— Знаешь, дорогая, если бы ты не досталась мне в утешение, — признался Стив Хлое через несколько дней, — скажу откровенно, я не смог бы больше никогда выносить вида лягушек и их кваканья.

И по сей день ни Джон Браун, ни Эрн Беллер не осмеливаются произнести слово «лягушка», когда Стив с бритвой в руке приближается к ним. И даже старый Томми чувствует, что в эти минуты он рискует жизнью, и всегда с нежностью расспрашивает о Хлое и внучатах, когда заходит к зятю побриться.

Через наш поселок часто проходили двое погонщиков волов. Они были братья, здоровенные волосатые парни, шести футов ростом, сильные, как их волы, и добрые, как дети; но в пьяном виде это были настоящие черти.

Никто не знал, кто из них старше — Бен или Булли. Возможно, они были близнецы. Мы уже четвертый год пытались вырастить пшеницу у Пустынных Озер, когда они вновь пришли к нам. На этот раз с ними была женщина.

Она была крепко скроенная, с резкими чертами лица. Солнце выжгло ее волосы, и они стали цвета сухой травы; кожа обветрилась и огрубела, но глаза ее запоминались надолго. Вы никогда бы не забыли эту женщину, если бы увидели ее, когда она идет за стадом; остановились бы, чтобы поговорить с ней, и она окинула бы вас открытым взглядом своих ясно-серых зорких глаз; по глазам ее сразу было видно, что это за женщина — прямая, честная подруга погонщика Булли Мэрти.

Вероятно, она выглядела так не всегда.

Мы впервые увидели ее после того, как она уже месяцев пять кочевала с партией скота по дорогам, а это не легкая жизнь. И ни одна из женщин, которых мне приходилось встречать, не подходила так для кочевой жизни, как спутница Булли Мэрти. Должно быть, ей эта жизнь нравилась; когда Бен и Булли пригоняли скот в какой-нибудь поселок для продажи, она не заводила дружбу ни с одной из местных жительниц.

Булли и Бен часто появлялись в Пустынных Озерах, и ее всегда можно было видеть в хлопотах — то она возилась с лошадьми, то с бричкой, то копалась в земле на выгоне, неподалеку от дома. Если мужчины под хмельком засиживались в кабачке Тибби, она верхом на красивой лошадке каштановой масти сама гоняла коней на водопой; скакала ома без седла, вцепившись рукой в гриву. Нередко она принималась грузить вещи в крытый фургон. Но когда бы вы ее ни встретили и что бы она ни делала, у нее всегда было спокойное и довольное выражение лица. Она сохраняла это выражение и тогда, когда выезжала на повозке из поселка, отправляясь в долгий путь за триста миль на север или на восток, и когда возвращалась в поселок, сопровождая партию измученных дорогой волов.

В пути ни Бен, ни Булли не отличались разговорчивостью. Иной раз им не случалось проронить ни слова, если не считать ругательств, обращенных к лошадям или волам; но с появлением этой женщины Булли стал очень красноречив; стоило им вдвоем приблизиться к какому-нибудь жилью, как он с видом бывалого главы семейства заводил разговор, сообщал последние новости о погоде, обо всем, что они видели в пути: о рождениях, смертях, о возможных и маловероятных свадьбах во всей округе. Что же касается Бена, то он, напротив, еще меньше, чем когда-либо, говорил о себе или о других.

Утверждали, что он не любит миссис Мэрти; он не мог ей простить, что она вышла замуж за Булли и была с ним неразлучна во время их странствий по дорогам. Ведь до того, как она появилась, братья кочевали добрый десяток лет вдвоем.

Мы повстречали их однажды в конце зимы — после трехмесячного путешествия они возвращались на Пустынные Озера. Стадо волов, Бен и Булли на своих рыжеватых лошадях и миссис Мэрти в повозке, запряженной волами, — это были единственные живые существа на пустынной дороге, под чистым голубым небом, если не считать нас и нескольких ворон, которые черным пятном вырисовывались в вышине.

Я и до этого встречала миссис Мэрти на дороге. Вслед за передвигавшимся стадом, щипавшим придорожную траву, в облаке пыли, поднятом животными, женщина шла медленно, вглядываясь в даль — на север, где расстилалась равнина, или на юг, где виднелись неясные очертания невысоких холмов. Но в эту нашу встречу она улыбнулась нам в знак привета, глаза ее сияли, и улыбка была светлой и радостной, как восход солнца.

