— В чем? Тебя же обокрали…
— Во всем… Я все сделаю, только ты не переживай. Почему ты, такой незапачканный, должен быть замешан в этом…
Я ничего не понимаю, что она бормочет.
— Пока их не арестуют, ты никуда не уходи.
— Да, мой милый, да, мой хороший.
Целый день я учусь на военной кафедре, ничего не понимая и не соображая, что происходит вокруг. Я как невменяемый. Я ждал только одного: конца занятий и ее звонка.
Доехав с тремя пересадками домой, я сел у телефона. И замер. В висках стучало, в голове долбило. В шесть раздался звонок: она боялась быть не пунктуальной.
— Алеша, здравствуй.
— Где ты?
— Я — дома.
— Что случилось в милиции?
— Все нормально. Их арестовали.
Я глубоко вздохнул, значит, это просто кража. Хотя почему, что, чего и вообще значит, было непонятно. Я просто хотел в это верить.
— Сумку мою нашли, а цепочки нигде нет. Они сказали, что я была в гостях и сумку забыла, а цепочку где-то потеряла. Но я сказала, что они ее сняли, когда…
Она запнулась.
— Как они могли ее снять, я не понимаю?
— Здесь мама… я не могу сейчас говорить.
— Сколько человек арестовали?
— Двух парней, которые…
— Но их же было пять?
— Одна девица беременна, другие заявили, что ни при чем. Да и сумку не отдавали парни…
— Что дальше?
— Завтра в четыре первый допрос. Я буду давать показания как пострадавшая. У меня к тебе просьба: ты не мог бы встретиться со мной в отделении милиции часов в шесть? Я почему-то боюсь… Какая-то очная ставка.
— С кем?
— С ними…
— Чего ты боишься, ведь они воры, а не ты?
— Пожалуйста, я очень хочу тебя увидеть.
— Ладно.
Я повесил трубку. Было тихо. Отец спал в спальне. Он всегда спал примерно с пяти до семи. После приема пациентов. Чтобы быть «заряженным на вечер».
Я пытался размышлять о сказанном ею, но ничего абсолютно не мог понять. Или боялся, или отталкивал. Хотя никогда ничего в жизни не боялся. Я знал, что завтра узнаю нечто такое, что не хотел бы узнавать ни за что. Узнаю… что их выпустили из-под ареста. И мне придется самому…
Раздался звук (не может быть!), звуки, отец встал раньше. Как всегда, сначала он прошел в ванную. Плескание, фырканье, полоскание — тишина вытирания. Шаги из ванной — на кухню.
— Добрый вечер, папа…
— Добрый. — Все замерло и сразу напряглось. — Что произошло вчера? И почему она в таком виде явилась к нам в дом?
Я с непониманием смотрел на него…
— Ты ничего не знаешь?
— А что?.. — Спазм скрутил внутренности.
— Ты бы видел, какой она появилась: лифчик в руке, волосы растрепаны, босоножки падают с ног, ужасный запах водки. В полночь, девятнадцатилетняя девочка? Она — блядь, брось ее, забудь навсегда и не вспоминай. Она тебе не пара.
(Позже, когда я поумнел и повзрослел, я всегда поражался, как отец с одного взгляда проникал в суть вещей, понимая то, с чем никогда не сталкивался и чего никогда не видел в жизни.)
Папка, мой папка, зачем, зачем я тебя не послушал. Сделал наперекор. Чтобы доказать. И не было бы ничего того, что было. Что будет. Сколько боли не обрубил, не отрезал, разом, как пять пальцев, тогда. Весь этот бред и ужас. И не забыл все — раз и навсегда. Почему я так не сделал…
Я сидел ошеломленный. Пораженный тем, что он сказал. Действительно, откуда еще является девушка с лифчиком в руке. А босоножки не застегнуты. Что делают еще с расстегнутыми босоножками?..
Папа был профессор гинекологии и выражался часто физиологически прямо и резко. Используя лингвистические аспекты физиологии. От нее действительно несло водкой, и вся комната была пропитана запахом. Она же никогда в жизни не пила…
— Сын, я знаю, что она привлекательная, броская девушка с классными ногами, которые она оголяет достаточно, чтобы всем увидеть бедра. Я знаю, ты попробовал, я видел простыню… Этого достаточно. Не ввязывайся, не пачкайся. Ты не видел, какой она пришла!..
