– Ах, гражданин! – схватив руку Мориса, вскричала женщина, все время с беспокойством следившая за распрей. – Ах, гражданин, не оставляйте меня во власти этих грубых и полупьяных людей.

– Хорошо, – сказал Морис, – вот вам моя рука, я провожу вас до караула.

– До караула? – с ужасом повторила женщина. – За что же вести меня туда, если я никому не причинила зла?

– Вас ведут в караул, – сказал Морис, – не потому, что вы причинили зло, не потому, что считали вас способной сделать его, но потому, что постановление Комитета запрещает выходить без пропуска, а у вас его нет.

– Но я этого не знала, сударь.

– Гражданка, в карауле добрые люди, которые будут с вами вежливы, с вниманием выслушают ваши оправдания. Вам нечего их бояться.

– Я уже не боюсь оскорблений, сударь, – сказала молодая женщина, сжимая руку офицера, – я страшусь смерти; если меня отведут в караул, я погибла.

Эти слова были произнесены с таким отчаянием и силой, что Морис невольно вздрогнул. Проникновенные звуки этого голоса с силой электрического разряда отдались в глубине его сердца.

Он обернулся к волонтерам, которые совещались между собой. Стыдясь того, что один человек мог нагнать на них столько страху, они рассуждали, как бы выбраться из этого положения. Их было восемь против одного. Трое имели ружья, остальные пики и пистолеты. У Мориса была лишь сабля. Бой был бы неравным.

Даже женщина поняла это; опустив голову на грудь, она тяжело вздохнула.

Что касается Мориса, он, насупив брови и презрительно сжав губы, стоял с обнаженной саблей в двойственном положении человека, которому чувства повелевают защитить женщину, а обязанности гражданина приказывают ее выдать.

Вдруг в конце улицы, как молния, блеснули штыки и послышались мерные шаги патруля, который, увидев скопище, остановился в десяти шагах, и голос капрала прокричал:

– Кто идет?

– Друг! – вскричал Морис. – Иди сюда, Лорен!

Тот, к кому обращался этот отзыв, быстро приблизился.

– А, это Морис! – произнес капрал. – Что ты, повеса, делаешь в эти часы на улице?

– Ты видишь, я только что вышел от Братьев и Друзей.

– Да, чтоб перейти в отделение сестер и приятельниц. Понимаю.

Вроде того, и так далее, не так ли?

– Нет, дружище, ты ошибаешься. Я шел прямо домой, как вдруг увидел, что гражданка вырывается из рук этих граждан волонтеров; я побежал узнать, что она сделала и за что ее ведут под стражей.

– Ну, так узнаю тебя в этом деле, – сказал Лорен. – «Французских рыцарей вот истинная доблесть!»

Потом обратился к волонтерам.

– А за что вы арестовали эту женщину? – спросил поэтический капрал.

– Мы уже объяснили поручику, – отвечал начальник отряда, – за то, что у нее нет пропуска.

– Ну! – подхватил Лорен. – Вот так важное преступление!

– Стало быть, ты не знаешь постановления, гражданин? – спросил начальник волонтеров.

– Знаю, знаю!.. Да есть и другое, которое уничтожает первое.

– А какое?

– Вот это:

– Ну, что ты скажешь об этом постановлении, гражданин? И правильно и убедительно.

– Так, но оно еще не принято. Во-первых, не помещено в «Мониторе»; к тому же мы не на Пинде и не на Парнасе. Наконец, гражданка может быть немолода и нехороша.

– Бьюсь об заклад, что все это у нее есть! – сказал Лорен. – Гражданка, докажи, что я прав, скинь свое покрывало и предоставь судить всякому, подходишь ли ты под это постановление.

– Ах, сударь, – промолвила молодая женщина, прижимаясь к Морису, – вы защитили меня от ваших неприятелей, теперь защитите от ваших друзей.

– Смотрите, пожалуйста, – сказал начальник волонтеров. – Она же прячется! Мне кажется, что она или сума переносная, или искательница ночных приключений.

– О сударь, – отвечала молодая женщина, показав при свете фонаря лицо обворожительной красоты и свежести. – Взгляните на меня, похожа ли я хоть на одну из тех, которых здесь назвали?

Морис был ослеплен. Еще никогда, даже во сне, не видел он подобной красоты. Незнакомка так же быстро опустила мантилью, как и подняла ее.

– Лорен, – прошептал Морис, – требуй выдачи арестантки, чтоб препроводить ее к твоему посту, ты на это имеешь полное право как начальник патруля.

– Понимаю, – промолвил молодой капрал, – мне достаточно намекнуть.

Затем обратился к незнакомке:

– Идемте, идемте, красавица, так как вы не хотите доказать нам, что подходите под это постановление, делать нечего, ступайте за нами.

– Как «ступайте за нами»? – подхватил начальник волонтеров.

– Да так, мы отведем гражданку к городскому замку, где наше караульное помещение, а там соберут о ней справки.

– Нет, – ответил начальник отряда, – она наша и должна быть под нашим присмотром.

– Эх, гражданин, гражданин, – сказал Лорен, – ведь мы того и гляди поссоримся.

– Сердитесь или не сердитесь, черт вас возьми, нам все равно. Мы истинные солдаты республики, и пока вы ходите дозором по улицам, мы идем проливать кровь за границей.

– Берегитесь, чтобы не пролить ее на пути, граждане, а это может случиться, если вы не решитесь быть повежливее.

– Вежливость есть добродетель аристократов, а мы санкюлоты, – отвечали волонтеры.

– Хватит, – сказал Лорен. – При дамах о таких вещах не говорят. Она, может быть, англичанка. Не сердись за мое предположение, моя ночная пташечка, – прибавил он, приветливо обратясь к незнакомке, – так сказал один:

– А ты сам себе изменяешь, – сказал начальник волонтеров. – Ага, ты сам же сознаешься, что принадлежишь к числу сторонников Питта[6], агентов Англии.

– Тише, – сказал Лорен, – тебе чужд язык поэзии, и я вынужден говорить с тобой прозой. Слушай, мы, национальная гвардия, скромны, терпеливы, но все дети Парижа. Если кто затронет нас, с лихвой отплатим.

– Сударыня, – сказал Морис, – вы видите, что происходит, и догадываетесь, что будет дальше. Минут через пять десять или двенадцать человек перережутся за вас. Стоит ли дело, за которое берутся ваши защитники, того, чтобы пролилась кровь?

– О милостивый государь, – отвечала незнакомка, всплеснув руками, – одно только могу сказать вам: если вы допустите, что меня арестуют, это погубит не только меня, но и многих других, и если вы намерены меня покинуть, то умоляю вас оружием, что в руках ваших, оборвите мою жизнь и бросьте в Сену мой труп.

– В таком случае, – отвечал Морис, – я все беру на себя.

И, выпустив руку прекрасной незнакомки, сказал:

– Граждане, как офицер ваш, как патриот, как француз, приказываю вам защитить эту женщину. А ты, Лорен, если эта каналья снова разинет рот, прими его в штыки.

– Товсь![7] – скомандовал Лорен.

– Боже мой, боже мой! – вскрикнула незнакомка, закрывая лицо мантильей и прислоняясь к столбу. – Боже мой! Сохрани его.

Волонтеры попытались обороняться; один даже выстрелил из пистолета и пробил шляпу Мориса.