Когда несколько месяцев спустя Бен и Булли снова пришли на Пустынные Озера с партией в пятьсот волов, миссис Мэрти сидела в повозке и держала на руках ребенка.

В эту ночь Бен и Булли кутили в поселке. Никогда еще они так не веселились. В любой хижине с обитой жестью крышей, в любом сарае — а из хижин и складов состоял весь поселок Пустынных Озер — было слышно, как они пели и орали в трактире. Их громкие голоса и хохот доносились и до жены Булли, которая в это время кормила грудью своего ребенка, укрывшись в повозке, стоявшей в загоне у рынка; женщина смотрела на окутанную тьмой землю и на усеянное звездами ночное небо. Ни крики, ни взрывы смеха ей не мешали.

Единственным человеком, которому мешало разгульное веселье Бена и Булли, был некий мистер Джон Уайли — лицо, новое в округе. Все остальные мужчины поселка, находившиеся в добром здравии, либо пили вместе с Булли и Беном, либо от души разделяли их радость на расстоянии, если не могли составить им компанию. Мистер Уайли, по-видимому, преувеличивал значение своей должности — стража порядка и тишины в Пустынных Озерах. Говорили — и все в поселке верили этому, — что после болезни он приехал сюда на поправку с юга, где служил в тихой пригородной местности.

Как бы то ни было, когда Булли вышиб окно в трактире, а Бен, демонстрируя свою меткость, швырнул в образовавшееся отверстие несколько стаканов, мистер Уайли подошел к Бену и Булли, дружески спорившим у порога насчет меткости попаданий, и положил руку на плечо Булли со словами:

— Следуйте за мной.

Булли даже не удостоил его взглядом.

Уайли был маленький человечек с острым лицом. Он храбрился и возлагал большие надежды на моральное воздействие своего мундира. Но Булли взмахнул рукой, и удар, обрушившийся на полицейского, свалил его с ног. Над упавшим блюстителем закона возвышалась шестифутовая громада — пьяный пошатывающийся великан глядел на него сверху вниз.

— Эй, Бен, — крикнул он хриплым голосом, — дай-ка мне свой перочинный ножик, поставлю клеймо на этом болване, чтобы в другой раз не ошибиться и признать его!

На следующее утро, когда Уайли пришел в сознание, он почувствовал, как болят его раны и щемит уязвленное самолюбие. Седельщик Пат Рэсден, живший по соседству, спросил его, что именно он натворил, чем так раздразнил Булли Мэрти и заставил его пустить в ход свою карающую десницу.

— Я объявил ему, что он арестован, — начал Уайли возмущенную тираду, — и вдруг…

— Арестовать Булли Мэрти? — Седельщик даже открыл рот от изумления. — Чего ради, черт вас подери, вы это затеяли?

— Он был пьян и…

— …и в нетрезвом виде нарушил порядок, — усмехнулся Пат. — Пойми, чудак, ведь должен же он был обмыть новорожденного; он это и сделал. Ведь он обзавелся сыном, и лучшего повода повеселиться ему не сыскать!

Да, такому сыну, какой родился у Булли, можно было только радоваться. Вскоре в этом все убедились. Просто диву даешься, как мог такой ребенок родиться у столь заурядных людей, как Булли Мэрти и его жена. Едва только Вильям-Бен выучился ходить, он стал с матерью сопровождать волов, а когда погонщики останавливались в каком-нибудь поселке, можно было увидеть малыша, весело играющего возле повозки, где сидела его мать. Волосы у Вильяма-Бена курчавились, и казалось, ему досталось в дар пламя материнских волос. Его космы сверкали, как крупинки золота в песке у ручья, а глаза были карие, как у Булли и Бена. Яркий румянец играл на его нежном, загоревшем вскоре, как у матери, лице; губы у него были ярко-пунцовые. У здешних детей не часто встретишь такой цвет лица. Может быть, именно поэтому о малыше было так много толков.

Булли гордился сыном. Жена его возилась с малышом, как львица со львенком, во взгляде ее светилась материнская нежность. Ну а Бен, тот просто души не чаял в мальчонке. Но дядя до такой степени не умел выражать свои чувства, что некоторые из доморощенных любителей посудачить утверждали даже, будто Бен считает появление на свет сынишки Булли еще одним личным оскорблением со стороны миссис Мэрти, задавшейся целью разрушить многолетнюю дружбу братьев.