Дух противоборства и противоречия, к сожалению, существовал во мне с первого дня рождения — в роддоме я кричал так, что замолчали все остальные дети.
Я медленно снимаю трубку и набираю номер:
— Можно к телефону…
— Ее нет дома.
— А когда она будет?
— Она уехала только что по делам. Ей что-нибудь передать?
— Спасибо. — Я повесил трубку.
Куда, на ночь глядя, она могла поехать? Все это начинало дергать меня больше и сильней. «Лифчик в руке», «лифчик в руке». Пока она не объяснит это, разговаривать нам не о чем и незачем.
— Сынок, забудь все это. И ее вместе с этим. Давай обедать, папка проголодался.
Мне как раз было до обеда. Кишки внутри выделывали такое, что, казалось, сию секунду выйдут наружу, через горло. Меня тошнило, это называлось тошнота страха. Страх незнания.
Мама была в больнице. Я разогрел отцу обед, который приготовила его девушка, и ушел в спальню.
В десять вечера я набрал ее номер, он был занят постоянно.
На следующий день я не увидел ее на лекциях в институте, отчего тревога только усилилась. Вернувшись домой, я попытался забыться в полдневном сне, чтобы выключилась голова и раскалывающие, раскаляющие ее мысли. Не удалось. Тревожно прикрыв ладонью глаза, я ждал часа.
К шести я вошел в 76-е отделение милиции. Пустой коридор, ни одной живой души, отдавал казенным и кафельным. Где-то в самом конце шептались приглушенные голоса. Я направился по коридору на звуки. Невольно смягчая шаги, стараясь ступать беззвучно. Зачем я это делал?
Из-за приоткрытой двери доносились голоса. Незнакомые. Может, она ушла уже? Вдруг я услышал:
— Откуда вы знаете, что это…?
Мужской голос. Кафельный и казенный.
— Видела раньше, на картинках. По анатомии.
Голос девушки. Слава богу, не ее. Кого-то допрашивали.
— Какого он был размера?
— Не знаю…
— А цвета?
— Непонятного. Противного.
— Может, это и не он вовсе был, вам показалось?
— Нет…
— Вы видели его близко?
— К сожалению, очень…
— Опишите. — Мужской кафельный голос.
— Толстый, гладкий такой… весь в венах.
— В комнате было темно?
— Да.
— Как же вы разглядели?
— Свет долетал, кажется, с улицы…
Голос пытался убедить и доказать.
— Да врет она, ничего не видела, так как ничего не было. Выпила водки первый раз, померещилось.
Опять первый голос, мужской и нахальный:
— Помолчите, обвиняемый. Так опишите, какой формы был член…
О чем они говорят, подумал я. Вдруг кто-то захлопнул приотворенную дверь в комнату, откуда раздавались голоса.
Я прижался к стенке. В комнате ее не было, но там были люди, которые могли знать, где она. Они единственные в отделении, седьмой час. Через пять минут дверь открылась, милиционер вывел высоковатого парня, одетого в пиджак и модную рубашку, но без галстука.
— Пусть подождет в коридоре, — раздался мужской голос. И кому-то в комнате: — Может, без него вам легче будет все вспомнить и рассказать. Значит…
Держа стройного, с наглым выражением лица парня за руку, конвойный милиционер провел его мимо и завел в какую-то выемку в коридоре.
— Если вы устали, мы можем закончить нашу беседу завтра, — раздался голос.
— Я очень устала. Пожалуй, лучше завтра.
— Вы сможете приехать в четыре?
Я не расслышал ответа.
Вдруг неожиданно из той же двери выпорхнула Лита как ни в чем не бывало, и я услышал звук каблуков по полу из кафеля.
— Алексей!.. — Она запнулась. И споткнулась. — Ты давно здесь?..
— Только что.
«Наверно, там паровозиком несколько комнат: одна за другой, одна за другой», — подумал я.
— Ты что-нибудь слышал?
— Кто-то кого-то допрашивал, очень странные вопросы. А где ты была?
— Там, — она неопределенно махнула рукой. — Пойдем отсюда скорей.
Лита взяла меня за руку и повернула в другую сторону. Мы пошли и поравнялись с закутком буквой «П». За столом сидел парень с нагловатым лицом. Я поймал его взгляд, он презрительно усмехнулся. Литина рука замерла в моей. Я не понял, почему сбился цок ее высоких каблуков. Они переглянулись, когда мы проходили мимо. Она зашептала:
