В ресторане полным-полно людей в форме, разных родов войск, разной национальности. Мелькают известные лица: драматург Жорж Фейдо и профессор, художник-баталист Франсуа Фламенг, акварели которого можно увидеть практически в каждом номере популярного издания “Иллюстрасьон”. (Фламенг принадлежал к тем гражданским, которые, завидуя притягательности военных, справили себе собственный костюм в военном стиле. В этот вечер на нем были кепи и куртка цвета хаки, гольфы, а грудь украшал ряд пряжек.) В ресторане также были женщины, почти все — проститутки высокого полета.
Этим вечером посетители ресторана в неимоверных количествах поглощали алкоголь. У нескольких летчиков это называлось “ужин из шампанского”, — они ничего не ели. Пьянствовали по-страшному. Публика только одобрительно хохотала, глядя на то, что до войны непременно привлекло бы укоряющие взгляды или вызвало бы резкие замечания. Корде видит британских офицеров, упившихся так, что один из них не держится на ногах. Он пытается надеть фуражку, но все время промахивается мимо собственной головы, к вящему удовольствию окружающих. Два пьяных офицера стоят у своего столика и грубо ругаются, их брань разносится по роскошному залу. Никто даже не шелохнется.
Сутенерство процветает почти открыто. Возжелавший снять проститутку клиент может просто обратиться к директору ресторана. Корде сам слышал, как тот моментально ответил: “Сегодня вечером — к вашим услугам”. После чего назвал цену, адрес, номер квартиры, куда повернуть — направо или налево, а также то, что называется “требованиями гигиены”.
Даже во Франции, где и так имелась целая сеть легальных борделей, в связи с войной проституция обрела небывалый размах. Война подстегнула спрос на подобные услуги, и власти, в угоду военным, частенько смотрели на торговлю живым товаром сквозь пальцы. Толпы солдат каждый день прибывали в свой отпуск в Париж, и со всех концов страны сюда же съезжались шлюхи. Число арестов за нелегальное занятие проституцией увеличились на 40 процентов.
Значительно возросло и число венерических заболеваний, в частности сифилисом. (Одним из тех, кто к концу войны падет жертвой этой болезни, стал именитый гость этого вечера, Жорж Фрейдо.) Во многих армиях солдатам перед отпуском раздавались презервативы[189]. Не то чтобы это очень уж помогало. 22 процента канадских солдат во Франции за 1915 год заразились венерическими болезнями. А из солдат союзнических армий, которые прибудут во французскую столицу летом следующего, 1917 года, заразится 20 процентов. И не то чтобы все без исключения боялись заразиться. Иногда больные проститутки зарабатывали больше, чем здоровые, обслуживая солдат, которые хотели заразиться, чтобы таким образом уклониться от отправки на фронт. Это обстоятельство наиболее гротескно проявлялось в торговле гонорейным гноем: солдаты покупали гной и смазывали им свои половые органы, надеясь подцепить болезнь и оказаться в госпитале[190]. Наиболее отчаявшиеся втирали его в глаза; дело часто оборачивалось полной слепотой.
Проститутки тоже не оставались в стороне в это военное время. Некоторые бордели вроде бы принимали бездомных беженцев, и Корде было известно, что все высокооплачиваемые проститутки, сидевшие в этот вечер в ресторане “Максим”, имели так называемых крестников. Из патриотических побуждений эти женщины “усыновляли” себе по солдату, и это значило, что тот приезжал к ней в свой отпуск, а она бесплатно спала с ним.
Пьяное буйство в ресторане продолжается. Хлопают пробки от шампанского, люди хохочут, вопят, раздается звон бокалов. Одетый с иголочки офицер рычит: “Долой гражданских!”
♦
В тот же день Флоренс Фармборо пишет в своем дневнике о молодом раненом офицере, боровшемся со смертью:
Мы долго терпели ужасный запах гниения, обычно сопровождающий этот тип гангрены [от которой страдал офицер], понимая, что дело близится к концу. Он стал спокойнее, прежде чем за ним пришла Смерть, чтобы избавить его от мучений; ему казалось, что он дома, среди родных. Вдруг он схватил меня за руку и воскликнул: “Я знал, что ты придешь! Елена, голубушка, я знал, что ты придешь!” Я догадалась, что он в горячечном бреду принял меня за свою возлюбленную. Тогда я наклонилась и поцеловала его воспаленное, мокрое лицо, и он успокоился. Он пребывал в тихом, мирном состоянии, когда Смерть пришла за ним.
