Негодные воришки — так обзывает он их; по его словам, ему приходится прятать всю еду в банках, чтобы уберечь от прожорливых птиц.

Мак-Алистер отвозит за него в Киа кору для дубления, шкурки кенгуру и там продает их. Так, один за другим, проходят долгие, медленные дни.

Я думаю о том, что когда-нибудь Мак-Алистер подъедет к ограде, за которой растут молодые деревца, и увидит, что Тима нет на дороге, где он обычно стоит, держа наготове лошадей. Мак-Алистер покличет его, но услышит в ответ лишь эхо собственного голоса, возвращенное горами. Он обмотает вожжи вокруг тормоза, слезет с козел, приподнимет перекладину, снова размотает вожжи и подъедет к конюшне.

Но и там он увидит не Тима, а мирно пасущихся лошадей, которым нет дела до почты. Тима не окажется ни на конюшне, ни в хижине; где-нибудь в окрестностях Мак-Алистер или какой-нибудь другой «почтовик» найдут тело славного старого Тима, в поношенных молескиновых брюках. А через день или два молодежь, для которой он пел на танцах, и старики, с которыми он танцевал, когда был молод, устроят похороны. Они соберутся из далека, приедут на телегах, двуколках с высокими скрипучими колесами, бричках, чтобы проводить Тима Рейли на поросшее травой кладбище, приютившееся среди дюн на берегу реки.

Они немного посудачат о нем, о том, откуда он родом, кем он был и почему никогда не женился.

Может быть, Люси Гарвей что-нибудь расскажет им об этом и в голубых глазах ее засверкают слезы. Но для остальных жителей этих горных селений Тим Рейли навсегда останется стариком, который любил горы и содержал уже в восьмидесятилетнем возрасте конюшню с почтовыми лошадьми на дороге между Киа и Сиенной. Люди навсегда запомнят его веселый и добрый нрав и ирландские песни, которые он им пел.

Дождь в Куирре лил несколько недель подряд, и Стив Бивен, владелец единственной в городке парикмахерской и бильярдной, стоя на пороге кухни, мрачно смотрел на реку. Вода поднималась, мутные, грязно-желтые лужи стояли в низинах, поблескивая в лучах предвечернего солнца.

«Куирра-куирра», — пели лягушки, «ква-ква, кваква», — неистово трещали они, колотя в свои крохотные барабаны.

От лягушачьих криков и пошло название городка. Это был центр зернового района, процветавшего до того времени, как река стала заливать склады на прибрежной стороне улицы и цены на пшеницу упали.

Два года подряд река то и дело заливала первый этаж гостиницы «Подкова», лавку Росса, пекарню Трэслоу и парикмахерскую, оставляя после себя сырые, облинявшие стены и подмоченные товары.

— Река Куирра никогда так не безобразничала, — жаловались старожилы, — и, уж конечно, цены на пшеницу никогда не падали так низко.

— Хэлло, Стиви, как дела? — приветствовал Бивена Джо Браун, завернув с Эрном Беллером в парикмахерскую за пачкой сигарет.

— Не слишком блестяще, Джо, — ответил Стив. — Кажется, скоро одни лягушки смогут жить в этом городе.

— Что ж, французы говорят: лягушки — отличная еда, — весело вмешался в разговор Эрн. — Если нам ничего больше не останется, займемся разведением лягушек.

После смерти отца Эрн стал хозяином конюшен около железнодорожной станции. Джо работал кучером и Том Трэслоу — пекарем.

Все в городе охали и жаловались на тяжелые времена: то совсем нет работы, то ее слишком много; наводнение того и гляди наделает бед, как уже бывало; цены на пшеницу еще больше упадут.

Фермеры вокруг Куирры окончательно разорились, и у каждого лавочника были долговые списки, которые выросли до непомерной длины. А у самих лавочников на шее висели закладные, да и кредит в банке был превышен. Но даже при таких обстоятельствах обитателям Куирры немыслимо было представить себе Стива Бивена мрачным. Записной весельчак, известный всему городу, он вынужден был поддерживать свою репутацию: все знали, что он никогда не упустит случая сыграть с кем-нибудь шутку.

