В это же время на окраине Киева Ирина входит в крытый манеж для лошадей, со всей дури пинает кроссовкой попавшийся под ногу деревянный чурбачок и с порога кричит:
– Я еду к Сашке! К Сашке еду, слышишь?
– Да слышу, – отзывается Георгий из-за дальней перегородки. – Чего ты орешь как ненормальная?
И отмечает про себя, что такой Ирину он не видел никогда. Даже в самых сложных случаях. Даже когда у нее под ногами в буквальном смысле горела земля и ожог лечили несколько месяцев. У нее красное, некрасивое, мокрое лицо. Руки, которыми она зачем-то непрерывно расстегивает и снова застегивает под горло ярко-красную «кенгурушку», крупно трясутся, как будто у нее стремительно, прямо здесь, развивается болезнь Паркинсона.
– Она погибнет, – уверенно и почти спокойно говорит Ирина. И вдруг плачет, похоже, уже не в первый раз.
Георгий обнимает девушку, дрожащую и горячую, и прижимает ее голову к своей груди.
– Тогда и я поеду, – говорит он. – И Димки. И за руль тебя не пущу. Не плачь, pequenita.
– Кто-кто? – не сразу понимает Ирина.
– Рequenita, – медленно повторяет Георгий, как бы пробуя слово на вкус.
– «Пекеньита» – «малышка», – произносит Ирина озадаченно. – «Малышка» по-испански. Ты меня так никогда не называл.
– Я прочел одну книжку про любовь, рequenita. Да не реви ты, господи, не рви мне душу.
В город Счастье они въехали в половине одиннадцатого ночи. Почти сразу нашли городской парк, где местные жители к этому времени развели костры, благо дров и сушняка вокруг было как на заказ. Только благодаря кострам и освещалось темное кольцо из сидящих детей и группка ребят, прижавшихся друг к другу на постаменте памятника. Анимешники сидели обнявшись, являя собой живой монолит – грели друг друга. Ни одна попытка добросить до них теплые вещи извне не увенчалась успехом – курточки, свитера, шерстяные одеяла наталкивались на невидимую преграду и по ней, как по скользкой стене, сползали на землю.
– Зато хоть вода есть, слава тебе, господи, – сказала какая-то женщина и перекрестилась. – Там же ж фонтанчик с питьевой водой, прямо слева от памятника.
– Так он же пересох давно, – донеслось из темноты.
– Та не-е… – протянул кто-то нетрезво.
– А если пальнуть по ним? – шепотом спрашивал один мужчина другого. – Вот так тупо взять и пальнуть? У меня ружье в подвале, и у тебя обрез, и вон у Семеныча. Вот так, нах, взять и пальнуть…
– По детям? – с сомнением уточнил собеседник.
– Да какие это, нах, дети?..
Борис, Саша, Аня и Женя тоже сидели вокруг костра, в какой-то момент к ним присоединился Китька и пристроился рядом с Анной. Она подумала немного и обняла его, накрыла своим плащом.
– Нехорошо это, – сказала Саша. – Нам тепло, а они мерзнут. Вот и наши приехали.
Ирина схватила Сашу за плечи, рывком поставила на ноги и обняла так, что у сестры захрустел позвоночник.
– Шура, – сказала Ирина, – поехали домой. Мы уезжаем, Шура, что ты стоишь истуканом?
Саша, не отрываясь, смотрела в сторону памятника. Там мерзли девочки Сейлормун, Судзумия Харухи, Наруто и Лина Инверс. Мальчики в самосшитых хаори и хакама сжимали озябшими руками рукояти катан. Молчали все, и живое серое кольцо вокруг них тоже не издавало никаких звуков. Казалось, что дети, окружившие своих сверстников, соседей и одноклассников, не испытывают ни холода, ни голода, ни жажды. За все это время ни один из них не поднялся, не вышел из круга, чтобы попить, пописать, размяться.
– Шура! – трясла сестру Ирина.
– Давай отойдем в сторонку, Ирка. – Саша вырвалась и пошла к дороге. – Слушай меня, – сказала она, остановившись, и что-то было такое в ее тоне, что Ирина, открыв рот, снова закрыла его. – Я знаю, что это. И ты знаешь, что это. И знаешь что?
– Ну?
– Помнишь о культе аматонго у зулусов наших любимых? Ну, культ предков! Вспоминай!
– А при чем здесь…
– У них там была технология одна. Если ты хотел отправиться к предкам, но время твое еще не пришло, по снисхождению шамана к твоей скорби – например, по родителям или старшим братьям – ты мог произнести текст, который замедляет функции организма и через какое-то время, через час примерно, приводит к их полной остановке. Это время специально дано, чтобы ты мог попрощаться с близкими – вот именно не заранее, а так, как до́лжно прощаться человеку, который осознает неотвратимость того, что должно произойти. Но это время можно же истратить и на что-то другое, правда, Ирка?
– Нет. – Ирина схватила Сашу за запястье.
– Я с детства то и дело слышу, что живые не могут говорить со смертью. Ну, хорошо. Но мертвые же могут? Не сжимай так, ты мне руку сломаешь. Я знаю этот текст. Я его нашла после перевала. Подняла. Уж очень мне стало любопытно.
– Молчи, – севшим голосом сказала Ирина. – Только молчи. Я сейчас Георгия позову.
– Если человек знает, что нужно делать, но не делает, он кто после этого? Свинство это…
– Молчи, – прошептала Ирина. – Вообще молчи.
Борис то и дело оглядывался на сестер и в конце концов не выдержал. Происходившее смутно его беспокоило.
– Вы вот тоже дергаетесь, – констатировал Георгий. – Не я один…
– Саша что-то задумала. – Борис встал и пошел к «своим девочкам».
И Георгий встал и пошел к «своим девочкам».
Саша вырвалась из сестриных цепких рук, и теперь в темноте парка девочки стояли друг напротив друга, как Пушкин и Дантес на дуэли.
На расстоянии метров пяти Борис отчетливо услышал, как Саша негромко произнесла фразу на языке койсанской семьи – лекция о лабиальных кликсах не прошла даром.
Георгий нахмурился и остановился.
– Что? – спросил Борис.
– Всё, – не своим голосом сказал Георгий, но не ему, а куда-то в пространство. – Ирина, ты хотя бы молчи.
– Да куда ж я ее одну отпущу, дуру? – Ирина усмехнулась с неопределенным выражением лица.
– Молчи, Ирка, – попросила Саша. – Пожалуйста.
Ирина подошла к Саше, обняла ее за шею и, глядя ей прямо в глаза, повторила фразу, красивую, короткую, каждое слово которой заканчивалось протяжной гласной.
И они рядом, не торопясь, будто на прогулке по берегу озера, пошли к серому кольцу.
– Только не плачь, – сказала Ирина Георгию, проходя мимо, а Саша молча взяла Бориса за руку и тут же отпустила.
Георгий потрясенно покачал головой, поднял руку к лицу, провел по глазам. Рядом материализовались Димон и Димыч.
– Что они собираются делать? – спросил ничего не понимающий Борис. – Что происходит?
– Они будут разговаривать со смертью. – Георгий смотрел в спину уходящим сестрам так, как будто пытался остановить их взглядом. – Убалтывать ее. Уговаривать. Живые не могут поговорить, а мертвые – да. Саша до этого додумалась.
– Но они же живые, – не понял Борис.
– Уже нет… Смотрите.
Саша и Ирина беспрепятственно приблизились к кольцу сидящих, и в кольце образовался проход. Они прошли, проход сомкнулся.
– Всем молчать, – ровно произнесла Саша откуда-то от памятника. – Чтобы ни звука, ни шороха. Хотя бы полчаса.
От костров раздался недоуменный гул. Даже те, кто молчал до этого, пытаясь осознать происходящее, теперь заговорили взволнованно.
– Люди, – сказал Георгий. – Мы вас просим помолчать. Ничего не говорите, должна быть полная тишина. Говорить будут только они, эти девушки.
– Что нам от ваших разговоров?! – крикнул кто-то.
– Мы попробуем спасти ваших детей.
– Разговорами? – съязвили тем же голосом.
– Да, – отрезал Георгий.
– Пальнуть нах, и всё! – раздалось с другого конца. Кто-то ответил одобрительно, кто-то возмущенно.
– Женя, ты что-нибудь понимаешь? – спросила Анна.
– Я понимаю, что надо делать так, как он говорит. А они не понимают. Тут половина пьяных в пень к этому времени. Подожди, я сейчас…
Анна не успела заметить, как Женя, только что обнимавший ее в темноте, оказался на пути у группы мужчин, которые решительным шагом шли по направлению к кольцу.
