– Такое, что и в мечтах не пригрезится. Потому-то он и подарил вам лягушку. «Смотри-ка, Поттер, – сказал Фиппс, ныряя под куст и появляясь с этим земноводным, если я не путаю ученые термины, – какой прекраснейший экземпляр! Пригодится». – «Ты хочешь взять лягушку себе?» – спросил я. «Само собой», – откликнулся он, прибавив, что намерен обучить ее простым трюкам и выступать с ней по телевизору. Но я отговорил его. «Зачем тебе дрессированная лягушка? Ты теперь богат. Прояви широту натуры. Прояви щедрость. Отщипни чуток от своего богатства, Фиппс. Многие будут до смерти радешеньки заиметь такую лягушку. Надо делиться, Фиппс, надо делиться». После короткого спора он принял мою точку зрения. Тут ненароком всплыло ваше имя, и он согласился подарить лягушку вам, правда, добавив, что вы – отпетый мерзавец, которого в менее терпимом обществе давным-давно расстреляли бы на месте. Но все равно, прибавил он, вам нужнее. Да, умилился я, вот она, широкая душа! Ладно, а теперь мне пора бежать. Нужно съездить в Скивассетт, подкупить одежек. Я уже говорил, – осведомился Мэрвин Поттер, вставая из-за стола, – что наш мир – лучший из миров? Да? Тогда мне прибавить больше нечего. Самого доброго утра вам, Дж. Г. Андерсон!

Несколько минут после ухода посетителя мистер Андерсон сидел, погрузившись в раздумья. Мысли его занимал Сирил Фотерингей-Фиппс, но больше он не испытывал леденящего ужаса, нападавшего на него, когда он размышлял о портье прежде. Тогда у него возникало ощущение, что он исследует не душу Фиппса, а заглядывает в черную яму с шипящими змеями. Сейчас, словно парящие по воздуху пушинки чертополоха, в голову вплывали мысли, что, если ему пойдут навстречу, он, пожалуй, сможет распрощаться с отелем «Вашингтон», а заодно и с городком Бессемер, штат Огайо.

Городишки вроде Бессемера вполне милы, если такие вам нравятся, но им присущ один недостаток – в зимние месяцы тут становится холодновато. У мистера Андерсона кровь с течением лет становилась все жиже, и его все больше тянуло на юг. Если ему удастся сбыть «Вашингтон», он купит уютную гостиничку где-нибудь во Флориде и будет уезжать отсюда еще до первого снега. «Приозерная» летом и гостиничка во Флориде зимой… чего еще желать человеку, страдающему ознобышами? И кому же еще сплавить «Вашингтон», как не амбициозному портье, который только что унаследовал огромное состояние? В первый раз за это утро мистер Андерсон обнаружил, что взгляды его целиком и полностью совпадают со взглядами Поттера. Да, наш мир и вправду чудеснейший из миров. Поттер ничуть не преувеличил его прелести.

Мистер Андерсон с головой нырнул в мечты и даже чуть было не замурлыкал веселенький мотивчик, когда, как случалось и прежде, его перебил стук в дверь, на этот раз – робкий, просительный, словно бы царапался пес, вернувшийся в старый дом после ночного загула.

В кабинет просочился Сирил Фотерингей-Фиппс. Бочком, на подкашивающихся, как всегда в присутствии босса, ногах. Пусть на него и свалилось богатство, но Дж. Г. Андерсон все равно пугал его до посинения.

Высокий, стройный англичанин именно того типа, какой распространен в клубе «Трутни» на Довер-стрит в Лондоне. Членом этого заведения Фиппс оставался до сих пор, хотя уже два года как встал под знамена мистера Андерсона. Характер у него был самый приятный, волосы – цвета сливочного масла, лицо – простодушное, симпатичное, из тех, что пробуждают в женщинах материнские инстинкты. Но такие свойства, как известно, – палка о двух концах. У мужчин-нанимателей, которых по утрам донимает печень, такие вызывают лишь раздражение. В дни, когда Дж. Г. Андерсон чувствовал себя неважно, это приятное, почтительное лицо приводило его в ярость, о чем он не стеснялся даже и вслух упомянуть.

Однако в хорошее утро Дж. Г. утешался мыслью, что его портье хотя и умственно отсталый, с интеллектом ниже, чем у морского моллюска, уроненного в детстве, но весьма декоративен.

