Конечно же это ощущение общего кризиса выливается в раздражительность. Кушинг с неприязнью разглядывает сидящих в купе бельгийцев и русских. Бельгийцы, пишет он, “наверняка носят свои дурацкие кисточки на голове затем же, зачем машут пучком соломы перед упрямым ослом”. А эти русские, да они только едят и ничего не делают: “они отказываются сражаться, но что еще хуже, отказываются работать”. Среди союзников нет сплоченности, поэтому неудачи подстерегают их на каждом шагу. А тем временем “немцы планируют к весне прорыв на Западном фронте”. Нет, Кушинг больше не питает оптимизма и понимает, как и десятки миллионов других, что его жизнь во власти каких-то далеких сил, — сил, которыми давно никто не управляет. “Еще один поворот калейдоскопа — и в любую минуту наши судьбы изменятся”.

Летчик отложил в сторону “Ля Ви Паризьен”. И взялся за чтение романа под названием “Моя милашка”. Поезд покачивается, стуча по рельсам.

Четверг, 15 ноября 1917 года

Паоло Монелли участвует в обороне Монте-Тондарекар

Мокрый снег и слякоть. Наверху, на горном хребте, солдаты инженерных войск натягивают колючую проволоку. Здесь надо остановить врага. Они не впервые слышат эти слова. Наоборот, весь последний месяц их так только и заклинают, однако итальянская армия продолжает отступать, от горы к горе, от реки к реке: от Изонцо к Тальяменто, от Тальяменто к Пьяве. На севере, на плато Азиаго, позиции еще как-то удерживают, но и там потихоньку пятятся назад. Если один из фронтов дрогнул, то другой автоматически попадает в тяжелое, если не сказать невыносимое положение.

Рубежи, которые им предстояло оборонять на горе Тондарекар, далеки от идеальных. Условия для обстрела никуда не годные, а участок, который обороняла рота Монелли, слишком велик. В среднем на каждые сто метров приходилось по восемь солдат. Сам Монелли был сдержанным и решительным, хотя его потрясли отступления и угроза поражения итальянцев, причем не только в данном сражении, а в войне в целом. Он действительно собирался воевать на этой горе, невзирая на неудачную позицию и неравное соотношение сил. Последний раз он делал записи в дневнике два дня назад. Тогда он писал, как печально сознавать, что все эти горные вершины захвачены врагом. Но добавлял: “Когда враг окажется лицом к лицу с нашей скорбью и нашей ненавистью, ему не жить”.

И вот началось наступление, которого они так ждали.

Вражеские ударные части бросаются вперед. Крики и вопли. Монелли наблюдает, как стремительно передвигаются фигуры, одетые в серое. Атакуют сплоченными группами, необычайно сплоченными для 1917 года. Противник им под стать — австрийские альпийские егеря. Вопли, крики, грохот. Огонь. Строчат пулеметы. Над головами свистят пули. Монелли видит кое-кого из своих солдат: Де Фанти, Романин, Тромбони, Де Рива. Они заросли щетиной, измотаны, но столь же решительны, как и он сам. Их лица на удивление спокойны. Вопли, крики, грохот. Серая волна замедляет ход, останавливается, откатывается назад. Какой-то офицер радостно выпрыгивает на край окопа и изрыгает ругательства в адрес отступающих. Враги исчезают в своих окопах. За собой они оставляют рваные лоскутки неподвижно лежащих тел. Вопли. На колючей проволоке хлипкого заграждения тяжело повисли тела убитых. Так близко враг подобрался к их позициям.

Это повторилось еще дважды. Затем наступило относительное затишье. Майор артиллерии осторожно выглядывает из окопа и с удивлением констатирует, что позиции удалось удержать. Похвалив их, он исчезает.

Монелли достает свой дневник, когда сражение уже позади. Под сегодняшней датой он пишет три слова: “Non é passato”. Они не прошли. И все[258].

♦

В это время Владимир Литтауэр и его часть все еще находились в Псковской области. После того как большевикам неожиданно удалось совершить свой переворот, хаос и разложение стремительно охватили армию, и все уже потеряли надежду обуздать дезертирство. Однажды вечером к Литтауэру пожаловала делегация от польского контингента полка, в их числе — его старый денщик Куровский. Польская часть полка до сих пор не поддавалась тлетворному влиянию революционной пропаганды, но теперь в воздухе носились идеи о независимости и возрождении. Поляки засобирались на родину, они хотели, чтобы Литтауэр последовал за ними: “После того, как мы уйдем, вам не светит ничего хорошего”. Но тот отказался. Он видел, как глаза его денщика наполнились слезами.

