Не горел больше факел сторожевого.

Инди залез на подоконник и сел на него верхом, будто на жёсткое седло. Ещё полгода назад, когда его откармливали работорговцы в Большом Торге, он не пролез бы в это окно. Но в последние месяцы у него не было особого аппетита, и он снова исхудал до обычного своего состояния, поэтому кое-как сумел протиснуться в раму. Декоративная стрела, свисавшая из центра арки, царапнула его макушку, и он пригнул голову, а потом перелез через подоконник, крепко держась за него двумя руками, скользнул вниз и повис на вытянутых руках.

До земли было далеко, он это знал. Он висел во тьме и тишине между землёй и небом и пытался вспомнить, что там, под этим окном - мягкая трава или камень. Но отступать было поздно, и он разжал руки, инстинктивно сгруппировавшись при падении. Оно вышло не таким шумным, как он боялся, и даже не очень болезненным - он подвернул лодыжку и больно ударился плечом и боком, но тут же смог подняться и, хромая, отбежать к стене и прильнуть к ней. Сердце его бешено колотилось: ещё четверть часа назад он не верил, что сможет зайти так далеко.

Подворье казалось пустым - странно пустым. Инди стоял какое-то время, пытливо оглядываясь, и в конце концов увидел тени. Они скользили на противоположной от него стороне двора, будто огромные пауки, беззвучно спускающиеся на своих нитях, и подбирались ко входу в дом. Оттуда они могли заметить его, и Инди стал осторожно, мелкими шажками пробираться вдоль стены ограды к воротам - он по кругу двигался одновременно с тенями, и, пока они приближались к нему, он от них отдалялся. В конце концов он остановился почти прямо напротив дома, по левую руку от ворот.

Ворота были распахнуты. Настежь. Чего никогда не бывало ночью.

И в тот самый миг, когда Инди понял это, ночь разорвал крик. Женский, гневный, полный более ярости, нежели страха. Он звучал на высокой, дрожащей ноте несколько мгновений, потом оборвался.

Прощайте, Захра-ханум.

- Вперёд! - сказал из тьмы неожиданно громкий, злобный, каркающий голос, и одна из чёрных теней выпрямилась и стала во весь рост, и тени вокруг неё сделали то же, отбрасывая полы чёрных, как ночь, бурнусов. Человек сказал ещё что-то - Инди едва его понял, потому что речь отличалась от той, которую он привык слышать. Но звуки были достаточно знакомыми, чтобы он уловил суть.

Человек велел сжечь всё и убить всех.

- Только сперва найти мальчишку, - добавил он и вышиб ногой дверь.

Луна удивлялась, равнодушно и холодно, глядя с небес на землю - луна не умеет удивляться иначе, ей неведомы страсти, ведущие человека. Но что это - только что свет её струился на молчаливый и тёмный дом, а теперь крик сменил тишину, и мрак озарило пламя. И этот крик с этим пламенем лучше тиши и мрака укрыли Инди, спрятав его от тех, кто искал его - там, где его уже не было, - пока он выскальзывал за ворота и бросался вперёд, не оглядываясь, хотя ему чудилось, что в мешанине воплей он слышит голос того, от чьей руки должен был умереть... В этот миг память его озарилась вспышкой, и в ней всплыл образ чёрного корабля, который отдалялся вот так же, в клубах дыма, неся смерть тому, кто сделал из Инди Альена себе игрушку.

Теперь он шёл прочь, и ночь следовала за ним.

Он шёл, не останавливаясь и не сбавляя шаг, несколько часов. Не бежал - шагал ровно и упрямо, стиснув зубы и глядя прямо перед собой, по скользкой грязи и не менее скользкой мостовой, прогнившим дощатым настилам и сырому песку, вперёд, только вперёд, будто внутри него был некий механизм, который завела чья-то рука, и теперь Инди должен был идти и идти, пока завод не кончится или пока у него не остановится сердце.