Декоративным Сирил Фиппс был; что же касается разума, он первый согласился бы: да, не из тех он, у кого затылок распух от мозгов. У одних – распух, у других – нет, с этим приходится мириться, сказал бы он. Простаком его прозвали в Итоне, прозвище перешло и в Оксфорд, да что там – даже и в клуб «Трутни», где уровень интеллекта не особо высок. Простак. Чуть только взглянешь на него, сразу понимаешь – да, прозвище меткое и неизбежное. «Mot juste»[2], – говорите вы себе.

Солнечная улыбка далась мистеру Андерсону нелегко, но он силой вынудил непривычные к тому губы изобразить ее подобие. При воспоминании, что этот молодой человек посмел обозвать его нехорошим словом, улыбка начала было сползать, но Дж. Г. Андерсон, ухватив ее за самый кончик, водрузил на место. Он был полон решимости излучать тепло и ласку, пусть они хоть задушат его.

– Входите, Фиппс, входите! – радостно воскликнул он. – Слышал, у вас голова болит. Худо, худо. Надо бы вам взять выходной. Да вы присаживайтесь, Фиппс, присаживайтесь. Я хочу побеседовать с вами, дорогой друг.

Простак сел, да и вряд ли ноги смогли бы держать его дольше. Бьющая через край сердечность Андерсона обескуражила его. С содроганием припоминая темные делишки минувшей ночи, он ожидал от хозяина самой едкой язвительности. Сам он не присутствовал при взрыве атомной бомбы на Бикини, но читал о нем и ему рисовалось нечто подобное.

Ведь если припомнить все факты… После двух лет неизменной почтительности – «Да, мистер Андерсон», «Конечно, мистер Андерсон», «Совершенно верно, мистер Андерсон», «О, разумеется, мистер Андерсон» – он рухнул с высоких стандартов угодливой корректности: вломился в святилище да еще всучил владыке лягушку, хотя оснований считать, что тот любит этих рептилий, у него не имелось ни малейших. «Как пал ты с небес, Люцифер, сын зари!» – воскликнет сейчас Андерсон. И еще много чего добавит.

Так думал он, и что же? Ошеломляющая сердечность, пожалуй, вышибла б из седла человека и покрепче.

– Сигарету, мой дорогой? – предложил мистер Андерсон после короткой паузы, в течение которой сокрушался, что из-за несметного богатства, свалившегося на портье, лишен возможности запустить тому в голову серебряной чернильницей.

– Спасибо, нет! Правда, спасибо, – откликнулся Простак, принимая трубку мира. Наивная его натура с готовностью откликалась на доброту. Он успокоился, перестал теребить клубный галстук и приготовился поболтать всласть. Стало быть, он ошибался, предполагая, что наниматель послал за ним, чтобы выпотрошить голыми руками. По тому, как покатила беседа, больше похоже, что мистера Андерсона одолело одиночество; с кем не бывает. Он жаждал общения, и, пробежавшись по списку приятелей, воскликнул: «Фиппс! Вот кто мне нужен! Этот веселый остроумный юноша всегда так и сыплет забавными историями. Приглашу-ка я Фиппса, и мы с ним посмеемся. Говорите что хотите, но никто не сравнится со славным стариной Фиппсом».

– Не хотите ли выпить? – со слащавой сердечностью осведомился мистер Андерсон.

Простак слегка содрогнулся.

– Нет, спасибо пребольшое. – Молодому человеку со слабыми мозгами не под силу кутить на широкую голливудскую ногу с субъектом вроде Мэрвина Поттера – на следующее утро он непременно будет не в себе. Простак предпочел бы, чтобы в его присутствии не упоминали о выпивке. Правда, тот, кто втыкал раскаленные иглы в его череп, на минуту взял передышку, но все равно Простак не мог спокойно слышать об алкоголе.

– Что ж, приступим, – заявил мистер Андерсон, не любивший топтаться вокруг да около. – Поттер сказал мне, вы унаследовали деньги.

– Да, сэр…

– Большие деньги.

– Верно, сэр. От моего дедушки по материнской линии. Он… э… дал дуба в прошлую среду.

– Ай-а-а-ай!

– Да, сэр.

– Н-да, как ни крути, всякая плоть – прах.

– Точно, сэр.

– Сегодня мы здесь, а завтра, как говорится, там. Ваш дедушка американец?

– Да, сэр. В общем. Да, именно американец. Его звали П. Миддлмэсс Поскитт. Нажил бешеные деньги продажей бумажных выкроек. Хотя как можно на этом нажиться, не понимаю. Он улучил свободную минутку и произвел на свет двух дочерей – Эмералд и Руби. Эмералд вышла замуж за моего дядю Теодора. Вот я бы на такое ни в жизнь не решился, он прямо каймановая черепаха! В Англии его называют Бич Божий.