Степа рос тихим и молчаливым ребенком, под стать молчаливой архангелогородской природе. Отец Степана, Валериан Балмашев, потомственный дворянин, с юношеских лет страдал за долю народную, испытав все тяготы неразделенной народной любви.
Народ-богоборец, народ-страстотерпец, народ-исполин почему-то не хотел пробуждаться и идти вперед к светлой новой жизни. То есть он хотел, и даже очень, но что-то ему все время мешало.
К примеру, на Афанасия-ломоноса надобно всех ведьм из села повыгонять, а разве трезвым супротив ведьмы устоишь? Вот мужики и набираются храбрости по трактирам, а потом каждый свою ведьму шугает, да недошугивает, так что поутру опохмеляться приходится…
Только Афанасий-ломонос пройдет, как Ефрем Сирин на пороге, надо домового закармливать, каши ему на загнетке подкидывать. А где кашка, там и Малашка, снова сыр-бор-пир горой пошел.
Вот с грехом пополам прошло Сретенье. Наступает день святого Вукола. Тут и ежу ясно, что коровы пошли телиться, некогда господ слушать, всем хочется творожок кушать. А как святой Касьян — так три четверга праздновать обычай велит: на седмицкой, на масленой и на святой.
Герасим Грачевник пригонит грачей — новые лапти надо надевать и кикимору выживать. А чтобы кикимора не сердилась, надо вслед ей на ход ноги три чарочки с поклоном внутрь закинуть. Трудно мужику, особливо богобоязненному.
На Егорьев день ласточки прилетают, время запахивать пашню и начинать ранний яровой посев. Тут уже не до господских сказок про столетнее рабство — сами только что из крепостных вышли. Опять же царская власть, она от Бога! А ежели на Бога положишься, так и не обложишься.
Несколько раз крестьяне от избытка чувств били агитаторов до бесчувствия — русский народ уж ежели что задумает, так отвесит сполна, — но потом милосердно отливали водой, просили прощения, связывали и посылали нарочного в полицию. Дескать, смутьяны обезврежены, приезжайте за ними и привозите послабление в поборах.
Вследствие всего этого Валериан Балмашев пришел к смутной догадке: освобождение крестьян от векового засилья помещиков-узурпаторов необходимо проводить через посредников, способных ответить зарвавшемуся неблагодарному кулаку насилием на насилие. Таковыми посредниками после недолгого размышления и знакомства с работами Карла Маркса были признаны безземельные одинокие бобыли, ушедшие искать счастья в город и нашедшие его там на фабриках и заводах.
Вот с такими отцовскими мыслями Степан Балмашев и попал в университет, где обостренное врожденное чувство справедливости сразу выставило его в первую линию борцов за студенческую свободу. За это министр просвещения Боголепов отдал Степу в солдаты (на шесть месяцев в благословенную Вологду), откуда Степа вышел совершенно разъяренным.
ДОСЬЕ. БАЛМАШЕВ СТЕПАН ВАЛЕРИАНОВИЧ
1882 года рождения. Из потомственных дворян Архангельской губернии, сын политического ссыльного, народника-семидесятника. Бывший студент Казанского и Киевского университетов, участник студенческого движения, один из 183 студентов, исключенных в 1900 году из университета за участие в массовых беспорядках и отданных по высочайшему повелению в солдаты. Воззрения колеблются между социал-демократами и эсерами.
От Степиной мести Боголепова спасло лишь то, что такой же недоучившийся студент Карпович на историческое мгновение опередил Степу, выстрелил в министра два раза и благополучно отправил его в мир иной, откуда Боголепов с любопытством стал наблюдать за дальнейшим развитием земных событий.
Вообще следует заметить, что недоучившиеся студенты в массе своей много более революционны, нежели студенты, благополучно закончившие курс. Комплекс неполноценности в сравнении с преподавателями и высокий уровень адреналина в крови не позволяет недоучке трезво оценивать реальную действительность и ввергает его и окружающую среду в массу неприятностей, чреватых быстрыми радикальными действиями по немедленному переустройству мира. Обычно такое переустройство заканчивается потоками крови.
