– Ну что, гражданка, – сказал он, обращаясь к той, которая стояла ближе к нему, – виделась с матерью?

София Тизон прошла в ту же минуту между муниципалом и своей подругой.

– Да, гражданин, благодарю, – сказала она.

Морису хотелось взглянуть на подругу девушки или хоть услышать ее голос; но она была закутана в свою мантилью и, как видно, решила ни слова не говорить ему; даже показалось, будто она дрожит.

Этот страх возбудил подозрение в Морисе.

Он поспешно поднялся по лестнице и, войдя в первую комнату, увидел сквозь стеклянную дверь, что королева прятала в карман нечто вроде записки.

– Ого, – сказал он, – уж не подвели ли меня?

Он позвал своего товарища.

– Гражданин Агрикола, – сказал он, – войди к Марии-Антуанетте и не спускай с нее глаз.

– Э, разве?..

– Войди, говорю тебе, не теряя ни минуты, ни секунды.

Муниципал вошел к королеве.

– Позови жену Тизона, – сказал он одному из стражей национальной гвардии.

Через пять минут жена Тизона вбежала с веселым лицом.

– Я видела дочь.

– Где? – спросил Морис.

– Вот здесь, в передней.

– Хорошо. А дочь твоя не просила, чтобы ты ей дала возможность взглянуть на королеву?

– Нет!

– Она не входила к ней?

– Нет.

– А пока ты разговаривала с дочерью, никто не выходил из комнаты арестанток?

– Откуда мне знать?.. Я смотрела на дочь, которую не видела целых три месяца.

– Вспомни хорошенько…

– Ах да, кажется… припоминаю.

– Что?..

– Молодая девушка выходила.

– Мария-Тереза?

– Да.

– И разговаривала с твоей дочерью?

– Нет.

– Твоя дочь ничего ей не передавала?

– Нет.

– Она ничего с полу не поднимала?

– Кто? Моя дочь?

– Нет, дочь Марии-Антуанетты.

– Нет, поднимала платок.

– Ах, несчастная! – вскрикнул Морис.

И он бросился к веревке колокола и сильно его потряс. Это был вестовой колокол.

Вбежали два дежурных муниципала, за ними следовал отряд из караула.

Двери были заперты, у каждого входа поставили по два часовых.

– Что вам угодно, сударь? – спросила королева у вошедшего в ее комнату Мориса. – Я только что хотела лечь в постель, как минут пять назад гражданин муниципал (и королева указала на Агриколу) вдруг бросился в эту комнату, не сказав, что ему угодно.

– Сударыня, – сказал Морис, поклонившись, – не товарищу моему нужны вы, а мне.

– Вам, сударь? – спросила Мария-Антуанетта, глядя на Мориса, вежливое обхождение которого внушало ей некоторую признательность. – А что вам угодно?

– Чтобы вы изволили отдать записку, которую спрятали в ту минуту, как я вошел.

Старшая дочь короля и принцесса Елизавета вздрогнули. Королева очень побледнела.

– Вы ошибаетесь, сударь, – сказала она, – я ничего не прятала.

– Врешь, австриячка! – вскрикнул Агрикола.

Морис живо положил руку на плечо своего сослуживца.

– Постой, товарищ, – сказал он, – дай мне поговорить с гражданкой. Я немного разбираюсь в судейских делах.

– Так действуй. Но, черт возьми, не щади ее!

– Вы спрятали записку, гражданка, – строго произнес Морис. – Надо отдать нам эту записку.

– Да какую записку?

– Ту, которую принесла вам дочь Тизона и которую, гражданка, дочь ваша (Морис указал на юную принцессу) подняла со своим носовым платком.

Все три женщины с испугом взглянули друг на друга.

– Да это хуже всякой тирании, сударь, – произнесла королева. – Мы женщины, женщины!

– Не будем смешивать, – твердо сказал Морис. – Мы не судьи, не палачи, мы надсмотрщики, то есть ваши же сограждане, которым поручен надзор за вами. Нам дано приказание, нарушить его – значит изменить. Гражданка, пожалуйста, отдайте спрятанную вами записку.

– Господа, – с важностью отвечала королева, – если вы надсмотрщики, ищите и не давайте нам спать эту ночь, как и всегда…

– Избави нас Бог поднять руку на женщин. Я пошлю доложить Коммуне, и мы дождемся ее приказаний: но только вы не ляжете в постель, а уснете в креслах, если вам угодно, а мы вас будем стеречь… Если на то пошло, начнем обыск.