На следующий день “они, оседлав коней, стройными рядами ускакали к себе на родину. Мой денщик Куровский был среди них”.

Понедельник, 3 декабря 1917 года

Эльфрида Кур видит, как гроб с телом лейтенанта Вальдекера покидает Шнайдемюль

День выдался необычайно холодный, но она все стоит на улице. Ждет уже долгих два часа. В руке она держит розу, купленную на сэкономленные деньги. И вот около половины третьего послышался барабанный бой. Затем стали различимы новые звуки: топот марширующих сапог, духовые инструменты, пение. И вот показалась вся процессия: сперва военный оркестр, затем полковой священник, катафалк, люди в трауре, в конце — почетный караул, состоявший из солдат в стальных касках и с винтовками.

Траурная процессия? Она должна была бы идти вместе с ними, она — одна из них. Хоронят лейтенанта Вернера Вальдекера. Его самолет потерпел крушение, и он погиб два дня назад. Эльфрида узнала об этом вчера, когда пришла в школу. В голове ее словно разверзлась “зияющая черная дыра”, и она двигалась чисто механически. И потом две мысли не дают ей покоя. Первая: как он теперь выглядит? Голова у него расколота, изранена, истерзана в куски? Вторая: как мне скрыть свои чувства перед людьми?

Катафалк проезжает мимо нее. Она видит гроб. Он коричневый, с плоской крышкой. На ней лежит венок. Когда катафалк оказывается вровень с ней, она делает несколько шагов вперед и бросает розу на гроб. Цветок скользит вниз и падает на мостовую.

Катафалк въезжает в распахнутые ворота грузового отделения вокзала. Погибший поедет как оплаченный багаж. На путях ожидает красно-коричневый товарный вагон. Гроб снимают с катафалка. Священник, стоя посреди штабелей коробок, читает что-то вслух из маленькой черной книжечки. Солдаты снимают каски. Хором читают “Отче наш”. Почетный караул вскидывает винтовки, раздаются три залпа. Затем наступает тишина. Эльфрида чувствует запах пороха. Гроб погружают в товарный вагон, за ним венок, после чего два железнодорожных рабочих в закопченной одежде закрывают двери вагона.

Эльфрида выходит на улицу. Видит, что там валяется ее роза. Она поднимает ее. Цветок уцелел. Она сует его себе под нос и, нагнув голову, убегает. За ее спиной играет военный оркестр.

Вторник, 4 декабря 1917 года

Андрей Лобанов-Ростовский сидит на вершине горы у перевала Писодери

Начиналось все как нельзя лучше. На рассвете они покинули лагерь у подножия горы и пустились в долгий путь наверх. Дорога узкая, но вполне пригодная для передвижения, она вьется серпантином вверх, к перевалу. Погода тоже прекрасная. Вид с горы великолепный. Повсюду, куда ни оглянись, виднеются высокие остроконечные вершины албанских гор. Но километров через десять начинаются трудности.

Андрей Лобанов-Ростовский находится на Балканах, далеко от своего дома и своей страны. Он записался добровольцем в соединение, которое отправили для подкрепления русского контингента в Салониках. Этот шаг был продиктован не жаждой приключений. Наоборот. Он разработал тщательный план — с целью оказаться подальше от той России, в которой политическая революция грозила обернуться социальной катастрофой: “Нас ждет массовое кровопролитие и, возможно, террор”.

Как обычно, он искал ответы на свои вопросы за чтением книг. За последние полгода он перепахал историческую литературу, книги о революциях (разумеется, о Великой французской, но еще и о революции 1848 года), о борьбе за власть между Марием и Суллой в Древнем Риме и тому подобное. Он все сидел с карандашом в руке, что-то помечал, размышлял, а в это время вокруг него Россия распадалась на части. Ему казалось, что он нашел очевидные параллели в фазах французской и русской революций. Что делали умные люди в тогдашней Франции? Да, они успели покинуть страну до начала террора, а потом, после падения Робеспьера, возвратились назад. Следовательно, надо переждать период распада, а потом вернуться обратно, когда жизнь снова нормализуется. Именно так он и надеялся поступить. Поэтому он и отправился добровольцем на этот фронт. Военная форма — его убежище.