Подвижный маленький человечек, Стив весело чирикал кстати и некстати, и у него в бильярдной, где мужчины собирались по вечерам сыграть партию, всегда было весело.

Однако это не обеспечивало Стиву роскошной жизни, и он стриг, брил парней перед свиданиями с девушками, продавал табак и лотерейные билеты, ухитряясь наслаждаться жизнью, как и должно неунывающему холостяку в провинциальном городке. Но случилось так, что наводнение добралось и до его лавки, и запасы подмокли.

Тут ему пришлось заложить свое заведение, чтобы оплатить ремонт и запастись новыми товарами. По его словам, теперь половина клиентов «стриглась у собственных жен», а другая половина просила записать в долг — будь то стрижка или банка табаку, к которой в придачу полагался совет, на кого ставить на скачках, веселый рассказ или стишки. Тяжелые времена сказались на нем не меньше, чем на других.

Однако хуже всего было то, что Стиви влюбился: ему страстно хотелось жениться на Хлое Трэслоу, но старик Трэслоу и слышать не хотел об этом браке из-за шутки, которую сыграл с ним Стив год назад. А прежде они были большими приятелями — одного поля ягоды — и любили подшутить над другими.

Их дружеские отношения испортились во время поездки на рыбную ловлю в рождественские праздники. Проезжая мимо рефрижераторов близ устья реки, Том, человек экономный, решил захватить домой баранью тушу. Он купил тушу через знакомого, работавшего на рефрижераторе, принес на бот и в мешке прицепил ее к мачте.

Была теплая лунная ночь, и Томми, распив несколько кружек с друзьями, рано лег спать. На старом рыбачьем боте было всего две койки, так что спать приходилось по очереди. Эрн и Стив, развалясь на палубе, мирно рассказывали всякие небылицы, как вдруг у Стива родилась блестящая идея уложить в постель к старому Томми непрошеного соседа. Он отцепил тушу овцы и положил ее на койку рядом с Томми.

Проснувшись на рассвете и обнаружив около себя голое холодное тело, Томми дико закричал и выскочил на палубу, не разобравшись спросонок: то ли он видит кошмар, то ли во тьме совершено убийство и ему подбросили труп.

Бурное веселье парней открыло ему глаза, но Томми был оскорблен тем, что его выставили таким дураком.

— Шутка есть шутка, — сказал он. — Я могу понять шутку не хуже любого. Но подложить человеку баранью тушу в постель — это уж чересчур!

И хотя эта история по-прежнему вызывала взрывы хохота по вечерам во время сборищ у Стива, Стив и отец его избранницы с тех пор не разговаривали друг с другом.

— Стиву нужна встряска, — заметил Джо Эрну Беллеру, выйдя из парикмахерской в тот вечер и медленно шагая по широкой безлюдной улице, где старый фонарь на столбе расщеплял дождь на блестящие нити.

— Еще бы, — согласился Эрн. — Трэслоу — старая перечница! Заставить Хлою расторгнуть помолвку потому, что он поскандалил со Стивом!

— Томми только и мечтает расквитаться со Стивом, — произнес в раздумье Эрн.

— Может, мы что-нибудь придумаем, — с надеждой сказал Джо.

Эрн улыбнулся.

— Черт! Вот было бы здорово!

Внизу, у берега реки, лягушки квакали и булькали под бледным зимним светом луны.

— Придумал! — закричал Джо. — Лягушки! Как он сказал? «Кажется, скоро смогут жить в этом городе одни лягушки».

При свете огарка в комнате Джо за булочной они составили целый заговор, чтобы позабавиться самим, дать старому Томми наконец расквитаться со Стивом и тем самым привести к счастливому концу роман Хлои Трзслоу с парикмахером.

Когда через несколько дней они зашли сыграть в бильярд к Стиву, никто не сказал бы, что эти добрые, простодушные парни что-то замышляют. Стив получил с них несколько шиллингов. Потом, когда они уже собрались уходить, Эрн вспомнил, что ему нужны сигареты. Стив отправился за прилавок достать пачку. Эрн полез в карман брюк за мелочью и вытащил вместе с двумя шиллингами конверт.

— Смотри-ка, что ты на это скажешь? — спросил он. — Есть же нахальство у людей. — Он вынул письмо из конверта и стал читать.