А теперь о том, чем стрелять. В немецком понятии боекомплект – это запас боеприпасов на 48 часов автономного боя дивизии. Немцы ведь понимали, что, войдя в прорыв, они затруднят снабжение не только вражеских дивизий, но и своих. Поэтому калибр своих легких гаубиц они выбрали минимально достаточный – 105 мм.
По весу боекомплект наших гаубиц и боекомплект немецких в расчете на орудие был примерно одинаков. Поэтому штучно боекомплект тяжелых гаубиц и у нас, и у немцев тоже был одинаков – 60 выстрелов. Но за счет того, что вес выстрела 105-мм гаубицы был легче, чем нашей 122-мм, то боекомплект к немецкой легкой гаубице количественно был существенно больше: в артполках к нашей 122-мм гаубице полагалось 80 выстрелов, к немецкой – 126. (Кроме этого, у немцев в тылах дивизии перевозилось еще по 148 выстрелов в расчете на орудие к легким гаубицам и по 90 выстрелов к тяжелым. Поэтому автомашин и лошадей в немецкой дивизии было существенно больше, чем в нашей). Но поскольку я не знаю, какой запас снарядов был в тылах нашей дивизии и был ли он вообще (у нас интенданты не пишут мемуаров, а остальные, видимо, и во время войны этим не сильно интересовались), то давайте рассмотрим возможности артполков, исходя из их полковых боекомплектов. Наш полк мог сделать по врагу 2640 выстрелов, немецкий – 5256, почти вдвое больше. То есть, артиллерийский полк немецкой дивизии по возможности подавить цели на поле боя в маневренной войне был равен примерно двум нашим гаубичным полкам.
Но и это не все. Важно подавить цель как можно меньшим количеством боеприпасов, для этого нужно точно стрелять. Здесь немцы нас превосходили намного. Я еще раз дам слово читателю А. Г. Пономареву:
«В период Великой Отечественной войны артиллерия германского Вермахта в основном имела преимущество в технической оснащенности артиллерийской инструментальной разведки и в организации соответствующих служб артиллерийского вооружения: наличие разведывательных теодолитов, высокоточных стереоскопических нерасстраивающихся дальномеров (типа R-40 фирмы „Карл Цейс“), приборов звукометрической разведки и автоматикой топографической привязки на местности, разведывательных самолетов типа „ФВ-189“ для корректировки артиллерийского огня и определения координат целей с помощью аэрофотосъемки и т. п. Более того, армия германского Вермахта была оснащена точными топографическими картами разных масштабов, которые в Красной Армии появились в конце 1942 г. после реализации научных работ выдающегося русского геодезиста В. Красовского (эллипсоид формы Земли по Красовскому) и назначения А. Баранова (начальника „Метростроя“) начальником управления геодезии и картографии с задачей в кратчайшие сроки обеспечить выпуск точных топографических карт для нужд Красной Армии с системой координат 1942 г. До этого в Красной Армии использовались устаревшие топографические карты дореволюционного образца или трофейные немецкие топографические карты».
Кто мешал нашим генералам заняться этим делом, хотя бы картами, до войны?
Все в бой!
Немного остановимся на противотанковом оружии, в выборе которого, казалось бы, ошиблись обе стороны.
Возможно благодаря контрразведке СССР, организованной Л. П. Берия, для немцев оказались полной неожиданностью наши танки Т-34 и КВ. Каким-то образом НКВД сумело скрыть не только то, что мы уже их разработали, но и то, что уже массово поставляем их в войска? Противотанковое оружие немецкой пехотной дивизии оказалось бессильным против брони именно этих танков, и они стали в ходе войны заменять его сначала на 50-мм, а затем 75-мм противотанковые пушки, стали придавать пехотным дивизиям самоходные противотанковые дивизионы.
А вот почему для наших генералов оказалась неожиданной толщина брони немецких танков T-III и T-IV и бессилие против них нашей 45-мм противотанковой пушки – непонятно. Ведь немцы применяли эти танки и столь же хорошо бронированные самоходные пушки еще в войне с Польшей в 1939 г.
