Фернандо был очень гордым, а это всегда опасно. Будучи внуком нашего дедушки Педро, он держал себя со мной так, будто мы не родственники. Теофила, бабушка Фернандо, была любовницей нашего деда, моя же бабушка приходилась ему законной супругой, именно поэтому Фернандо чувствовал себя неловко в моем обществе. От его взглядов я буквально прирастала к полу. Фернандо улыбался, когда я на него смотрела, — и земля уходила у меня из-под ног. Я выбрала этого мужчину, после того как впервые увидела его стройное, крепкое тело, увидела, как он играл во флиппер, чинил машину. Я всегда реагировала на появление Фернандо — начинала дрожать и краснеть. Фернандо, наверное, догадывался о моих чувствах. Знаю, ему нравилось мое смущение.
Если бы у меня выдалась свободная минутка, чтобы подумать о происходящем, полагаю, я бы поняла, что всегда принимаю окончательное решение с оглядкой на свою дурную наследственность. Только привычкой к этому суеверию можно было объяснить опасный выбор, сделанный в пользу Фернандо. Но у меня тогда не было ни секунды свободного времени. Я постоянно прокручивала в голове возможные варианты своего поведения, а когда мне это надоедало, вспоминала лицо Фернандо. Я хотела испытать то приятное смущение, которое овладевало мной каждый раз, когда я о нем думала. Я закрывала глаза — и видела Фернандо, от этого мне становилось радостно, и я смело смотрела на него уже открытыми глазами.
Моя рассеянность была настолько велика, что многие замечали странности в моем поведении. Я постоянно вспоминала о том, насколько хорошим было прошлое, насколько близка я была к нему. Фернандо не нравилась Индейская усадьба. Он никогда не унижался, чтобы понравиться другим. Возможно, он поступал так, потому что был первым Алькантара де Альмансилья, владевшим такими сокровищами, как «Бомба Вальбаум» и джинсами с этикеткой Леви Стросса, — сокровищами, которые ни один Алькантара из Мадрида не мог бы купить. Мой дедушка был тогда еще жив и строго следил за нами, поэтому ни Рейна, ни мои остальные двоюродные братья и сестры не отваживались открыто высказывать свою неприязнь к Фернандо. Они ограничивались тем, что бормотали обидные слова всякий раз, когда встречали его в деревне, что происходило практически ежедневно, потому что «форд-фиеста» постоянно ломался и упрямо противился любому ремонту, так же упрямо мой дядя Педро жалел деньги на основательный ремонт машины. Поэтому в минуты вынужденных стоянок мои кузены и кузины развлекались тем, что на разные лады коверкали его имя.
Мне приходилось принимать на свой счет то же самое, потому что я всегда оставалась на стороне Фернандо. Он был мне очень благодарен, когда об этом узнал, и очень разозлился на наших остроумцев за то, что они присвоили ему прозвище Отто и решили это отпраздновать. Всей компанией «деревенские» сидели за столом и пытались придумать Фернандо более, что ли, оригинальное прозвище. И Порфирио, сидевший рядом с Рейной, улыбнулся и сказал, что ему нравится звать его Фернандо Нибелунг, на что Мигель вставил, что его племяннику очень подходит этот титул.
* * *
Мигель и Порфирио не собирались тратить время на налаживание отношений между обеими ветвями рода Алькантара — горожанами из усадьбы и деревенскими. Мое же чувство к Фернандо никогда не стало бы таким сильным, если бы не старые секреты нашей семьи. Мне было не более четырех лет, Порфирио и Мигелю — четырнадцать, когда зародился наш странный и крепкий союз.
Все началось с победы 5:1 в футбольном матче, в котором деревенские парни разгромили горожан. Мигель играл как центральный нападающий команды аристократов. Он отказывался согласиться с поражением, обвиняя победителей, а более всего Порфирио, который занял место центрального защитника. Мигель обвинял Порфирио в подкупе арбитра — это подозрение возникло у него сразу же, как прозвучал свисток в конце матча. Он требовал аннулировать результаты встречи и назначить дату матча-реванша, и в конце концов победители объявили своим менее удачливым противникам, что ждут их на следующий день в заброшенной каменоломне (традиционное в деревне место для выяснений отношений), чтобы разрешить разногласия кулаками и камнями.