– Что тут такое? – спросила жена Тизона, сунув в дверь свою голову истукана.

– А то, гражданка, что ты, подав руку измене, лишилась навсегда права видеть свою дочь.

– Видеть мою дочь!.. Что ты говоришь, гражданин? – спросила Тизон, еще не совсем понимая, почему не увидит больше своей дочери.

– Я говорю, что дочь твоя приходила сюда не для свидания с тобой, а чтобы доставить записку гражданке Капет и что она больше не вернется сюда.

– Но если ее не пустят сюда, так я ее не увижу! Нам запрещено выходить.

– На этот раз пеняй только на себя, ты сама виновата, – сказал Морис.

– О, – проворчала несчастная мать, – я виновата! Что ты говоришь, я виновата! Я отвечаю тебе, что ничего не было. О, если бы я только была уверена, что случилось что-нибудь, горе тебе, Антуанетта, ты мне за это дорого заплатишь!

– Не угрожай никому, – сказал Морис. – Лучше кротостью добейся того, что мы требуем; ты женщина и гражданка, Антуанетта, и как мать, надеюсь, сжалишься над матерью. Завтра возьмут твою дочь, завтра посадят ее в тюрьму… а там, ежели откроется что-нибудь, а ты знаешь, если захотят, так всегда откроют, твоя дочь пропала и ее подруга тоже.

Тизон, слушавшая Мориса с возрастающим ужасом, повернула мутный взгляд на королеву:

– Ты слышишь, Антуанетта? Моя дочь!.. Ты будешь причиной гибели моей дочери!

Королева, в свою очередь, казалась смущенной не от угроз, которые искрились в глазах ее тюремщицы, но от отчаяния, которое в них можно было прочесть.

– Подойдите сюда, мадам Тизон, – сказала она, – мне надо с вами поговорить.

– Ну нет! Нежности в сторону! – вскричал товарищ Мориса. – Мы здесь не лишние, черт возьми!.. При муниципалах, всегда все при муниципалах.

– Оставь их, гражданин Агрикола, – сказал Морис, наклонясь к уху этого человека, – что нам за дело, каким путем дойдет к нам истина.

– Ты прав, гражданин Морис, но…

– Выйдем за стеклянную дверь, гражданин Агрикола. Послушайте меня. Станем к ней спиной. Я уверен, что то лицо, которому мы окажем эту снисходительность, не заставит нас раскаиваться.

Королева слышала эти слова, умышленно сказанные. Она бросила молодому человеку признательный взгляд. Морис беспечно повернул голову и прошел за стеклянную дверь. Агрикола последовал на ним.

– Видел эту женщину? – сказал он Агриколе. – Она преступница, но она высокой и дивной души.

– Черт побери, как ты лихо говоришь, гражданин Морис! – отвечал Агрикола. – Любо послушать тебя и твоего друга Лорена. А что, ведь это ты сказал какие-то стихи?

Морис улыбнулся.

В течение этого разговора сцена, которую предвидел Морис, происходила по ту сторону стеклянной двери.

Жена Тизона подошла к королеве.

– Мадам Тизон, – сказала ей последняя, – ваше отчаяние раздирает мне душу. Я не хочу лишать вас вашего детища, это слишком тяжело. Но подумайте, исполнив требование этих людей, ваша дочь не пострадает ли так же?

– Делайте, что вам велят! – вскричала женщина.

– Сначала узнайте, в чем дело.

– В чем дело? – спросила тюремщица с диким любопытством.

– Ваша дочь пришла с подругой.

– Да, с такой же работницей, как она; ей не хотелось прийти одной, опасаясь солдат.

– Эта подруга отдала вашей дочери записку, которую та обронила; Мария, проходя, подняла ее. Эта бумажка, без сомнения, ничтожна, но люди неблагонамеренные могут истолковать ее по-своему. Не сказал ли ваш муниципал, что если захотят что найти, так отыщут?

– Дальше что? Дальше?

– Вот и все. Вы требуете, чтобы я отдала эту бумажку; вы хотите, чтобы я принесла в жертву друга. Но вместе с тем не лишу ли я вас, может быть, вашей дочери?

– Делайте, что вам велят! – кричала женщина. – Делайте, что вам велят!

– Но эта бумажка подвергает опасности вашу дочь, – сказала королева, – поймите же это!