– Не иначе Голливуд заказал, – прищурилась Ирина. – Там вроде собирались кино снимать.

– Нет, один крупный уральский промышленник. Бизнес сделал в девяностые на золотодобыче. Создал несколько добывающих предприятий, руководит группой компаний «Сияние Урала». Так что готов платить золотом – вот буквально.

– А зачем это ему? – рассеянно спросила Саша, переплетая свои пальцы с пальцами Бориса.

– Нехорошо, Шура, в приличном обществе держать руки под столом, – ехидно заметила Ирина. – Да-да, извини, Георгий…

– У одного из членов группы Дятлова, у Коли Тибо-Бриньоля, была девушка. То есть девушка, наверное, имелась не только у него, но в данном случае нас интересует именно эта девушка. Лыжи она не любила, путешествия тоже, а любила вязать и пироги печь. Никакими коврижками заманить ее в туристический клуб Николаю так и не удалось. И пошел он в экспедицию без любимой, а на прощанье пообещал ей, что, как только вернется, поведет ее в загс под белы рученьки. Ждала она его с радостным нетерпением, но так и не дождалась. А через шесть примерно месяцев родила сына. Ну, понятно, да? Вот этот самый Виктор Николаевич Мечников и есть наш заказчик. С юности эта история не дает ему покоя. А познакомились мы случайно. Оказались на соседних креслах в самолете, летели из Лондона. Я туда, как вы помните, прошвырнуться поехал да в библиотеках Оксфорда порыться. А он по делам. Коренастый такой, крепкий русский мужик. Упертый, что называется. Французские корни его отца как-то растворились в уральском генотипе. Выпил слегка, стал байки рассказывать, но очень быстро вырулил на тему перевала. Если у человека есть идея-фикс, он ее быстро выдаст, вот уж поверьте. Под любым соусом или просто напрямую. И степень знакомства здесь роли практически не играет.

– Но там погибли арви, – напряженно сказала Саша. – Из твоей же латышской ветки. Ты же сам рассказывал. Ты же из-за этого нас туда не пускал.

– Я передумал, – сказал Георгий. – Ира, положи мне уточки кусочек. Крылышко, да. Передумал.

– Из-за денег? – Саша по-детски открыла рот, и больше ее удивления было только удивление Бориса, который смотрел на нее во все глаза. У него сложилась абсолютная уверенность, что до этого момента у Саши не было ни малейшего представления о подобном типе мотивации. О том, что кто-то к чему-то может стремиться из-за денег. Тем более их драгоценный Георгий, вождь, учитель и отец родной. «Моя счастливая девочка, – подумал Борис растроганно. – Не иначе, росла на небесах».

Георгий поднес салфетку ко рту и аккуратно промокнул губы.

– Деньги, Сашенька, – нежно сказал он, – невероятно полезная вещь. Чтобы ты знала. Это с одной стороны. С другой стороны – отправлять группу на верную погибель и отправляться туда самому с такой… э-э-э… нелепой целью даже ради всего золота мира – это… ну, ты понимаешь.

– Маразм, – подсказал Димыч.

– Маразм, да. Но я слушал этого уральского старателя, после долго думал, и у меня появилась гипотеза… Нет, гипотеза у меня появилась уже после того, как Димки приехали. А до этого появилось ощущение.

Андрес конечно же не думал никуда ехать. Даже на работу он теперь отлучался скрепя сердце, и закоренелая, казалось бы, привычка засиживаться в рабочем кабинете допоздна исчезла в последнее время бесследно, испарилась, будто и не было ее вовсе. Больше всего на свете ему хотелось просыпаться поздним утром рядом с Алехандрой, прикладывать ухо к ее большому теплому животу, ощущать на своих сонных губах ее медленные пальцы. Из таких утр он не хотел пропустить ни одного, и уж конечно, и в страшном сне представить себе не мог, что главное, ради чего он, оказывается, жил все эти годы, вдруг случится без него. Он согласен был признать себя старомодным в некоторых вопросах супружеской жизни, но изо всех сил и под любыми предлогами избегал близости большей, чем этот скромный утренний ритуал. Однако именно к седьмому месяцу беременности Алехандра, ранее скорее покорная, чем активная, окончательно вошла во вкус неторопливых утренних соитий. И теперь, глядя в темное окно автобуса, который вез его в Гвадалахару, Андрес видел только свою жену – она лежала поперек широкой кровати на боку, поджав колени к животу, глядя из-под опущенных ресниц на него, стряхивающего пепел в маленькую пепельницу, и улыбалась. Столбик пепла рос слишком быстро и мгновенно рассыпался, вот еще секунда-другая, и все будет так, как она хочет…

Этот вечерний телефонный звонок из Гвадалахары испугал его именно потому, что он на время позволил себе расслабиться, забыть о Дамиане и о том, что вокруг него кружит «она». Та, которая может быть внезапной, спасительной, нелепой, но подобное коварство проявляет только к тем, с кого хочет спросить за что-то особенное. Дамиан когда-то внес крупную предоплату за ее заботливые хозяйственные визиты. Андрес понял это еще тогда, когда увидел «Рамону», и даже не только и не столько «Рамону», сколько отчаянно косящий взгляд Дамиана и дрожание его рук, и услышал его крик «Да ты что!» в ответ на вопрос, не совершил ли он в прошлом что-то нечеловеческое.

– Приезжай, или я погибну! – свистящим шепотом прокричал Дамиан в трубку.

– Что случилось? – спросил Андрес, скорее чтобы что-то спросить, заодно, может, и прояснится ситуация.

– Я погибну, погибну! – сипел друг, перепуганный, охрипший. – Я не могу говорить!

– О’кей, – сказал Андрес и вдруг разозлился. – Я приеду, если ты мне слово дашь, что расскажешь… – Он вдруг поймал медовый взгляд Алехандры, отвернулся, прикрывая трубку ладонью. – Если ты расскажешь мне о самом страшном своем грехе. Убил ты кого-то, изнасиловал, съел – расскажешь как на духу.

– Расскажу, – помедлив, проговорил Дамиан. – Только приезжай…

Андрес застал Дамиана в его коляске впритык к входной двери. Тот сидел, скрючившись, тяжело дыша, держал на коленях какой-то бурый комок. Андрес присмотрелся – это был ворох окровавленных полотенец. Дамиан вздрагивал время от времени, будто по его грудной клетке проходил разряд электрического тока, и опускал лицо в полотенца. Губы у него были в крови, из мутных покрасневших глаз текли слезы, и весь вид его был катастрофически жалким.

– Кровь течет из-под языка сплошным потоком. – Дамиан поднял на Андреса безумные заплаканные глаза. – Течет и течет.

– Рамона была сегодня? – осторожно осведомился Андрес и поежился – в прихожей ощутимо сквозило, как если зимой во время колючей метели опустить на пару сантиметров стекло в машине. Очень не нравился ему этот сквознячок.

– Она и сейчас здесь, – сказал Дамиан. – Меняет мне полотенца. Я попросил ее на кухне посидеть пока что…

– Врача тебе надо, а не полотенца, – вздохнул Андрес. – Но не факт, что это поможет в данном случае. Рассказывай.

– Что?

– Дамиан, – спокойно сказал Андрес, – я сейчас повернусь и уйду. Уеду в Мадрид. Никакая ночь меня не остановит. У меня жена беременная. А ты сиди здесь со своими полотенцами, понял?

– А если Рамона услышит?

– Она все знает, твоя Рамона.

– Откуда? – Дамиан вдруг тяжело закашлялся и медленно, округлив губы, выпустил в полотенце длинный кровяной сгусток. – Ладно. Какая разница… Понимаешь, такое дело. Я убил свою маму. Такое дело, понимаешь. После аварии я был сам не свой. Все накрылось – ни карьеры, ни работы, сил никаких. Болело все так, что не спал неделями. Никакие обезболивающие не брали меня. Думал, умру обязательно, просто от недосыпа. И тут вдруг однажды вечером боль стала отпускать. И я начал засыпать, и уснул, и спал, счастливый. Не помню большего кайфа, чем этот сон. И вдруг – раз – проснулся от какого-то звука. Смотрю – а это мама спит в моей комнате на диванчике. Диванчик тесный, она скрючилась на нем, подушку маленькую под голову подсунула и спит. И храпит жутко. Ужасно храпит. Видно, сидела рядом со мной, стерегла мой сон, да и уснула сама. Это я потом понял. А тогда я ничего не понял. Вообще не понял, что произошло. Помню только, что ползу к ней и подушку тяну за собой по полу. Помню такую ненависть, будто свет выключили. Ползу в полной темноте, а ведь свет был – горел ночник. Это мне так казалось – как будто вокруг тьма кромешная. И такая страшная обида за мой сон драгоценный, что слезы из глаз текут, как сейчас. Положил ей подушку на лицо и навалился. Она захрипела, забилась, подняла несколько раз руки и опустила. Задушить ее оказалось просто, она же астматик была у меня. Дышала коротким поверхностным дыханием, часто заходилась в кашле. Сама слабая была, как птичка. Короче, перестала она храпеть, а я вернулся на свою кровать и уснул до утра. Утром смотрю – мама лежит, в потолок смотрит. Я ей: мама! Да и вспомнил всё. Вызвал «скорую помощь», они констатировали… Сказали – приступ астмы, а ингалятора не было при ней. Такое бывает, сказали, мужайтесь. А где ж вы были? А я спал, говорю. Первый раз за неделю уснул. А, ну да, говорят они, понятно. Вот, Андрес. Ничего я тогда не чувствовал. А через неделю после похорон меня накрыло. И почему-то одно и то же и вспоминалось, и снилось. Как я, пятнадцатилетний, лазил через монастырскую ограду, чтобы чайных роз нарвать для девушки, и порвал свои единственные приличные штаны. А мне к той девушке на свиданье вечером. Я злюсь, мечусь по дому, перемерял уже все, что мог, – из одних вырос, другие полиняли. Мама говорит: сядь, ребенок, поешь, я тебе мигом заштопаю. Я очень быстро штопаю, говорит, и нитки есть подходящие. И видно не будет. Я, говорит, чемпион мира по штопке. Не переживай. И правда…