Этот пример говорит нам еще о двух вещах: о необы­чайно широком диапазоне индивидуального осознанного от­ношения разных людей к разным свободам, и, во-вторых, что гегелевская «свобода как осознанная необходимость» — не пустое определение, поскольку субъективное осознание свободы индивидуумом есть также одна из объективных ха­рактеристик (причем исключительно важная для самого ин­дивидуума), а значит осознание им необходимости каких-то принуждений (скажем, подчиняться любой власти, поскольку она об Б-га, или осознание биологической необходимости добывать себе пропитание и т. п.) может в высшей степени изменить представление его о мере своей персональной сво­боды. Не следует все же забывать о существовании внутрен­ней природы человека,, не зависящей от его сознания. Мера свободы, предоставляемая человеку обществом и определяе­мая через его внутреннюю природу, не связана и не зависит от осознания им каких бы то ни было необходимостей. И хотя сознание и осознание могут и очень сильно отвлекаться от подлинной внутренней природы их. носителя, но не до бесконечности. Кроме того, это расхождение между само­осознанием сам ­осознанием и нашей действительной предрасположенностью и потребностями не может не порождать душевной дисгар­монии. Все это не учитывается в гегелевской «осознанной необходимости».

Можно предположить по аналогии с ограничениями, что не только сознанием мы можем воспринимать какие-то не­обходимости положительно, но и наша внутренняя природа может обуславливать тот факт, что минимум выражения rk будет достигаться не при полном отсутствии необходимостей-принуждений, а при каком-то их оптимальном значении. Это тяжело доказать, но в пользу этого говорят такие наблюдения, как, например: избавление от всех обязан­ностей, включая, скажем, заботу родителей о детях, ощуще­ние принадлежности своей к народу и налагаемых этим обязательств и т. п. приводит, как правило, к ощущению внутренней дисгармонии и пустоты. Однако это ощущение не обязательно должно быть связано и выражаться в тер­минах свободы.

Итак, выше предложена (точнее показано существование) объективная мера свободы общества, причем не одна, а, по крайней мере, две. Одна - базируется на осознанном восприя­тии свободы индивидуумами общества,) а другая на природе человека с ее потребностями в различных свободах и отно­шением к различным ограничениям и принуждениям. Нали­чие нашего сознания, в одном случае, и нашей объективной внутренней природы, в другом, являются теми факторами которые позволяют соизмерять в единой мере все качествен­ное разнообразие свобод человека, ограничений на них в обществе, и принуждений, как рассмотренных выше, так и вообще мыслимых.

Можно ли удовлетвориться последней формулой —мо­делью для меры свободы общества? Это зависит от того, чего мы хотим от этой формулы. Как уже было сказано, она не претендует на то, чтобы по ней можно было вычислять упомянутую меру в конкретных случаях. Она лишь иллюстри­рует принципиальную возможность построения такой меры и, значит, факт ее существования и качественную структуру ее. Поэтому заведомая грубость апроксимации и наличие в ней неразработанного вида функционалов Кij и rк, для которых принимается (в- модельном смысле) лишь сам факт их существования и весьма общие свойства, рассмотренные выше, приемлемы для поставленной цели. Моя задача была лишь показать, что никакие известные мне свойства объекта (свободы в обществе) не вступают в противоречие с сущест­вованием меры свободы общества и предложенная модель этой меры качест­венно соответствует той самой существующей реальности, которую она описывает.

Полагая, что я это сделал, я могу перейти к выводам из факта существования меры свободы общества и ее ка­чественной структуры, разобранной выше.

Прежде всего на основе, предложенной модели меры сво­боды я попытаюсь получить по возможности универсальный подход к самому понятию «свобода». Собственно, мера сво­боды фактически уже определяет содержание понятия сво­боды. Можно было бы сказать, что свобода — это то, мера чего рассмотрена выше. Но можно дать и прямое (что бо­лее привычно) определение, которое, однако, будет менее точным. В этом определении свобода — это отсутствие любых ограничений и принуждений. Неточность этого определения в том, что максимум свободы (меры свободы) достигается не при полном отсутствии ограничений, а при некотором их оптимуме. Так что лучше пользоваться определением свобо­ды через ее меру.

Теперь я хочу показать, что предложенное определение свободы обладает универсальностью в том смысле, что про­чие известные мне определения ее получаются из данного как частные случаи при определенных обстоятельствах и более или менее.оправданных допущениях.

Прежде всего, это уже упомянутая гегелевская «свобода как осознанная необходимость». Она есть ние что иное как рассмотренная выше свобода, в случае, есликогда объективация меры ее осуществляется по сознанию (само осознанию, оцен­ке) индивидуума. Заметим, что при такой объективации осознание изменяет не только компоненты меры, связанные с необходимостями-принуждениями, но и компоненты связан­ные с ограничениями на «свободы для». Если к тому же предположить, что принуждения и ограничения совершенно не зависят от нас, скажем «всякая власть от Б-га» и т. п., (что, как я понимаю, и предполагалось Гегелем), то рассмат­риваемая объективация приобретает, если так можно выра­зиться, дополнительную объективность. Я имею в виду, что осознавать по-прежнему будет каждый индивидуально, однако объектом осознания будет некая абсолютно объективная необ­ходимость, независящая не только от того, в какой степени она осознается каждым индивидуумом, но и от деятельности людей. А если так, то становится неважным, каковы дей­ствительные размеры необходимости или принуждения (раз уж мы не в состоянии их изменить), а важно только наше отношение к ним, т. е. осознание необходимости. Все дело только в том, что даже е^сли и существуют такие абсолютные необходимости и ограничения, то нельзя все же не признать, что огромное количество и тех и других, причем весьма су­щественных для человека и общества, ни в коей мере аб­солютными не являются. Обильные революции и смены об­щественных строев, произошедшие после Гегеля, лучше все­го иллюстрируют этот факт. Целый ряд принуждений и ограничений, имевших место во фридриховской Германии во времена Гегеля, отпали в демократических государствах в результате человеческой деятельности. (Другое дело, что по­явились другие ограничения). Более того, в демократическом обществе мы вынуждены постоянно решать, какие свободы мы разрешаем, а какие ограничиваем, и в какой мере. Если мы, скажем, изменяем срок наказания за определенный вид ограбления с трех до пяти лет, то тем самым мы изменяем ограниченияе на свободу совершать данного вида ограбления. Подобного рода изменения есть ежедневная, нормальная за­конодательная деятельность в каждом государстве.

Таким образом, ограничения и принуждения не обладают вышерассмотренной абсолютностью и, следовательно, геге­левская «свобода как осознанная необходимость», имеет смысл только как само осознание индивидуумом своей сво­боды, каковое определение не может быть приемлемо для решения всех проблем, связанных со свободой и, прежде всего, проблем выбора или сравнения того или иного ус­тройства общества по критерию «свобода».