Оставалось больше пятнадцати дней до Рождества, и, по правде говоря, я еще ни о чем определенном не думала. Я была уверена, что Христо пошел бы со мной, если бы я его попросила, но мне не хотелось его приглашать. В конце концов я позвонила Рейне и согласилась, заявив, в свою очередь, что Хайме проведет рождественскую ночь со мной. Это было после того, как она спросила, не нахожу ли я своего сына немного странным в последнее время.

— Нет, — ответила я, не чувствуя желания останавливаться на этой мысли. — Я хорошо смотрю за ним, так же, как всегда. Почему ты это говоришь?

— Просто так.

— Нет, Рейна, не просто так. С ним что-то происходит?

— Я не знаю… — пробормотала она. — Он стал мало разговаривать и часто дерется со своей сестрой. Возможно, это потому, что он видит в ней соперницу.

— Что ты говоришь! Только недавно он сказал мне, что хотел бы иметь сестру.

— Ты думаешь?

— Ну да, иначе зачем бы он мне это сказал… Кроме того, — я напомнила ей, как делала всегда при удобном случае, — ты не его мать. Может быть, что-то произошло в колледже? Хотя он получал очень хорошие оценки в этом триместре.

— Ладно, возможно, это было просто дурным порывом.

Она больше ничего не сказала, но я вовсе не нуждалась в том, чтобы выслушивать что-то, что могло заставить меня волноваться. Я стала наблюдать за Хайме все выходные, но он все время был в хорошем настроении, довольный и очень общительный. Однажды я пошла забирать его из колледжа и повела в кино и кафе, а он спросил, можно ему остаться ночевать дома, а, когда я сказала, что да, конечно, что он может делать все, что захочет, потому что мой дом — это его дом, он сказал мне, что Рейна говорила ему иногда, что я не могу водить его в колледж до работы, потому что мне далеко ехать, а возвращаюсь поздно, уже после его занятий.

— Но ты ведь можешь приходить в колледж на пятнадцать минут раньше, прежде чем зазвенит звонок? — спросила я у него.

— Конечно, да.

— Тогда ты можешь ночевать здесь всегда, когда захочешь. Тебе не нужно больше звонить, я буду отводить и встречать тебя.

Этой ночью, уложив Хайме спать, я осталась на некоторое время с ним.

— Что-то случилось, Хайме?

— Не-е-е-т! — ответил он, мотая головой.

— Точно?

— Конечно.

— Замечательно! — сказала я, улыбаясь. Потом я поцеловала его, выключила свет и вышла из комнаты, но прежде чем закрыть дверь, я услышала, что он зовет меня.

— Мама!

— Что?

— Когда у меня будут каникулы, мы сможем поехать в Альмерию, правда?

— Не думаю, дорогой, — сказала я, возвращаясь к нему, — потому что эти каникулы очень короткие, и мы должны поужинать всей семьей на Рождество, а потом в новогоднюю ночь, так что у нас совсем не будет времени. Мы обязательно поедем туда в будущем году, как только представится возможность. Согласен?

— Да, — он закрыл глаза и повернулся к стене. Он устал.

— Спокойной ночи, — сказала я.

— Спокойной ночи, — ответил он, но потом позвал меня еще раз: — Мама!

— Что?

— Я никому не сказал, слышишь, о нашей тайне…

Два дня спустя Рейна мне снова позвонила, чтобы прокомментировать мне те странности, которые находила в Хайме, и в этот раз я сознательно солгала, ответив ей, что ничего особенного не заметила.

Высокого парня с усами звали Петре, но Христо сказал мне на ухо, что его зовут Басили, потому что в Испании никто не поверит, что болгарина могут так звать. Он перечислил мне имена всех остальных, пока знакомил меня с ними: Гиоргиос, другой Христо, Николай, еще один Христо, Васко, Пламен, Петре без комплексов, настоящий Басили и еще пара Христо.

— Мое имя очень распространено в Болгарии, — сказал Христо, будто извиняясь.

