— Позвоню, как вернусь. Мне нужно на вызов, хочешь со мной поехать?

Я киваю. Хоть к черту на кулички — только подальше от мира своих мыслей.

— Надень белый халат, будешь изображать санитара.

Мы едем в машине «скорой помощи». Я сижу на носилках. Он напротив.

— Чего такой грустный?

— Разве заметно?

— Краше в гроб кладут. Любимая ушла?

— Любимые не уходят, их уводят.

— …то неизвестно, кому повезло!

Он смеется, я невольно улыбаюсь.

— Где ты был?

— В деревне.

— Один? В деревне? С каких пор?

— С ней…

— И как она? У нее редкое имя…

— Не могу с ней быть. И не могу с ней не быть.

— Гамлетовская ситуация получается.

— Хуже, достоевщина и патология, замкнутый круг.

— Как следствие, когда суд?

— Суд? — Я усмехнулся. — Одного из двоих выпустили на свободу.

— Да ты что?!

— Поменяли следователя. Папаша преступника давил на прокурора. Странное что-то происходит.

— А папа ничем помочь не может? У него связи…

— Он ее имени слышать не хочет, что ты!..

— Но второй сидит?

— Второй — он первый и главный, сидит, но по другому делу. По которому был осужден раньше.

— Ничего, в тюрьме им зеки устроят. Уголовники ненавидят насильников.

— Если они еще попадут в тюрьму.

— Взял бы штык и вогнал бы в анус, чтобы он через горло вышел. Отродье. Что ты будешь делать?

— Я думаю — топором…

— Не вздумай, Алеша, посадят. Отец этого не переживет. Только хуже сделаешь.

— Но должно же быть возмездие?!.

— Должно. Но не топором, минутная боль, как от шока. Надо действовать умней. Они должны мучиться долго и страшно. Как страдаешь ты и она.

Я вздохнул глубоко.

— Не уверен, что она страдает.

— Не может быть…

— Ее ничего не волнует, только со мной быть. А остальное…

— Она влюблена. Это понятно.

— Моим врагам — такую любовь. Это не любовь…

Карета «скорой помощи» уже разворачивается у нужного подъезда, и кто-то кричит: «Доктор, доктор приехал».

— Бери чемоданчик, — говорит доктор, и мы поднимаемся на пятый этаж.

Я смотрю на плоть толстой женщины, в которую доктор-брат вонзает укол. Студни-бедра, разросшийся лобок, жирный пах с бесформенным животом. Неужели это то, ради чего мы живем и добиваемся? Неужели это то, во что все превращается? Ее тоже кто-то когда-то хотел…

Я передергиваю плечами. И отвожу взгляд.

— Бабушкина талия не понравилась! — шутит в машине брат.

— Да уж, трудно представить ее объектом любви.

— Ничего, наверно, и сейчас кто-нибудь сзади прилаживается.

— Макс!

— Я забыл, что ты у меня впечатлительный.

— А помнишь, как я приезжал к тебе в Кёнигсберг, где ты работал в лазарете после института?

Он смеется.

У него была сорокавосьмилистовая тетрадь, на которой было написано: «Лечение всех заболеваний».

Заполненная только наполовину…

А лечил он всех матросиков одинаково — «вишневской», мазь такая была. Кому-то помогало… Я невольно улыбнулся.

— Мазь вспомнил? — говорит Максим, смеясь.

— Забыть не могу!

— Ты голодный?

— Как всякий студент.

— Тут есть стоячка — пельменная. Угощу брата-студента, так и быть.

И он говорит шоферу, куда повернуть.

Я ем вкусные пельмени и думаю — может, ножом лучше, чем топором. О чем я думаю… Меньше крови.

Максим развеселился, он любит поесть.

— Съешь стакан сметаны с сахаром. Помогает потенции.

— Я пока не жалуюсь.

— Тогда я за тебя съем. Чтобы у тебя все было хорошо…

Я смеюсь. Потом он пьет два стакана какао, чтобы «согреть замерзшую душу». Я какао с детства не терплю.

— Тебе нужна девушка, чтобы согрела, — говорю я.

— С этой проклятой работой одних пациенток вижу. А как ты сам понимаешь, стройные и красивые не болеют и «скорую помощь» не вызывают. Они пока в постели без нее обходятся. Познакомил бы с сестрой девушки.

— Она вроде занята. Да и ты переборчивый такой. Тебе статую, да еще чтобы стройная была, нужно!

