Они переправляются через реку. Опасность остается позади. Делают привал на опушке леса. Арно видит в руках у сержанта запаса газету. Спрашивает, о чем пишут. Сержант фыркает: “Обычная старая писанина”. И протягивает Арно газету. Тот читает ее и восклицает: “Это мы! Это мы!” Вокруг него столпились солдаты, и он громко зачитывает им военную сводку:
8 июня, 23.00… На правом берегу, после мощного артобстрела, враг предпринял несколько попыток штурма наших позиций, к западу и востоку от хутора Тьомон. Но атаки были отбиты благодаря нашему заградительному огню и нашим пулеметам.
9 июня, 15.00… На правом берегу немцы продолжали атаковать на участке фронта в два километра, к востоку и западу от хутора Тьомон. Их атаки на западе полностью провалились, враг несет тяжелые потери…[175]
Один солдат возражает, что здесь умалчивают о наших собственных потерях, но остальные очень довольны и твердят, словно в утешение: “Это пишут о нас”. И может быть, именно благодаря этим коротким сообщениям об их боях они и выстояли. Может, именно этим действиям с самого начала было предназначено стать текстом. Может, они выстрадали свои десять дней для того, чтобы кто-то смог сказать, что высоту 321 (не столь важную с военной точки зрения) удалось удержать.
Так же и оборона Вердена стала для французов символом, и генералы, политики, журналисты и общество могли сказать друг другу: “Да, город удерживали, удерживают и будут удерживать дальше”. Но никто не удосужился подумать о том, что означает этот коротенький переходный глагол tenir, “держать, удерживать”. А он означает одно для высших генеральских чинов, другое — для националистической прессы в Париже, третье — для командиров на местах, четвертое — для пехотинцев, вроде Арно и его тридцати солдат. Трагизм и беспощадность этого сражения результат не только того, что здесь аккумулировался разрушительный потенциал воюющих сторон, но и риторической и семантической путаницы — ради чего и кого сражались.
Во всяком случае, теперь худшие дни этого сражения позади. За прошедшую неделю немцы предприняли наиболее массированное наступление начиная с февраля. И они одержали значительную победу. После ожесточенных боев пал еще один важный французский опорный пункт, форт Во. (Сразу после того, как изрядно поредевший батальон Арно вывели с передовой, немцы возобновили свои атаки. В конце концов высота 321 была занята немцами.)
Арно слышит свист с узкоколейки, которая петляет между Верденом и Бар-ле-Дюком. И понимает, что он справился:
Я сошел с эшафота страданий и возвратился к миру и жизни. Раньше я думал, что останусь таким же, как прежде, отстояв десять дней лицом к лицу со смертью. Но я ошибался. Моя юность ушла безвозвратно.
♦
В тот же день Флоренс Фармборо записывает в своем дневнике:
День выдался жаркий и душный. Утром Александр Александрович, один из наших транспортных начальников, предложил прокатиться, чтобы взглянуть на оставленные австрийские окопы. Мы охотно согласились. Один окоп превосходил все остальные по роскоши и уюту. Мы решили, что он служил бункером для офицера артиллерии. Там стояли стулья и стол, по армированным стенам висели картины и полки с книгами, — да, там стояла даже английская грамматика.
110.
Первая половина июня 1916 года
Владимир Литтауэр участвует в ночном покосе у Двины
Можно ли рисковать жизнью ради охапки сена? Да. На войне люди готовы рисковать и не за такую малость.
Русская армия стала значительно сильнее в эти последние полгода, прежде всего в материальном отношении[176]. Пополнялись запасы боеприпасов, противогазов, колючей проволоки, повязок и прочего. Миновало то время, когда солдатам приходилось идти в бой без винтовок. Решили и другой болезненный вопрос — нехватку снарядов для артиллерии. Впечатление создавалось благоприятное. Поговаривали о том, что вскоре русская армия сумеет перейти в контрнаступление. Ибо она не только стала сильнее. Она многому научилась. Это заметно по полевым укреплениям.
