Но восторженная Даша, прислушивающаяся к жизни, как к музыке, любила останавливаться именно возле руин, а не возле омоложенных сооружений. Руины можно было пожалеть… Им можно было посочувствовать. Путем общения с ними можно было настроить себя на определенный, «антикварный» лад, притихнуть на момент, ощутить внутри себя «фосфорические» фигуры прошлого, блуждающие по аллеям вашего воображения… В голову могли прийти старинные стихи Апухтина или Случевского, а то и свои строчки сложиться. Однажды в ее голове замшелые руины накликали такое слово-плетение:

На большее Даши не хватило. И не потому, что рифма не далась, просто неприятно сделалось от своих же стихов.

Сегодня Дарья, побродив вокруг очередных руин, надышавшись ароматом цветущего бурьяна и благовониями, исходящими от старинного кирпича лежалого, едва не провалилась в прохладную преисподнюю огромного подвала, в потолочном своде которого, на поверхности земной, под Дашиными ногами зияла пробоина, замаскированная, должно быть, озорными мальчишками разной рухлядью и грозящая неопределенного срока заточением тому, кто в нее проскользнет. На дне подвала по упавшим туда кусочкам мусора угадывалась такая же старинная, как этот бывший дворец, неприветливая тухлая вода.

Даша не заметила, как проголодалась. Выйдя к машине, тут же, возле обочины шоссе различила укрытую корявой, изрытой дуплами липой часовенку, приспособленную под небольшой продуктовый магазинчик. В магазинчике продавались хлеб, плавленные сырки, вареная колбаса, рыбные консервы, курево и, конечно же, вино. Красное, дешевое, которое в России нынче именуют по-всякому: кто «бормотухой», кто «чернилами» или «марганцовкой», а которые оптимисты — «плодово-выгодным», антиподы — «подло-ягодным». За прилавком стояла пожилая женщина, можно сказать бабушка, глухо повязанная серым платком по серой седой голове, одетая в ватник, поверх которого мутнел некогда белый передник. Напоминала бабушка своим обликом скорее дворничиху, нежели продавца.

Покупательницей, и притом единственной, была неопределенных лет женщина с опухшим лицом, словно проплакавшая беспрерывно всю свою предыдущую жизнь. Взглянув на покупательницу, Даша беспричинно заволновалась. Что-то в облике женщины показалось ей знакомым. «Неужели Нюша-дворничиха, Мокеева Володьки мамаша? Гостит, наверное, у своих… Или дачу здесь снимает? Хотя вряд ли. Дачи в этом районе дорогие. А может, просто проветриться пожелала? Как вот я сама села и поехала. Только Нюша на трамвае небось, на девятом номере…»

Даша купила себе «городскую» булочку и сырок плавленный. На вопрос: нет ли чего попить? — бабушка предложила пакетик кефиру, раздутый от жары, как утопленник, и вдруг вспомнила:

— А енту… ну, как ее, папси-колу потребляешь аль нет?

Даша неуверенно подтвердила, что «потребляет», не надеясь, что старушка способна на такие подарки летом, в полдень.

— На-кось, милая, глони… — извлекла бабушка прохладную бутылочку откуда-то из недр часовенки. — Откупоришь, али пособить?

— Откупорю… Огромное вам спасибо! — Даша расплатилась.

— Спасибом не отделаешься. А ты-кось вот, ежели добрая, пособи мне из магазина Глашку наружу вывесть… Сморило ее. А здесь — не положено. Одной-то никак ей не уйти… Коленки небось дрожат. Вот ты ей и пособи. Она тут недалече квартирует.

Даша повернулась к беспомощной женщине, прижала к груди покупки, не зная, с чего начать. В голове жизнерадостная мысль пульсировала: «Не Мокеева, не Нюша… Другая вовсе!»

А женщина, словно ждала, когда на нее внимание обратят. Одетая в мужскую линялую рубаху-«ковбойку» и в довольно еще сносную джинсовую юбку, сперва нахально, вызывающе и вдруг как-то вся сникнув мгновенно, вкрадчиво посмотрела на Дашу, не переставая держаться обеими руками за прилавок.

— К-куп-пи б-бутылек… — прошептала.

— Вам помочь? — не поняла, что от нее требуют, Даша.

— Да-да… п-помочь! Куп-пи п-пузырек!

— Пойдемте, пожалуйста… Я вас довезу. У меня машина, — Даша руку, освобожденную от покупок, протянула.

