Тем не менее эта тема помещена в раздел ключевых моральных понятий не случайно. Посредством понятия «счастье» фундаментальное содержание морали получает определенность личной жизненной цели. Спору нет, счастье всегда индивидуализировано. Но также ясно, что от того, что индивидуализировано в переживании и проживании ощущаемого как счастье, зависит, приближается ли человек к нравственному идеалу или уклоняется от него. Вопрос о счастье — это не просто вопрос о том, как быть удачливым, довольным или даже добродетельным, но прежде всего о том, в чем заключается хорошая жизнь и к чему человеку следует стремиться в первую очередь.

Судя по первым из дошедших до нас этическим трактатам, можно сказать, что рассуждение о морали исторически возникает и развивается как рассуждение главным образом о том, в чем заключается счастье человека и как его можно достигнуть. И, как правило, это рассуждение строится в виде полемики философа с простецом — через противопоставление того, что понимают под счастьем мудрецы, и того, что понимают под счастьем люди толпы.

Обычно счастьем называют высшее состояние радости, чувство упоения от обретенности предмета сильного желания, восторженной (или, если сказать по-другому, глубокой) удовлетворенности от того, что цель достигнута. Поскольку желания и цели у людей различны, то и счастье понимается по-разному.

Вот как представлял это философ-софист Критий:

Всем этим блужданиям Критий противопоставлял свое понимание счастья:

Очевидно, перечисление различий в мнениях людей относительно счастья может быть широким, тем более что для большинства счастье заключается в чем-то наглядном и очевидном — конечно, в удаче, в удовольствии, в богатстве, в почете и т. д. Таковы наиболее часто встречающиеся мнения относительно счастья.

Стремление к исполнению желаний, к покою, радости и благополучию всегда понятно. Проблема возникает в ситуациях, когда это стремление приходит в столкновение с нравственными требованиями. Коллизия развивается здесь из противоречия (более или менее глубокого) между спонтанным стремлением к личному счастью как благополучию и довольству и нравственной необходимостью быть добродетельным, исполнять свой долг.

Счастье и судьба. Строго говоря, древнегреческое слово счастье — «эвдемония» (eudaimonia, eu — добро, daimon — божество) — дословно означало судьбу человека, находящегося под покровительством богов. (Лишь со временем, а именно в трудах Аристотеля, это слово стало обозначать обладание высшими благами.) Так и русское слово «счастье» имеет корнем «часть», что, помимо прочего, и значило: «судьба», «удел» (это легко просматривается в слове «участь»). Быть счастливым поначалу и понималось как находиться под милостью высших сил, быть удачливым, быть приобщенным (соучастным) судьбе. Таково и одно из «популярных» мнений относительно счастья — как удачи, «счастливого случая», «фортуны»[130].

Однако счастье как везение, как судьба оказывается, таким образом, тем, что никак не зависит от человека, в чем он не властен. Предположение о том, что кто-то может обладать мистическими (или «экстра») способностями влиять на случай разрушает смысл самого понятия «случай»: это то, на что никто не может влиять (если не понимать под случаем «проделки чертят»). Размышляя над этим, Аристотель обратил внимание на то, что ни справедливого, ни храброго, ни кого другого добродетельного не называют удачливым, поскольку справедливость и храбрость, как и любая добродетель, зависят от усилия самого человека. Наоборот, к удаче относят доставшееся по наследству богатство, благоприятное местожительство, данные от рождения таланты. Но под удачей в собственном смысле слова все же следует понимать то хорошее, что получается вопреки всяким расчетам и даже упованиям, а также и непреднамеренное избежание плохого. При этом удачу, связанную с совпадением обстоятельств, следует отличать от той удачи, которая случается из «первоначального порыва к благам»[131].

Известный анекдот о простаке, взывающем к Богу с мольбой дать ему шанс выиграть в лотерею автомобиль и слышащем в ответ с небес: «Простак, дай и ты мне шанс — купи, наконец, лотерейный билет!» — бесхитростно указывает на то, что даже «счастливый случай», не говоря уже о «настоящем счастье», требует каких-то усилий.

То, что «улыбка судьбы» или везение сами по себе не представляют собой счастья, подтверждается и тем психологическим фактом, что не всякий, кому «посчастливилось» (примечательна безличная форма употребляемого здесь глагола), всегда переживает случившееся как счастье. Между тем переживание, ощущение счастья является существенным моментом последнего. Счастье действительно таково, если оно воспринимается как то, чем можно быть довольным, что сопровождается радостью.

Счастье и удовольствие. Еще одно распространенное представление о счастье основано на опыте переживания интенсивной радости, упоительного блаженства, заслуженного торжества. Но такого рода состояния и переживания по своей природе быстротечны. В смертельно-опрометчивом восклицании гетевского Фауста: «Остановись мгновенье, ты прекрасно!» отражена именно мимолетность так понимаемого счастья и безнадежность попыток ухватиться за него, словно за хвост уносящейся в высь «завтрашнего дня» птицы. Можно предположить, что счастье вспоминается как мимолетное и быстротечное потому, что «счастливые часов не наблюдают». «Часы» воспринимаются как мгновения. Но эта особенность психологического восприятия времени счастья лишь объясняет, почему упоением невозможно упиться.

Благодаря Ксенофонту до нас дошел мифический сюжет софиста Продика, который принято называть «Геракл на распутье». Он повествует о выборе, который обдумывает юный и еще не известный никому Геракл, уединившийся в пустынном месте с целью определить свой жизненный путь. Его внутреннему взору представляются две женщины. Одна — миловидная, стыдливая, скромная и целомудренная, другая — пышнотелая, накрашенная, разодетая и манерная. Это — Добродетель (в иной версии, но по смыслу то же — «Доблесть») и Порочность (в иной трактовке «Удовольствие»). Порочность, обращаясь к Гераклу, манит его легкостью, жизненными радостями, отсутствием забот (ратных и деловых) и страданий, доступностью всех мыслимых удовольствий и возможностью пользоваться любыми плодами чужих трудов. Добродетель же, призывая Геракла к благородным и высоким подвигам, разъясняет, что милостивость богов достигается их почитанием, любовь друзей — благодеяниями им, почет сограждан — полезными для города делами, восторг Эллады — добром, оказанным Элладе, успех в земледелии или скотоводстве — усиленным уходом за землей и заботой о скоте, воинская слава — усиленной военной подготовкой и умением правильно применить полученные у знатоков искусства, сила — аскезой и атлетикой. Удовольствия Добродетели приятны трудностью их достижения, они не укорачивают жизнь и пользуются расположением богов; именно они ведут к блаженству[132]. Зная о последующих подвигах, которые совершил Геракл, можно точно сказать, чему он отдал предпочтение в своем выборе.