119.
Начало августа 1916 года
Павел фон Герих видит, как падают бомбы на Рожище
Каждое утро — одна и та же песня. Во всяком случае, каждое ясное утро. А сегодня, похоже, чудесный, солнечный летний день. Около шести часов утра, и Павел фон Герих видит на горизонте мелкие точки; этих точек все больше и больше. И вскоре можно расслышать звуки, что-то вроде “странного жужжания”. Пора прятаться в убежище.
Павел фон Герих вновь на службе. Он отдыхал полгода, и в Петрограде, и дома. Дали о себе знать старые раны. В прошлом году он был ранен шесть раз. Ни одно из ранений не представляло угрозы для его жизни, но такое количество ран показывало, как трудно ему приходилось, в скольких боях он принимал участие. Он все еще страдает от головной боли после двух черепных ранений, по-прежнему ноет правое колено, в которое почти год назад попала русская картечь. Над его правым глазом заметен длинный, безобразный шрам.
Он любит демонстрировать свою самоуверенность, невозмутимость и стоицизм, любит изрекать лаконичные колкости. Но вместе с тем очевидно, что он испытал в своей душе большие потрясения, что он нуждался в длительных периодах отдыха. Чисто технически ему поставили диагноз “шок от взрыва”: фон Герих множество раз оказывался так близко от взрывов снарядов, что его отбрасывало взрывной волной, а однажды в сентябре он даже потерял сознание. Сам он не считал себя “выздоровевшим”, — от чего, спрашивается? — и ему было поручено спокойное, но ответственное задание: отныне он являлся начальником учебного батальона полка, где проходили подготовку новички, прежде чем их отправляли на фронт.
Гвардейский корпус находится на южном участке фронта, в качестве подкрепления для неожиданно успешного прорыва Брусилова. Фон Герих открыто не признавался в этом, но был все равно рад, что на этот раз он находится не на передовой. Несколько дней назад его корпус участвовал в штурме хорошо укрепленных, неприступных австро-венгерских позиций, и этот штурм был удачным, однако досталась победа ценой катастрофических потерь. Полк потерял около 1500 человек, а еще через несколько дней все равно отступил назад от занятых окопов. “Таким образом, все жертвы были напрасны”, — горько замечает он.
Жужжание все усиливается. Свист свидетельствует о том, что вражеские самолеты совсем близко. Фон Герих входит в избу, где остановился на постой. Проходит пара минут. И вот до него доносится первый оглушающий взрыв бомбы. А потом все начинается уже серьезно: вступают в бой полевые пушки, играя роль импровизированных зениток, строчат пулеметы, и их треск с земли смешивается с пулеметными очередями с борта аэроплана. Эхом отдаются новые взрывы бомб.
Фон Герих особо не беспокоится. Немецкие аэропланы охотятся не за ними, их цель — склады и штабы в маленьком городке Рожище, в паре километров отсюда. Командующий армией так тревожился, что велел натянуть сеть над крышей своего дома, пребывая в наивной надежде, что она удержит падающие сверху бомбы. Но фон Герих больше всего боялся, что в него попадет какой-нибудь случайный артиллерийский снаряд. (Русские зенитки вели огонь интенсивный и беспорядочный, а результаты были более чем скромные.) Скорее следовало опасаться своего же обстрела, а не немецких бомб.
Грохот постепенно стихает. Жужжание, словно от швейных машинок, пропадает вдали. Он слышит крики. Оказывается, два солдата, совсем мальчишки, из новичков, не смогли удержаться и из любопытства наблюдали из своего убежища за бомбежкой, “один стоя на спине другого”. Картечная граната своей же артиллерии угодила прямо в них[191]. В результате один получил ранение в живот, другой — в шею.
