VL ОТКЛИКИ
«Россия в 1839 году» наконец-то увидела свет в мае 1843 г. — почти через четыре года после поездки Кюстина. Как уже говорилось, она сразу получила всеобщее признание. Ее официальный издатель Амио за три года выпустил четыре тиража. В Брюсселе contrefacteurs? (по выражению Кюстина) — Societe Typographique Beige — еще четыре, до того, как Амио добрался до второго издания (они были копиями первого, но с микроскопическим, почти нечитаемым шрифтом). Английские, немецкие и датские переводы последовали невероятно быстро для того времени, когда еще не существовало пишущих машин. Через два или три года Кюстин мог подсчитать, что было продано, по меньшей мере, 200 тыс. экземпляров. И подобный успех, как это ни поразительно, судя по всему, почти совсем не был связан с появившимися рецензиями [22].
Реакция периодической прессы осложнялась рядом обстоятельств. Прежде всего тем, что там, где были наиболее компетентные рецензенты, то есть в самой России, книга была официально запрещена для ввоза, продажи и публичного обсуждения. Поэтому не могло быть и речи о русских журналах.
Мнение образованной части русского общества может быть понято лишь по отдельным высказываниям в письмах или с чьих-то слов, дошедших до нас в исторических свидетельствах. Все они показывают, что лишь очень немногие восприняли книгу Кюстина без возмущения или недовольства; большинство увидело в ней смесь недостоверного с той правдой, которая всегда неприятна. Трудно сказать, что из этого было хуже. Общий ее тон раздражал, а подробности напрашивались на опровержение.
Хотя в издательском предисловии ко второму изданию и говорилось, что порядки на русских таможнях уже намного улучшились, именно благодаря злому описанию Кюстина, но все же его книга мало, а быть может, и вовсе не повлияла на власть или русское общество. Об этом свидетельствует одно из самых здравых русских мнений — невестки Николая I, второй дамы Империи, великой княгини Елены, женщины выдающегося ума и к тому же заступницы и патронессы князя Козловского. Летом 1843 г. она встретила на водах в Германии приятеля Кюстина Варнгагена фон Энзе, который в письме от 31 июня передавал ее мнение: Кюстин сильно преувеличил все дурное в России и зачастую не видел вообще ничего хорошего. «Она согласна, что во многом он прав; однако вместо того, чтобы способствовать улучшениям, книга его только озлобляет /.../. Конечно, она произведет впечатление, но более спокойная и уравновешенная картина принесла бы большую пользу»1.
В Европе лишь немногие (быть может, вообще никто) могли правильно оценить нарисованную Кюстином картину этой великой страны. В то время славистика еще не развилась настолько, чтобы хоть как-то влиять на западное научное сообщество. Не было и «экспертов» по России в современном значении этого слова. Многие, конечно, какое-то время жили там, а еще большее число приезжало как путешественники. Однако навряд ли хоть сколько-нибудь значительная часть их могла бы встать в один уровень с Кюстином по своим литературным способностям. Мало кто оставался там дольше, чем он. Приезжавшие незадолго до него уже описали свои впечатления (или только еще намеревались) и завидовали успеху его книги, не сомневаясь, что при желании могли бы сделать это много лучше.
На французские рецензии повлияли многие факторы, не относящиеся к самой книге. Различные журналы поддерживали разные направления внешней политики, в частности и по отношению к России, а при тогдашней продажности французской прессы русское правительство было далеко не последним покупателем. Наконец, следует учитывать отношение редакторов и обозревателей лично к самому автору. Почти не имея друзей, он нажил себе многих хулителей и врагов, особенно среди критиков. По собственному признанию Кюстина, его «предпочитали любить издалека»2. Репутация богача в сочетании с литературными амбициями и приписываемая ему готовность платить критикам, все это настораживало редакторов против благоприятных рецензий на его книги из опасения быть заподозренными в продажности. (Известен случай, когда один издатель признался Бальзаку, что именно по этой причине он настоял на незаслуженно отрицательном отзыве о работе Кюстина).
Поэтому вряд ли можно было надеяться на глубокие и взвешенные оценки «России в 1839 году» в европейской прессе.
Какие бы на то ни были причины — объем книги, щекотливость самого сюжета, отсутствие квалифицированных критиков (а может быть, и
4* привычная недооценка Кюстина) — но парижские редакторы не спешили откликнуться на появление «России в 1839 году» а . Первые серьезные рецензии появились только к концу 1843 г ., когда брюссель ские издания уже произвели фурор, и даже нето ропливый Амио готовил при содействии Кюстина второе издание. Но это не значит, что вообще не появилось никаких печатных откликов. Русские, прочитавшие книгу летом 1843 г ., были глубоко уяз влены, и некоторые из них, не имея возможности обратиться к своим соотечественникам, поспешили сделать все возможное, чтобы ослабить ее влияние в европейских странах. Зимой 1843—1844 гг. появи лась целая серия брошюр и статей, большей частью анонимных, с нападками на Кюстина. Чаще всего их воспринимали как заказ русского правительства, и, действительно, три самые главные были написа ны людьми, так или иначе с ним связанными: один из них филолог Н.И.Греч, тот самый спутник Кюс тина на «Николае I», о котором мы уже говорили (см. главу III); второй — русский дипломат польско го происхождения Ксаверий Лабенский, литератор- любитель (он писал французские стихи и, похоже, считал себя деятелем французской культуры), слу живший по Министерству иностранных дел в Пе тербурге.
Третий официозный отзыв явился из-под пера известного литератора Якова Николаевича Толстого. Когда-то либерал, прикосновенный к заговору декабристов, он был вынужден эмигрировать после бунта 1825 г. и надолго обосновался в Париже. Однако в 1830-х годах Толстой примирился с царским правительством и стал агентом тайной полиции под
а При написании этой главы я по возможности следовал путем, столь ярко освещенным проф. Кадо, и кроме своей благодарности могу лишь подтвердить скрупулезную досто верность всех его материалов.
прикрытием должности корреспондента Министерства народного просвещения [23]; на самом же деле его использовали для влияния на французскую прессу3. Прежние политические связи позволяли ему выступать в качестве либерала и в этой роли пользоваться отчасти доверием многих людей, которые ничего не подозревали о его роли русского агента. (Официальное прикрытие Толстого было серьезно скомпрометировано в 1846 г. вследствие неосторожности одного полицейского чиновника, и в Париже у него возникли серьезные трудности).
Все три официозных критика играли в одном ключе, подлавливая Кюстина на множестве неточностей и неувязок. Его обвиняли в бестактности и неблагодарности, а иногда даже припоминали его сомнительную репутацию.
Греч опубликовал под своим именем брошюру Ехатеп de 1'ouvrage de М. le marqis de Custine intitule «La Russie en 1839»6. Напечатанная первоначально по-русски, она вышла в немецком переводе в Гейдельберге и на французском языке в Брюсселе (январь 1844 г.). Греч назвал книгу Кюстина «сплетением лжи, неточностей, грубейших ошибок, противоречий и клеветы». Маркиз, по его мнению, не только не знал, но и не хотел знать Россию и судил о ней, «как глухонемой об опере».
Произведение Толстого, имитируя кюстинов- скую форму, называлось: « La Russie en 1839» revee par M . de Custine ou lettres sur cet ouvrage ecrites de
