«Фаталист» – заключительное звено в системе повестей, составляющих «Героя нашего времени». Здесь подводится известный итог «Журналу Печорина» и даже роману в целом. Для понимания повести необходимо учесть, что под словом «фатализм» Лермонтов подразумевал не только фаталистическое умонастроение вообще, но и распространенную в это время (и осужденную в «Думе») позицию пассивного примирения с действительностью. В «Фаталисте» теоретический вопрос о роли судьбы не решается. Проблема рассматривается скорее в психологическом плане. Вывод оказывается неожиданным с точки зрения отвлеченных размышлений, но психологически он оправдан: если согласиться с существованием предопределения, то тем более следует стать на позицию активного отношения к жизни.

Фамилия офицера в рукописи рассказа читается «Вуич» – вначале Лермонтов дал своему герою фамилию Ивана Васильевича Вуича (1813–1884), поручика лейб-гвардии Конного полка.

Заслуживает внимания предположение И. М. Болдакова о том, что тему для «Фаталиста» Лермонтов нашел в мемуарах Байрона, где описан следующий случай, происшедший со школьным товарищем английского поэта: «…накануне, взяв пистолет, и не справляясь, был ли он заряжен, он приставил его себе ко лбу и спустил курок, предоставив случаю решить, последует выстрел или нет» (см.: М. Ю. Лермонтов. Сочинения, т. I. М., 1891, с. 442–443).

Впервые опубликовано Н. О. Лернером в альманахе «Минувшие дни» (1928, № 4) по копии (ГПБ), на которой имеется помета владельца и переписчика Н. А. Долгорукого: «Список с статьи собственноручной покойного М. Лермонтова, предназначенный им для напечатания в „Наших“ и не пропущенный цензурою».

В первом выпуске известного альманаха А. П. Башуцкого «Наши, списанные с натуры русскими» (цензурное разрешение от 10 октября 1841 г.), задуманного по образцу французского очеркового альманаха «Les français peints par eux mêmes» («Французы в их собственном изображении»), были названы очерки, подготовленные для следующей книжки. Среди них был указан и «Кавказец» (без имени автора). Однако этот второй выпуск в свет не вышел.

«Отечественные записки» писали о «Наших»: «Самое название это показывает уже, что вся книга будет состоять из статей оригинальных русских, ибо предметом их будут русские нравы, русские физиономии, русские характеры. – К изданию уже приступлено: заказаны рисунки и вся первая часть книги просмотрена цензурою». Далее указывалось, что в этой части будут статьи А. П. Башуцкого, Е. П. Гребенки, М. А. Корфа, М. Ю. Лермонтова, В. Ф. Одоевского, И. И. Панаева, В. А. Соллогуба и др. (Отечественные записки, 1841, т. XV, № 4, отд. VI, с. 69–70).

Сравнительно недавно обнаружено, что на обертке VI выпуска «Наших» (экземпляр ГПБ), где напечатано начало очерка «Армейский офицер» князя Львова, имеется следующее объявление: «Приготовляются к изданию: „Уральский казак, В. Даля; – Гробовой мастер, А. Башуцкого; – Кавказец, покойного Лермонтова; <…> и многие другие, сверх поименованных в объявлении, приложенном к первому выпуску“» (см.: Б. Т. Удодов. М. Ю. Лермонтов. Воронеж, 1973, с. 619).

Герой очерка – по определению Лермонтова, настоящийкавказец. Это типический образ кавказского армейского офицера, каких Лермонтов много раз встречал в Дагестане и Чечне. Одним из прообразов его был, возможно, П. П. Шан-Гирей – родственник и собеседник Лермонтова, участник ермоловских походов и кавказской войны, хорошо знавший быт и нравы кавказских горцев (см.: П. Вырыпаев. Один из возможных прототипов «Кавказца». – Русская литература, 1964, № 3, с. 57–59).

В литературном отношении герой «Кавказца», с одной стороны, близок лирическому герою стих. «Завещание» и «Я к вам пишу случайно; право»; с другой – это дальнейшее развитие образа Максима Максимыча из «Героя нашего времени». Ему в такой же степени приданы лучшие черты скромных тружеников войны – кавказских армейских офицеров; вместе с тем он более ординарен, более типичен для кавказской армейской среды.

О настоящем кавказце сказано гораздо больше, чем о Максиме Максимыче: он учился в кадетском корпусе, затем попал на Кавказ; изображены и первые дни его пребывания там, и зрелый период, затем отставка. В этом, в частности, проявляется различие в художественной функции каждого из образов: настоящий кавказец – центральная фигура очерка, написанного исключительно с целью создания его социально-типологического портрета; Максим Максимыч же – персонаж, с помощью которого раскрывается образ главного героя романа.

Герой лермонтовского очерка, неизвестного Л. Н. Толстому, предвосхитил появление его героев – капитана Хлопова из «Набега» и отчасти капитана Тросенко из «Рубки леса» (см.: Б. С. Виноградов. «Кавказец» М. Ю. Лермонтова. – В кн.: Вопросы чечено-ингушской литературы, т. V. Вып. 3. Литературоведение. Грозный, 1968, с. 65).

Несмотря на то, что автор ставил своей задачей рассказать о том, какие вообще бывают кавказцы, он по существу посвящает свой очерк «кавказцу настоящему» –тому, которого можно найти «на линии». Другие модификации этого типа он называет (грузинский кавказец, статский кавказец), но не описывает детально; они малоинтересны и по большей части представляют собой просто «неловкое подражание».

Впервые опубликовано в литературном сборнике «Вчера и сегодня», кн. I, 1845. Текст автографа обрывается на словах: «…У Лугина болезненно сжималось сердце – отчаянием»; дальнейший текст, в рукописи отсутствующий, воспроизводится по сборнику.

В альбоме М. Ю. Лермонтова 1840–1841 гг. имеется черновой набросок плана повести: «Сюжет. У дамы: лица желтые. Адрес. Дом: старик с дочерью, предлагает ему метать. Дочь: в отчаянии, когда старик выигрывает. – Шулер: старик проиграл дочь. Чтобы <?> Доктор: окошко». В записной книжке, подаренной Лермонтову В. Ф. Одоевским, находится заметка, сделанная поэтом после отъезда из Петербурга и, таким образом, свидетельствующая о том, что он намеревался продолжить работу над повестью: «Да кто же ты, ради бога? – Что-с? Отвечал старичок, примаргивая одним глазом. – Штос! – повторил в ужасе Лугин. Шулер имеет разум в пальцах. – Банк – Скоропостижная».

Судя по приведенным наброскам плана, Лугин, чтобы выиграть, должен был в конце повести обратиться к шулеру. Повесть должна была окончиться катастрофой в первом наброске плана: «Доктор: окошко», во втором – скоропостижной смертью Лугина («Банк – Скоропостижная»).

Датируется серединой марта – началом апреля 1841 г. (см.: В. Э. Вацуро. Последняя повесть Лермонтова. – В кн.: М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы, с. 234–235).

Приятельница М. Ю. Лермонтова поэтесса Е. П. Ростопчина сообщает в своих воспоминаниях: «Однажды он <Лермонтов> объявил, что прочитает нам новый роман под заглавием „Штос“, причем он рассчитал, что ему понадобится по крайней мере четыре часа для его прочтения. Он потребовал, чтобы собрались вечером рано и чтобы двери были заперты для посторонних. Все его желания были исполнены, и избранники сошлись числом около тридцати; наконец Лермонтов входит с огромной тетрадью под мышкой, принесли лампу, двери заперли, и затем начинается чтение; спустя четверть часа оно было окончено. Неисправимый шутник заманил нас первой главой какой-то ужасной истории, начатой им только накануне: написано было около двадцати страниц, а остальное в тетради была белая бумага. Роман на этом остановился и никогда не был окончен» (Воспоминания, с. 285).

Сообщение Е. П. Ростопчиной о том, что первое чтение повести было своеобразной шуткой, литературной мистификацией, заслуживает внимания.

В числе «тридцати избранных», очевидно, присутствовали В. А. Жуковский и В. Ф. Одоевский.

В дневнике А. И. Тургенева имеется запись (от 14 января 1840 г.) о том, что в салоне Карамзиных В. Ф. Одоевский в присутствии Лермонтова, Жуковского, Вяземского «читал свою мистическую повесть» (по-видимому, «Космораму», – Э. Н.), после чего развернулись прения о «высших началах психологии и религии» (Лит. насл., т. 45–46. М., 1948, с. 399).