Полк Литтауэра стоит на западном берегу Двины, в надежном предмостном укреплении поблизости от Иллюкста. Укрепление действительно мощное. Литтауэр прежде не видел ничего подобного:
Окопы глубокие, здесь есть широкие блиндажи, покрытые крышами толщиной в девять бревен, есть также много окопов для сообщения. Специальные артиллерийские орудия размещены в этих окопах, тогда как регулярная артиллерия стоит на другом берегу реки, там же, где и наши лошади. Прямо позади нашего сектора стоят тридцать две полевые пушки, за ними — тяжелая артиллерия. Тридцать две пушки могут открыть огонь когда угодно, стоит только нашему командиру позвонить на командный пост артиллерии и запросить поддержку; они откроют огонь через несколько секунд. Если этого будет недостаточно, то к ним присоединится тяжелая артиллерия. У нас никогда не было подобной огневой поддержки.
Литтауэр был так восхищен видом этой великолепной системы окопов, что в первую ночь даже не мог уснуть. Тот отрезок, который должен будет оборонять его полк, составлял 400 метров в длину. Даже если бои на Восточном фронте были более мобильными, чем на Западном, все равно здесь наблюдалось то же стремление к слепому наращиванию сил: все глубже окопы, все плотнее проволочные заграждения, все больше стволов орудий на километр фронта, больше солдат на один квадратный километр.
И все же имелось существенное различие в сравнении с Западным фронтом. Здесь до сих пор не было крупных сражений. Фронт оставался до странности спокойным. Никто здесь не месил глину, усеянную осколками снарядов — обычным мусором войны. Напротив, линии окопов тянулись через цветущие зеленые луга, прячась в высокой траве.
Разумеется, кавалеристы первым делом обратили внимание на это обстоятельство. Что пропадать такому сочному корму? За две предыдущие ночи они скосили траву вокруг собственных укреплений, торопясь успеть за быстротечное летнее время, пока темно. Все прошло удачно. Немцы их не обнаружили. И теперь они готовились собрать сено в ближайшую же ночь.
Но пришло известие о том, что их полк будет сменен. Причем уже вечером. Они заспорили, что делать с сеном. Бросить его там или оставить другим? Было решено попытаться собрать его при свете дня. Невзирая на опасность.
Вначале все были очень осторожны.
Поля лежали за небольшими рощицами. Там можно было сгрести сено, оставаясь не замеченными врагом. На стороне немцев все было тихо. Тогда кавалеристы совсем осмелели. Литтауэр видит, как посреди бела дня они гребут сено “прямо на глазах у немцев”. Солдаты перебегают с места на место, собирая охапки сена: все спокойно. Работа кипит. Сержант подзывает телегу.
Тут, очевидно, на немецкой стороне у кого-то лопнуло терпение. Сперва вдали послышались приглушенные выстрелы. Затем загрохотало совсем рядом, громко, оглушительно, и характерные облачка от шрапнели расцвели в летнем небе.
Возница немедля соскочил с нагруженной сеном телеги. Кони рванули вперед. Литтауэр видел, как они приближались к траншее, летя на полном скаку. Все пропало? Нет. Вопреки всем ожиданиям, телега перелетает через траншею.
Сено спасено.
111.
Воскресенье, 25 июня 1916 года
Эдуард Мосли снимает с убитого пробковый шлем в Нусайбине
Марш все продолжается. Вот уже два месяца как окруженный в Эль-Куте британский гарнизон капитулировал перед османской армией и свыше 13 тысяч человек попали в плен[177]. Несмотря на обещания, пленников ограбили, а офицеров отделили от остальных. И в то время как офицеры сидели в плоскодонках и плыли в Багдад, рядовые и унтер-офицеры были вынуждены шагать пешком, хотя многие из них находились в тяжелом состоянии. Несмотря на то, что самое жаркое время года только-только началось, в тени температура поднималась выше плюс 50 градусов[178].