— Нет, я сегодняшнюю бабушку с вызова должен хотеть.

Мы смеемся.

— У меня, кажется, есть вызов на Ломоносовском, пойдем, я тебя домой подвезу.

Дома папа смотрит эстрадный концерт по телевизору. Мама себя плохо чувствует.

— Как занятия в институте? — говорит он.

— Па, а теперь спроси что-нибудь приятное, — отвечаю я.

Он смеется. Мама делает жест рукой, чтобы я наклонился.

— Тебе звонила Лита, просила перезвонить.

Откуда она знает, что ее имя нельзя произносить в нашем доме? Я иду на кухню, беру книгу и сажусь читать.

Осень. Денег нет. На душе тоска. Я хожу. Болит живот. Занятия или осень, что больше нагоняет тоску, пожалуй, одинаково.

Лита смотрит на меня на лекции молящим взглядом. Я предостерегаю ее от приближения ко мне. Она поворачивается еще несколько раз.

На перемене появляется мой старинный приятель поляк Марек и предлагает выпить пива. Осеннее пиво… дождь, слякоть, холод. Пиво — с сушками. И я соглашаюсь. До ларька, где пивная тетка орет на алкоголиков, пять минут. Марек одет, как картинка. Я так никогда не буду одет. Даже тетка изумлена:

— Откуда ты такой, красивый?

Он заказывает шесть кружек пива и двадцать сушек.

Она ему даже пиво дает — неразбавленное.

— Я принес тебе воблу, — говорит он с легким акцентом, — я знаю, как ты ее любишь.

Я в мгновение очищаю рыбку, которую не ел вечность. Мы выпиваем по первой кружке, и он угощает меня «Мальборо». Я возвращаю ему пачку.

— Оставь себе, — говорит он.

Я затягиваюсь ароматной сигаретой. Еще не было случая, когда Марек появлялся, чтобы он не обращал на себя внимание всех и меня бы не спрашивали, кто он такой.

— Завтра приезжает из-за рубежа девушка Ева. Ее надо развлечь и показать окрестности. Тебя это интересует?

Когда-то я оказал ему мелкую услугу, он до сих пор не знает, как отблагодарить меня.

— Красивая?

— Высший класс. Фигура богини.

Он уже радуется, что я…

— Брату. Брату нужно.

— Это всего на две недели.

— Тем более. Он не любит долгие романы. Но он нищий врач.

— Она из богатой семьи. Напиши мне его телефон. Хотя я старался для тебя.

— Она, случайно, не похожа на Брижжит Бардо?!

Мы беремся за вторые кружки и принимаем их, закусывая сушкой.

Я спрашиваю взглядом, и он машет мне рукой: я закуриваю свое любимое «Мальборо».

— Лёшик, у меня появились кое-какие партии, я хочу, чтобы ты посмотрел.

— У меня нет денег, ты же знаешь…

— Что тебя все время волнуют деньги? Я что-нибудь придумаю.

— Как сказал мудрец: деньги — это шестое чувство, без которого невозможно пользоваться остальными пятью.

Он улыбнулся и взялся за третью кружку, чокнувшись со мной.

— Хорошо сказал. Кто этот мудрец? И не будь ты таким гордым — взять сигарету целое событие. Я тебя сегодня угощаю. Расслабься.

Я благодарю его, кивая головой. После третьей кружки меня повело. Я ничего не ел с утра и пытаюсь удержаться на сушках. Но Марек поднимает очередную, видимо, у него осенняя жажда. И после пятой я пьянею. В голове приятно кружится, и только легкое раздражение от голода. Мелькает чье-то лицо. Я вздрагиваю. Это уж мне точно кажется.

— Тебе нужно возвращаться в институт?

Я приставляю ладошку ко рту. Дышу.

— Уже не нужно, — говорю я, и он смеется.

После шестой он заказывает еще по четыре. Тетка сияет ему, как северное сияние. (Как Большая Медведица — звезде.)

Я люблю соленые сушки и жую их, не останавливаясь.

— Ты когда ел последний раз? — спрашивает Марек и смотрит на свои плоские модные японские часы.

— А что?

— Поедем пообедаем в «Национале», а потом заедешь ко мне. Ты же совсем раздет. Эти замшевые сапоги ты купил у меня два года назад. На Западе никто не носит ничего два года.

— Я люблю Восток!

Он рассмеялся от неожиданности.