Было очень холодно, но это не ощущалось. Пуэрта дель Соль была полна торопливого и радостного народу, яркие разноцветные лампочки вспыхивали и гасли, переливались разными цветами над нашими головами, и огромные мегафоны больших магазинов монотонно повторяли традиционные рождественские песни, дух праздника носился в воздухе, вызывая ностальгию. Мало-помалу, они тоже стали участниками этого странного рождественского праздника, почти все болгары, а также румыны, русские, а еще поляки, большей частью очень молодые мужчины, некоторых сопровождали испанские девушки, другие с женами и маленькими детьми. Они создавали небольшое разнообразие в центре, там Христо и я чудесным образом нашли место, где можно было присесть. Скоро все начали передавать друг другу литровые бутылки из-под кока-колы, наполовину заполненные можжевеловой водкой, при этом ни одного стакана не было. Мы пили, протирая горлышко рукой, прежде чем поднести бутылку ко рту, и передавали ее дальше по кругу после первого глотка, пока справа не приходила другая, и кто-нибудь не начинал петь на незнакомом языке, некоторые тут же начинали подпевать.

Было очень весело. Эти люди казались счастливыми, я сказала об этом Христо, а он странно посмотрел на меня: «Конечно, мы радуемся, завтра ведь Рождество». Тут я рассмеялась, а Христо поцеловал меня, и я почувствовала себя счастливой, потому что была здесь, с этими бездомными людьми, у которых нет абсолютно ничего, но они надеются в будущем иметь все, потому что они живы, сыты, а завтра Рождество, — им больше ничего не нужно, чтобы быть довольными. Я веселилась в их компании, пила с ними, стараясь не потерять контроль над собой, но не делала ничего, чтобы уклониться от них, глядела на часы украдкой и ругала наперед событие, которое меня ожидало, словно не было ничего более ненавистного, чем обязанность идти в этот вечер в дом моей сестры, ужинать, улыбаться и шутить — мучение, от которого меня освободили, впервые за много лет, эти несчастные оптимисты, окружавшие меня. Я чокалась, и, ничего не говоря, продолжала пить, веселилась, целовала в щеки тех, кто был рядом со мной, позволяла целовать себя в ответ: «Счастливого Рождества! Счастливого Рождест…»

Они увидели меня прежде, чем я разглядела их среди людей, которые обнимались и, толкаясь, словно муравьи, семенили в сторону улицы Пресьядос. Они подошли ко мне ближе и в изумлении остановились перед кружком беженцев, которые расступились, давая им пройти.

Нагруженные пакетами, счастливые и хорошо одетые, они казались похожими на идеальную семью, которую показывают по телевизору в рекламном ролике о прекрасном горном велосипеде, — его родители дарят своим счастливым детям, к которым теперь относился и мой сын.

Рейна была закутана в огненный плащ, длинный, до самых пят, ее волосы были выкрашены в красный цвет, похоже, она только что вышла из парикмахерской. Ее дочь была абсолютно не похожа на нас, когда мы были в ее возрасте. Сантьяго был одет в пальто из верблюжьей шерсти, темный костюм, словно он не мог выглядеть менее официально в такой день, как этот. Хайме тоже был красиво одет: на нем был небесно-голубой блейзер с золотыми пуговицами, который раньше я никогда не видела.

— Привет, мама!

Мой сын был единственным, кто был рад меня видеть, и если бы он не выражал свою радость с таким удовольствием, возможно, меня никогда не стала бы мучить совесть за создавшуюся ситуацию. Его приветствие отрезвило меня в одну секунду, только теперь я смогла увидеть себя со стороны: женщина среднего возраста обнимается с мужчиной, который на восемь лет моложе ее, в окружении кучи бездомных иностранцев-нелегалов… Все вроде было бы нормально, если бы этой женщиной не была я, мать этого маленького ребенка с индейскими губами, который махал мне рукой, как будто не видел ничего особенного. Тотчас я почувствовала, что улыбка Хайме значила для меня все, я хотела дотронуться до него, но Рейна, которая вела его за руку, сделала шаг назад.

— Ты идешь ужинать? — спросила меня Рейна.

— Конечно, — ответила я, но мои слова прозвучали не слишком внятно.

— Тогда тебе следовало бы сходить домой и переодеться, потому что твой вид вызывает тошноту.

Только теперь я обратила внимание на грязные пятна на моей белой блузе. Я так разозлилась, что не нашлась для достойного ответа. Когда я придумала, что сказать ей в лицо, они уже повернулись и быстро удалялись от меня, мелькая предо мной спинами.