Когда купола домов и храмов стали светлеть и розоветь в предрассветном зареве, Инди встал, как вкопанный - просто остановился на месте, словно завод наконец закончился. Он был как в бреду, он не понимал, где находится и что здесь делает. Он не ел толком уже почти двое суток, а не спал и того больше. На миг ему показалось, что сейчас он свалится замертво прямо там, где стоит. Оно отошёл к стене и опёрся о неё, глядя по сторонам. Улицы понемногу заполнялись людьми - прежде всех вставали рыбаки и каменщики, спешащие начать работу пораньше и закончить её до полуденного зноя. "Завтра, - подумал Инди. - Это завтра. Я пережил эту ночь". Ему захотелось заплакать, но он плакал только вчера - от счастья, и выплакал, кажется, всё, что мог. Тогда он думал, будто свободен - теперь свобода пришла к нему на самом деле, вместе с гибелью его мучителя, но никакой радости не было в его сердце. Казалось, со вчерашнего дня минула целая вечность.

Но вечность или нет, а жизнь шла своим чередом и предъявляла свои будничные, приземлённые требования к тому, кто так упрямо за неё цеплялся. Инди хотел есть. Он увидел булочника, распахнувшего окна своей пекарни - оттуда пахнуло духмяным жаром свежевыпеченного хлеба, и Инди едва не захлебнулся слюной, разом наполнившей рот. Боже, как хочется есть! Он сделал шаг вперёд и остановился. Денег у него не было ни гроша. Всё, что было на нём - это изодранная, грязная туника, покрытая ссохшейся кровью. Такому, как он, даже милостыню просить опасно - в нём могуn заподозрить мошенника или убийцу... или, того хуже, беглого раба. Инди остановился и стоял, глядя через улицу на дверь булочной, глотал слюну и едва удерживался от стона.

Потом он повернулся к пекарне спиной и побрёл вдоль просыпавшейся улицы.

Жажду он утолил водой из колодца, встретившегося на следующей же развилке. Ильбиан - город богатый, и городские колодцы, из которых позволяется пить всем, есть даже в самых бедных кварталах. Та часть города, где сам не помня как очутился Инди, была совсем нищей - колодец тут оказался мелким, сложенным из грубо отёсанных камней, вода в нём была затхлая и солоноватая. И всё же, когда Инди напился, ему стало значительно легче. Теперь только голод его донимал, только о еде он мог думать - он, ещё вчера больше всего на свете мечтавший о свободе. Казалось, ещё немного, и он будет готов сам вернуться назад, к тем людям, которые искали его в доме Арджина, и согласится выполнить всё, что они прикажут, если только они накормят его.

Разумеется, ничего подобного он не сделал. Но есть хотелось - значит, надо просить. Беда была в том, что Инди столько успел натерпеться от добрых жителей Ильбиана, что безумно боялся их - всех, от надменных всадников в высоких чалмах, проносившихся по улицам галопом, до ободранных грязных детей, копошащихся в грязи на обочинах у дороги. Ему казалось, все они смотрят на него злым, похотливым, ощупывающим взглядом, либо вожделея его тела?, либо просто желая ему смерти. "Я ничего вам не сделал, - мысленно говорил им Инди. - Ничего! Я просто хочу вернуться домой!" Но это не помогало: страх никуда не уходил. И всякий раз, почти набравшись смелости и подойдя к открытым дверям какого-то дома, Инди в последний миг поворачивался и поспешно отходил прочь, говоря себе, что голод его не столь уж силён, что он вполне может ещё потерпеть.

Но он не мог терпеть. Он так вымотался, потратил столько сил и так ужасно устал. Ему просто необходимо было поесть, иначе он бы действительно просто упал посреди дороги, и кони надменных всадников затоптали бы его насмерть.

Какая-то женщина, сидя на бочке у порога маленького грязного домика, чистила тыкву. Рукава её длинной туники были закатаны почти до локтей и вымазаны в ошмётках рыжей тыквенной мякоти. Инди никогда не видел, чтоб фарийские женщины так обнажали руки, и почему-то это заставило его решиться. В конце концов, женщина... она-то по крайней мере не швырнёт его лицом вниз и не воткнёт в него раскалённую палку.

- Госпожа... ханум... уважаемая ханум...

Голос его звучал слабо, едва слышно. Женщина, казалось, не расслышала - она не подняла головы и не оторвалась от своего занятия. Инди прокашлялся, ступил ещё чуть ближе и повторил:

- Уважаемая ханум...

Женщина подняла на него глаза. Инди вздрогнул: её взгляд был тёмным, жёстким и недовольным, словно она разгневалась, что её побеспокоили. Мгновенье она смотрела на него в упор, потом откинула тыльной стороной ладони, сжимающей нож, выбившуюся из-под покрывала прядь, и спросила: