Словно сообразив, чего они ждут, Пайзл и Рашула одновременно шагнули навстречу друг другу. Случилось это в самом углу меньшей части двора, вдали от всех.

– Стало быть, господин доктор, вы последний день здесь? Меня только удивляет, что это не случилось еще вчера, – начинает Рашула, приняв надменную позу перед Пайзлом, а его крупное, грузное тело кажется легким, словно оно из бумаги. Есть что-то звериное в его облике. Глаза испытующе впиваются в Пайзла. На лице усмешка.

– О, я мог еще вчера уйти, господин директор, – тоже усмехается Пайзл. И хотя он держится свободно, какая-то напряженность чувствуется в его позе и взгляде. – Мне было это предложено следователем, но я отказался, пока не получу удовлетворения.

– Удовлетворения? Это, видимо, означает, достопочтенный доктор, – льстиво замечает Рашула, а первая капля сомнения зародилась в нем и все разрастается, – что вы могли бы еще на несколько дней. задержаться здесь, пока не получите удовлетворения. А позволительно ли узнать, в чем оно состоит?

– О, надолго не задержусь! Вы многого хотите, господин директор! Это моя и не столько моя, сколько политическая тайна моей партии. И это ничуть не связано с вашими делами.

– Так уж и не связано? А может быть, чуть связано? Видите ли, зная, чего вы требуете от правительства, я могу оценить, сколь вы сильны перед ним. Ибо мне вы можете помочь как раз настолько, насколько хватит у вас сил противостоять правительству.

Пайзл зажмурил левый глаз, точно его клонило ко сну: это он проделывал всякий раз, когда хотел предупредить чье-то нападение со стороны – смотрите, мол, мне вовсе не до вас.

– Что до меня, здесь наши мнения совпадают. Весьма приятно, что в данном случае мы согласны друг с другом.

– Да, да, согласны, – подтверждает Рашула, а сам уже начинает сомневаться, ломать голову, что означает удовлетворение, о сути которого Пайзл не желает с ним говорить. – Но кое в чем мы никогда с вами не сойдемся, доктор. Я не намерен вам платить вперед…

Пайзл радушно улыбнулся и опустил руку на плечо Рашуле.

– У нас, адвокатов, всегда так делается, дорогой директор. Но расстанемся приятелями, знаете, я уже передумал. И не претендую ни на какие задатки.

– Не претендуете? – удивляется Рашула и вопросительно, не веря своим ушам, смотрит на Пайзла. – Ну тогда нам нет нужды много рассуждать. Дело ясное. Вы мне устраиваете выход на свободу под залог, а как только я окажусь на воле, заплачу вам. Мы можем заключить письменное соглашение.

Пайзл смеется весело, дружески, смех у него воркующий и на удивление жидкий, словно размоченный в слюне. Стеклянные глаза подернулись влагой, они тоже смеются и прячутся под веками. Одной рукой он ощупывает письмо в кармане, а другой похлопывает Рашулу по плечу.

– Ну хорошо, директор. Следовательно, и здесь у нас полное согласие.

– Только в этом мы и должны были достичь согласия. Остались детали…

– О, это легко!

Рашуле как раз не кажется, что это будет легко: он бы с этими деталями хотел увязать много такого, чем Пайзла, в случае если тот опять обманет, мог бы, по крайней мере, скомпрометировать перед общественностью. И хотя ему кажется странным, почему у него так гладко выходит сегодня с Пайзлом, он чувствует необходимость проявить больше дружелюбия и приветливости.

– Где есть доверие, там все легко. А на меня вы можете положиться, доктор. Вы слышали что-нибудь прошлой ночью?

– Что, что я должен был слышать? – тревожится Пайзл и перестает смеяться. – Ах, да! – опечалился он, сделал плаксивое лицо и выдавил из глаза слезу. – Вы имеете в виду моего несчастного шурина? Да, слышал! Это страшное несчастье!

– Жалко человека! – прищурился Рашула. – И зачем ему здесь мучиться? Не лучше ли поскорей отправить его в сумасшедший дом? Я уже принял меры, говорил с начальником тюрьмы. Не беспокойтесь, я понимаю, каково вам!

– Это вы хорошо сделали, в самом деле, так будет лучше! – состроил еще более плаксивую мину Пайзл. Быть может, Рашула и не должен был этого делать, а может, и не сделал, но несомненно, что эта его предупредительность только притворство и ирония. И что последует за этим притворством, преследующим далеко идущие цели? Пайзл фиксирует зародившуюся тайную мысль, которая со вчерашнего дня всякий раз, когда он принимается думать, как заставить Рашулу отказаться от показаний, не дает ему покоя, но чем дальше, тем больше кажется неубедительной. – А не находите ли вы, что помещение в больницу было бы преждевременным? Один-два таких эксцесса еще ни о чем не говорят.

– Думаете, он симулирует?

– Симулирует? – непритворно изумился Пайзл. – Об этом я не подумал. Но, очевидно, и для вас лучше отделаться от него. Мы ведь говорим искренне.

– И я, в сущности, должен вас поздравить.

– С чем поздравить?

– Да с тем, что вы снимаете с себя заботы, вам уже не нужно будет мучиться с опекунством. А потом – наследство.

– Ах, оставьте! Об этом я никогда не думал, – хмурится Пайзл, покоробленный его прямолинейностью, и вздыхает. – Непорядочно было бы даже думать об этом, тем более сейчас!

– Да, да, понимаю, я и не имел в виду ничего плохого. – Рашула делает серьезное лицо и задумывается. – Однако, господин доктор, неужели вы мне так и не можете раскрыть тайну, в чем состоит ваше удовлетворение? – В эту минуту на третьем этаже на площадке тюремной лестницы открылось окно. – Вы не видели, доктор, кто там был?

– Не видел! – Пайзл тоже взглянул вверх и заговорил тише. – Раз вы столь упорны, бог с вами, скажу вам только две вещи – всего я вам открыть не могу: первое, да, я настаиваю, чтобы правительство реабилитировало меня, опубликовав в официальной газете сообщение, и второе… второе уже касается моего шурина.

– Как? – встрепенулся Рашула, продолжавший поглядывать в сторону окна, где в хорошую погоду, как вспомнилось ему, любит греться на солнце Юришич. – Неужели вы для своего шурина требуете удовлетворения? От правительства?

– Да, для него! – твердо сказал Пайзл. – Вы же знаете, сами мне сказали, какую клевету распространили против меня в связи с его арестом. Думаю, я ее опровергну, не прибегая к неприятным объяснениям с клеветниками, если добьюсь, чтобы и его выпустили на свободу.

– Сейчас? – крепко засомневался Рашула, и что-то похожее на язвительную усмешку пробежало по его лицу, но моментально оно снова превратилось в ледяную маску. – Сейчас, когда он сошел с ума?

– Говорю вам, вероятно, это случайность. – Пайзл вплотную приблизился к Рашуле и ухватился за пуговицу его пиджака. Он возбужденно начинает ее теребить, говорит быстро, взволнованно, готовый разрыдаться. – Вам кажется это странным! А таким он часто бывает. И только поэтому… – он обрывает себя на полуслове и неожиданно перескакивает на другую тему, – Если бы вы лучше знали наши отношения, вы бы поняли, что существенная причина его нынешнего душевного расстройства в том, что он страдает из-за моего ареста, потому что сильно любит меня. Я полагаю, его спасение в уверенности, что я вышел чистым из этой аферы.

Словно заглотив комок слов, Пайзл поперхнулся. Лицо его некрасиво. По щеке сползает слеза, тяжелая, крупная. Желая освободиться от Пайзла, Рашула поднял руку, и слеза капнула прямо на нее. Он делает шаг назад и как грязь вытирает ее о пиджак. Придает лицу невиннейшее выражение, с трудом сдерживаясь, чтобы не прыснуть, не расхохотаться.

– Вы очень сентиментальны, доктор! Ну, а как вы думаете выйти из аферы совершенно чистым?

– То-то и оно, – сонно взглянул на него Пайзл, на самом деле пытливо изучая каждую черточку на лице собеседника, – Ему нужны более убедительные доказательства, нежели мои утверждения, что все обвинения ложны.

– Более убедительные? Что вы имеете в виду? – усмехается Рашула, выходя из себя, ему совершенно ясно, куда метит Пайзл. – Да, в этом мы его можем убедить! Легко убедим, хоть все это неправда. Если хотите, я перед ним сотню раз подряд откажусь от всех своих показаний против вас. Ведь речь идет об этом, не так ли, доктор?