Возможно, корни этого кровавого явления следует искать в оторванности молодых людей от родительского дома, где папенькин ремень до поры до времени сдерживал свободолюбивые устремления чад. Но избавившись от позорной зависимости, юные страдальцы впадали в ересь и не могли более усердно грызть гранит науки.
У большого города много соблазнов: вино, табак, женщины, мужчины… Полная свобода — тоже большой соблазн. И если на пути перед тобой обозначилась развилка, то у кого поднимется рука осудить молодую душу, выбирающую более славный путь освобождения народа? Тем более что на этом пути не надо изучать математический аппарат дифференциального исчисления, начертательную геометрию или вызубривать наизусть все мелкие косточки никому не нужного и весьма несовершенного человеческого скелета.
Гораздо проще выучить три слова — «свобода, равенство, братство» — и с помощью этой волшебной формулы, созвучной «крекс-фекс-пекс», переставляя слова в разной последовательности, глаголом жечь сердца людей, а при необходимости и освещать им путь своим горящим сердцем. Которое, если уж быть правдивым до конца, гореть не может, ибо на восемьдесят процентов состоит из негорючей воды. Хорошо горит только спирт, но знающие этот факт люди предпочитают пить его холодным.
Мария Николаевна, на себе испытав все прелести революционного способа семейной жизни, мягко и настойчиво отговаривала Степана от опрометчивых шагов. Даже попыталась оженить его, справедливо полагая, что брачные радости по силе воздействия на неокрепший ум превосходят все труды народников и марксистов, вместе взятые.
Была найдена невеста благородного дворянского происхождения, девушка крепкая телом и душой, при виде Степана зардевшаяся до корней волос. Все-таки Степан был очень хорош собой: стройный, изящный, с большими красивыми глазами. На любом митинге — будь то в честь освобождения страждущих пекарей Лотарингии или проливающих кровавый пот добытчиков кедровых орешков в Акатуйской тайге — Степан твердо стоял в первом ряду, вызывая одним лишь своим видом восхищение митингующих. У него была большая, как говорится, харизма. Он это чувствовал и гордился ею.
Однако свидания не привели к желаемому результату. Степа переговорил голос жаждущей плоти, и девушка согласилась лишить жизни угнетателя всей Архангельской губернии, невыносимого исправника Павла Васильевича Федулова.
Перевербованная всего за два свидания, оная девица, вооружившись Степиным благословением и кортиком младшего брата, вошла в кабинет Федулова, приняла предложение сесть, а потом, при совершенно благовоспитанном поведении самого Федулова, внезапно покраснев до корней волос (видимо, в дворянской семье это был врожденный рефлекс), с криком «Смерть тирану!» попыталась лишить тирана основ жизни.
Зная Федулова не понаслышке, никто из губернских судей всерьез намерение девицы не воспринял. Федулов как раз в это время был в полном расцвете душевных и физических сил. Восемь пудов полицейского мяса вкупе с тремя без малого аршинами роста не оставляли революционной девице ни малейшего шанса.
Происшествие списали на временное умопомешательство подследственной, вызванное острой формой влюбленности в вышеуказанного Федулова. Девицу поместили в швейцарскую лечебницу, подальше от дурного влияния Степана, где она спустя непродолжительное время благополучно вышла замуж за швейцарца немецкого происхождения и сразу понесла. Дальнейшая судьба этой женщины пропадает в тумане времени…
В гостиничном номере Мария Николаевна в последний раз перед отъездом домой попыталась наставить сына на путь истинный:
— Степушка, ты бы поостерегся! Министра вашего убили, так что теперь как не учиться по-хорошему? Я уж и место тебе присмотрела в Министерстве иностранных дел!
Она любовно погладила Степана по щеке и попыталась его обнять.
В Министерстве служил кузен, не стремившийся афишировать свое родство с бунтарями и возмутителями спокойствия. Но по старой дружбе, помня свою первую влюбленность в красавицу Машу, он пообещал сделать все возможное при условии хорошего поведения Степана. Ведь Степан мог оказаться и его сыном, сложись судьба иначе…
