Так вот какие эпизоды иногда выручаютчеловека из погибели!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Как бы я желал, — говорил Протасов спустя некоторое время, — если бы можно было свалить всю вину на знаменитую пословицу "только печкой не били". Когда приказывают, Мишанька не может ослушаться, он привык слушаться, ржаное поле приучило его. А вот о несчастье нет приказаний ржаного поля, и Мишанька только констатирует факты с точностью ученого исследователя и привык погибать, также исполняя с точностью собственную свою погибель, раз она этим ржаным полем ему предуказана.

Очерки "Из разговоров с приятелями" идейно и тематически непосредственно примыкают к циклу "Власть земли". Эту связь Успенский подчеркнул, снабдив во втором издании "Сочинений" цикл "Из разговоров с приятелями" подзаголовком ("На тему о "власти земли"). Еще раньше, в первом издании "Сочинений", Успенский в конце цикла "Власть земли" дал подстрочное примечание, отсылающее читателя к данному циклу как к рассказу "на ту же тему о власти земли".

В очерках проводится параллель между идеалом трудовой крестьянской жизни и социалистическими идеалами, создающимися на почве рабочего движения. Как и в очерках "Власть земли", Успенский рассматривает крестьянина как прообраз гармонического, "полного" человека, который "всё сам, на все руки, всё может и ни в ком не нуждается". Но вместе с тем писатель подчеркивает, что гармоничность крестьянской жизни складывается под стихийным воздействием природы. Крестьянин живет "без своей воли", "как цветок, как галка, как пчела". Достаточно поэтому иногда простого "случая", чтобы сокрушить "гармонию" крестьянской жизни. Крестьянин не может противостоять разлагающим влияниям "рубля" и "машины", легко теряет (о чем свидетельствует тип "Мишанек") всякое нравственное "благообразие", превращается в маклака, кабатчика, купца. Поэтому Успенский признает, что социалистический идеал, возникающий под влиянием борьбы рабочего класса и отражающий его стремление к освобождению от капиталистического гнета, в силу своей сознательности выше, чем бессознательные "гармония" и "благообразие" трудовой крестьянской жизни. Как ни недостаточны еще практические завоевания западноевропейского рабочего, все же каждая — даже скромная — победа социалистического рабочего движения "незыблема" и "вековечна", ибо является выражением сознательного стремления к искоренению рабства — стремления, которое уже никогда не сможет заглохнуть.

И все же русская демократическая интеллигенция должна, по Успенскому, положить в основу своей социальной теории идеал русского крестьянина как "образцовейший тип существования человека". Эта народническая тенденция писателя вызвала резкую критику Плеханова в его статье об Успенском. Народнической вере Успенского в то, что человек будущего в России — мужик, Плеханов противопоставил идеи научного социализма.

Сохранившаяся наборная рукопись II–VI очерков цикла свидетельствует, что при прохождении в печать цикл подвергся значительной авторской правке как стилистического, так и цензурного порядка. В рукописи дана более отчетливая характеристика Протасова как одного из людей, "измолотых в порошок" реакцией 70-х и 80-х годов, более резко был охарактеризован помещик "Сквозьстроев" — "маленький злой идиот и распутник", ярче обрисованы его "тиранства" и вызванное ими озлобление. В уста Протасова был вложен ряд обличительных высказываний, направленных против "командования сытых классов": "Командование сытых классов — неудовлетворительно, — писал, между прочим, Успенский, — мы знаем, что и у нас прорвы и утробы есть ненасытны, которым желательно не давать воли;.. Положение классов, над которыми командуют, ужасно…" В начале VI очерка, рассказывая об отъезде Протасова, автор первоначально вкладывал в его уста следующее рассуждение, выброшенное цензурой: "Есть у мужиков, — говорил он между прочим, — такая пословица, резюмирующая, на мой взгляд, всю мужицкую историю: нас(то есть мужиков) только печкой не били.И действительно, если ты вникнешь в эту пословицу с должным беспристрастием, — то невольно согласишься, как точно во всех отношениях это определение мужицкой истории. Кнут, палка, подворотня, оглобля, вожжи, даже ведро, лопата, лом — словом, решительно все, что только можно взять в руки, чем только можно размахнуться, чем можно пустить, — все перепробовал мужик на своей шкуре. Вот только печкой действительно не били, нельзя. Нет еще такого "облеченного доверием" лица, который бы в видах "государственной пользы" осилил огромную крестьянскую печь, и, взяв ее в свои могучие руки, мог бы ударить мужика "для его же собственной пользы". А однако мужик все тот же, как будто его ничем и не били…" В заключение Протасов говорил: "Боль, крик и стоны тех, кого били всем, чем ни-п опадя, из-за которых где-то там за тридевять земель хлопочут и бьются люди совести и сердца, по временам завоевывая "независимость" и уж добившиеся какого-то мизерного для нас "отдельного столика", — здесь в среде благоустроенных крестьянских семей и образцовых типов человеческого существования — уж не имеют результата, который бы в миллионной доле поровнялся с этим столиком… Те, кто убиты или забиты, — лежат в земле сырой, — и деревенское сознание ничего не создало во имя этого неусыпающего битья… Не может!.."

Предшествующее отъезду Протасова рассуждение его о "столике", завоеванном европейским рабочим (см. конец V очерка), в рукописи имеет также иную, более пространную редакцию: "Столик — точно мизерность, — но он победа против неправды. Он — завоевание, вершковое, но все-таки завоевание в пользу меньшего брата, в пользу справедливости… Сам по себе он — ничтожество и убожество и драма, — но с ним в бедном и пожираемом железными законами рабе действительно пробивается мысль о полной независимости… В глубине всех этих мизерных опытов важна именно мысль о полной независимости человека. Опыт мал, но мысль велика, и мысль о независимости с каждым днем завоевывает себе большее и большее пространство и большее внимание. Она уже устыжает и устрашает сытые классы европейского общества настолько, что вопрос о положении современного раба, — стал вопросом неотразимым; все партии общественные сознают, что так "как-нибудь" — его нельзя разрешить. В тронной речи о нем говорит германский император, его хотят по очереди эксплуатировать правительства, буржуазия, духовенство… Конечно, они долго еще не дадут ничего, кроме столика или простого обещания, — но вопрос о положении раба и о независимости его существования не может исчезнуть, заглохнуть, а будет расти и развиваться и идти по пути, несмотря на всевозможные преграды, к цели, то есть к полной независимости существования… И, судя по некоторым признакам, в этом направлении уже и сделано даже кое-что больше столика: так, в Германии уже существуют фабрики, на которых хозяева дают семейному рабочему в вечное владение на известных условиях полный дом и лоскутки земли. Это кабала, но и она роковым образом ведет к той же цели, то есть, чтобы не было на свете раба. Вообще же повторяю, как ни мизерны эти результаты, добытые во имя справедливости, но они незыблемы,вековечны в самом деле, потому что в глубине их лежит сознательная мысль о несправедливости существования раба, сознательная скорбь о нем…"