— П-погоди, г-говорю… Маш-ш-ина, г-говоришь? Вот и купи! Денех-х к-куры неб-бось не клюют?!

— Ну хорошо, я куплю… Только пойдемте отсюда. Вам домой нужно идти.

— Откуда ты з-знаешь… к-куда мне нужно? П-по-дохнуть мне нужно!

Даша купила вино. Протянула женщине. Та вялыми движениями принялась запихивать огромную бутылку прямо за воротник ковбойки, от посторонних глаз прятать. Наконец, ухватившись одной рукой за Дашино плечо, Глашка сдвинулась с места, а еще через минуту женщины благополучно выбрались из часовни.

И тут навстречу им стали попадаться мужички. Видимо, наступило время обеда на предприятиях, расположенных неподалеку.

Даша, напружинив силенки, утешая и упрашивая, кой-как продвинула женщину к машине, открыла дверцы, усадила несчастную на заднее сиденье. Встречные мужчины с интересом оглядывались на них, отпускали замечания, терялись в догадках, пока одни, видимо знавший эту женщину основательнее, не обронил:

— Видать, дохтурша за Глашкой приехала. В санаторию принудительную устраивать.

Глаша, ощутив под ковбойкой тяжесть бутылки, заметно успокоилась и, похоже, пыталась даже задремать, расслабившись на сиденье.

— Скажите, Глаша, куда мне вас отвезти?

— А х-хоть к-куда!!

— Не поняли вы меня. Укажите, куда ехать, где ваш дом?

— А на к-кладбище м-мой дом!

И вдруг Глаша заметно переменилась в поведении, словно нашатыря нюхнула, протрезвев малость. В глубь машины по сиденью переместилась, голову к коленям прижала, съежилась, словно у нее рези в животе возникли. От часовни в направлении Дашиной машины продвигался худенький белоголовый подросток, одетый в плохонькие пятирублевые джинсы, босой и в такой тесной, размера на два меньше, майке, что обтянутые линялой материей рельефные ребра паренька запросто просматривались, как на экране рентгеновского аппарата.

— Алеш-шка… — испуганно выдохнуда в затылок Даше женщина. — Сыночек… Головушка золота… Сейчас он меня заарестует! Ой, да заводи, что ли, поехали! Боюсь я его, бабоньки…

Мальчик тревожно поглядывал в сторону машины, несколько раз обошел вокруг нее. И Даша не посмела уехать. Она теперь тоже как бы боялась этого грустного тонкошеего ребенка, недоверчивым, настороженным взглядом обшаривавшего ее «Жигули». Затем Алеша остановился возле дверцы, где за приспущенным стеклом сидела и робко ему улыбалась Даша.

— Здравствуйте, мама у вас?

Даша молча кивнула.

— Куда вы ее?

— Я хотела… Меня попросили помочь. Отвезти вашу маму домой.

Алеша без тени улыбки долго смотрел куда-то себе под ноги. Словно прислушивался к молчанию. Потом встрепенулся.

— Я вам дорогу покажу?! Можно? Рядом с вами сяду… — направился к противоположной дверце.

В машине сидел напряженно, глядя строго перед собой. Не оборачиваясь.

— Мне пристегнуться? — Алеша старательно принялся укорачивать страховочный ремень, подгоняя его под свои хилые размеры. Вероятнее всего, пареньку нравилось находиться в машине, и Даша, смекнув про этот его интерес, предложила:

— Прокатимся до Петергофа?

— Давайте! Только сперва к нам, если можно. Тут совсем рядом. И как раз в сторону Петродворца.

Возле одного из укрытых садовой зеленью домишек Алеша попросил остановиться. Глаша, обеими руками прижимавшая бутыль к животу, с трудом выпростала ноги из машины, поставила ступни на траву, и тут ей Даша с Алешей помогли выпрямиться. И вдруг Глаша заговорила, верней, кричать начала. Торопливо, как перед казнью, высказаться решила.

— Ишь ты, красивая какая нашлась! В замше… Молодая! На «Жигулях»! Чистенькая! Пепси-колу пьет! А я вот похабная! Отвратная! Да! Меня в машину запихивают, чтобы люди не видели. Мужик у меня с другой живет! Да! Вот так. Извини, сыночек… Г-головушка з-золотая… Пешком я хожу! Маникюры не делаю… З-зубы у меня выпали! Но я твоя мама! То-то! Какая есть! А вот взяла и родила тебя! На свет. Захотела и р-родила!