Мигель ничего не обсуждал дома, где было слишком много народа, он боялся, что скажет что-нибудь лишнее, а слов он на ветер не бросал. После ссоры он не разговаривал с Порфирио. Братья должны были встретиться у утесов. Там Порфирио с товарищами ожидал его с камнями наготове. И вот они увидели Мигеля, он одиноко шел к каменоломне, где должна была состояться дуэль.
Порфирио почувствовал непонятный страх, свет с залива ослепил его, как молния на черном ночном небе в шторм. В конце концов он отдавал себе отчет в том, что его жертва может постараться обратить внимание на их родство. Порфирио должен был признать храбрость Мигеля — трус не пришел бы сюда один, помня о перспективе заработать дыру в голове. Поэтому он инстинктивно нападал первым, чтобы ударить одного из своих кузенов, Порфирио даже рассчитал траекторию полета камня, который он сжимал в руке, а потом вдруг закричал, что Мигель его брат. Мигель, ошарашенный внезапным поступком Порфирио, посмотрел на него и… поблагодарил. Конфликт разрешился, и противники, не сказав друг другу ни слова оскорбления, развернулись и пошли своей дорогой.
В тот же вечер Мигель встретился с Порфирио в баре Антонио и поприветствовал его, тот ответил тем же. В течение пары недель они здоровались, но не общались. Так длилось до тех пор, пока однажды утром в воскресенье, когда Мигель убивал время у ворот базара, ожидая фургона с газетами, какая-то женщина выбежала плача из мясной лавки и начала рассказывать о том, свидетельницей какой жуткой сцены она стала. Женщина была мертвенно-бледной и едва держалась на ногах, казалось, в любой момент упадет в обморок. От нее Мигель узнал, что его брат расплющил себе два пальца в мясорубке. Это случилось, когда Порфирио увлеченно объяснял покупателям принцип работы мясорубки и неудачно махнул рукой.
Когда я была ребенком, эти двое сотни раз рассказывали мне эту историю. Я никак не могла поверить, что Мигель на велосипеде смог добраться до родителей менее чем за пять минут, а потом так же оперативно сообщить о несчастье отцу, подождать, пока он выведет машину из гаража… Потом они на всех парах поехали к Порфирио, стараясь не обращать большого внимания на причитания бабушки. На людях она сделала скорбное лицо, хотя Теофила уже контролировала ситуацию. Они встретили ее и Порфирио при входе в магазин. Теофила была очень нервной, а Порфирио — бледным, но удивительно спокойным. Он успокоил нас тем, что ему повезло, — пораненная рука была левой. Несмотря на это, пока мы ехали, в машине Порфирио потерял сознание и не пришел в себя, даже когда мы подъехали к госпиталю в Касересе. В госпитале ему не смогли ничем помочь, только обработали раны, вернее, маленькие обрубки, которые остались от пальцев. Это обстоятельство очень интересовало меня, пока я была маленькой.
С этих пор Мигель и Порфирио образовали как бы одно целое, они даже всюду появлялись вместе. Их тандем представлял собой полную зависимость друг от друга, а связь была сильной, ведь они оба добровольно решили стать братьями. Железная дружба, сплоченная доверием, — истинно мужская дружба.
Они всегда вместе принимали решения, а это происходило намного чаще, чем между обычными друзьями или братьями, а ведь до того как Мигель и Порфирио узнали друг друга, каждый из них уже был сложившейся личностью со своими взглядами. Сам факт их дружбы произвел эффект разорвавшейся бомбы, никто не смог объяснить их противоестественную симпатию друг к другу. В течение некоторого времени Мигель и Порфирио скрывали свою дружбу — братья встречались всегда на нейтральной территории, либо на территории отца, с которым ходили охотиться.
В один прекрасный день Порфирио пригласил Мигеля поужинать. Постепенно братья привыкли вместе обедать за одним столом у Теофилы в Индейской усадьбе. Я тоже там была, но ничего не помню, мне ведь тогда было шесть или семь лет. У меня случались проблески памяти, когда дедушка, желая насолить окружающим, повторял одну и ту же фразу: «Ой, дочка, пожалуйста, вспомни день, когда Порфирио пришел к нам пообедать…» Бабушка приняла их дружбу намного проще, чем кто-либо мог ожидать. Еще до конца лета она начала звать их «малышами», в тот самый год она сделала Порфирио подарок на Рождество и положила его под елку в доме на Мартинес Кампос.