Почему снаряды наших 45-мм пушек, и так не очень мощных, ломались о броню? Почему не был поставлен на вооружение подкалиберный снаряд для них? Известны фамилии тех, кто воспрепятствовал поставить на танки КВ 107-мм мощную пушку, предлагаемую Куликом и Грабиным. Известно, какими теориями руководствовались они, чтобы не дать оснастить эти танки мощным оружием. Но чем, какими теориями руководствовались те, кто снял с производства собственно противотанковую 57-мм пушку в 1941 г. (было изготовлено всего 320 шт.), чтобы уже в 1942 г. снова начать ее производить?
Какие теории подсказали нашим военным профессионалам, что Красной Армии не потребуются противотанковые ружья, которые мы бросились конструировать только после начала войны? С чего наши генералы взяли, что не потребуется противотанковая ручная граната, которую тоже начали конструировать, когда гром грянул?
В нашей дивизии для борьбы с танками, как видно из таблицы (стр. 213), было 54 противотанковые пушки и, на всякий случай, 36 орудий легкопушечного артполка – всего 90 стволов. Считалось почему-то, что этого вполне достаточно.
Немцы собрались драться в основном с нашими легкими танками, у которых лобовая броня не превышала 25 мм, а бортовая была в пределах 9—13 мм. Этих танков у нас в СССР было 23 тыс.
Для этих танков в дивизии немцев было 75 противотанковых пушек, которые пробивали такую броню на любом расстоянии. Кроме этого, у них было 90 противотанковых ружей размером чуть больше обычной винтовки, которые на расстоянии 100 м пробивали броню 30 мм, а с расстояния 300 м – 25 мм, т. е. могли бить наши бронемашины, танки Т-26 и БТ хоть в борт, хоть в лоб. Но и этого мало. Каждому, кто имел в немецкой пехотной дивизии винтовку, а таких было 12 609 человек, выдавалось по 10 усиленных бронебойных патронов, пуля которых развивала скорость 930 м/сек и с расстояния 100 м могла пробить 13 мм брони, т. е. борт почти всей нашей легкой бронетехники.
И хотя у нас в западных округах числилось 8329 танков (из которых 636 танков КВ и 1225 танков Т-34) против 3528 танков у немцев, но наступали немцы, а не мы, и надо думать потому, что их генералы, пусть и с ошибками, но позаботились о противотанковой обороне своей пехоты. Ну, а о чем думали наши генералы перед войной – то война все списала.
И еще об одном. Из процитированного выступления Мерецкова на декабрьском Совещании РККА видно, что, по теориям наших довоенных «профессионалов», у наступающей дивизии в атаку шло 640 стрелков, а в тылу за этим наблюдали 2740 стрелков.
«Исправляя» эту ошибку, Г. К. Жуков на этом же совещании сделал доклад «Характер современной наступательной операции». Все наши историки считают этот доклад вершиной военной мысли. Но вот как Жуков предполагал организовывать наступление.
В первом эшелоне ударной армии непосредственно прорывает оборону «ударная группа: состоит обычно из трех, реже – двух стрелковых корпусов, усиленных артиллерией, танками, инженерными и химическими средствами и средствами ПВО. Корпус может наступать одним и двумя эшелонами». То есть, в первом эшелоне, по мнению Жукова, реально должно быть от 6 до 9 дивизий.
Далее – «вспомогательная группа обычно состоит из одного корпуса» – 3 дивизии.
Далее – «в армии может быть две или одна сковывающие группы»,[26] – надо полагать, что это еще 3 дивизии.
Далее – «резерв в составе 2—3 дивизий».
Далее – «подвижная группа» с «двумя механизированными, одним-двумя кавалерийскими корпусами» – до 12 дивизий.
Таким образом, Жуков учил, что полководец из имевшихся у него в распоряжении 30 дивизий удар должен наносить силою от 6 до 9 дивизий, а остальные в это время должны находиться во втором и остальных эшелонах. Опыта недавней финской войны для этого теоретика не существовало.
А вот как Гудериан наносил удар по войскам Жукова.
