— А болгарин? — спросила я, а он посмотрел на меня, пожав плечами. — Он приносит мне тоже.

— Без чаевых? — только и спросил он.

— Без чаевых, — ответила я и закрыла дверь.

Я снова увидела того болгарина в середине сентября, утром в субботу по чистой случайности. Я вышла за покупками, помахав Хайме рукой, когда увидела его на углу, рядом с машиной. Я не смогла ничего сказать, но парень меня узнал и снова улыбнулся, и тут я заметила, что когда он это сделал, у него на щеках появились ямочки.

— Привет! — сказал он.

— Привет! — ответила я, подходя ближе. — Как дела?

— Хорошо.

Тут его позвали, но я не расслышала имя. Он взял два баллона, которые стояли на земле и, извиняясь, посмотрел на меня.

— Теперь, я пойду.

— Конечно, — сказала я. — Пока.

— Пока.

Десять дней спустя, когда я собралась сесть обедать, зазвонили в дверь, я разозлилась из-за того, что придется вставать из-за стола. Представляя по пути, кто бы это мог быть так нежданно, я даже не вспомнила о том незнакомце, однако это был он. Улыбаясь, как обычно, он стоял у двери.

— Не надо? — он указал на баллон на полу.

— Ой, конечно, да… — солгала я, засовывая в карман салфетку, которую держала в руке. — Какое совпадение! У меня как раз пустой баллон. Я схожу за ним, большое спасибо.

Я побежала на кухню, открутила старый баллон, который еще был полон наполовину, и понесла его по коридору так быстро, как могла, словно он весил в два раза меньше, вполовину того, чем на самом деле.

— Хочешь, чтобы я поставил его? — спросил болгарин, указывая на новый баллон, и я рассмеялась.

— Да, конечно, хочу, — ответила я, а он улыбнулся, хотя было очевидно, что он не понял смысл моего смеха. — Это мне напоминает очень старую шутку, которую мы рассказывали в колледже, когда я была маленькая, понимаешь?

— Колледж, — переспросил он, — ты ребенок? — и я кивнула.

— Газовщик пришел в один дом, а хозяйка говорит ему: «Залезайте сюда, я хочу проверить, сможет ли здесь поместиться любовник, когда неожиданно муж придет…»

Пока я смеялась, он пытался составить мне компанию, словно никогда не слышал ничего смешнее, а я подумала, что он не понял ни слова из того, что я сказала. Однако я ошиблась, потому что через минуту, уставившись в бумажник, в котором долго искал сдачу, он прошептал:

— Но у тебя мужа нет, правда?

Я не хотела отвечать, но губы сами растянулись в улыбке. Он поднял глаза и продолжал говорить, пристально глядя на меня.

— Твой сын — да, я его видел, но твой муж — нет. Правильно?

Я снова не смогла удержаться и громко рассмеялась, и в этот раз Христо рассмеялся со мной. Мы оба знали, над чем смеемся.

— Это так, — сказала я шепотом, это действительно так, а сама понимала, что все думают об одном и том же — и здесь, и в Болгарии, и в Нью-Йорке, и в Папуа-Новой Гвинее: раз самец, нужно потрахаться…

— Не понимаю, — ответил Христо.

— Неважно, — сказала я, мне хотелось еще дополнить: «Ты думаешь, я должна теперь бросаться на каждого, если у меня никого нет? Или на стену лезть?»

— Развод?

— Да.

— Тогда мы можем встретиться? — Я кивнула.

— Этим вечером? — Я снова кивнула.

— В половине девятого.

Моих кивков Христо явно было недостаточно, ему нужна была гарантия, поэтому на лестнице он повернулся и посмотрел на меня.

— Идет? — уточнил он.

— Идет.

Тем вечером в восемь часов тридцать три минуты он позвонил в домофон. Когда я сказала, что спускаюсь, он мне ответил, что нет, это он поднимется, и сделал это очень быстро, каблуки его черных ботинок стучали по ступенькам. Он носил скромные, но модные джинсы и рубашку из хлопка серого цвета без рукавов.

— Хочешь выпить что-нибудь? — предложила я, когда он вошел. У меня был готов ужин и бокалы, я собиралась развить ситуацию.

— Нет, — ответил он, обнимая меня за талию. — Зачем?

— И правда, — пробормотала я, роняя сумку на пол за секунду до того, как поцеловать его.

Его звали Христо, встреча с ним была первым хорошим событием, произошедшим со мной за последнее время.

Он родился в Пловдиве двадцать четыре года назад, но жил в Софии, когда упал железный занавес. Через пару месяцев его отправили в деревушку на границе с Югославией, чтобы раздавать гуманитарную помощь, там он решил перейти границу, а потом уже возвращаться стало небезопасно. Он объехал пол-Европы, прежде чем попасть в Испанию. Германия не понравилась ему из-за климата, в Италии у него плохо пошли дела, во Франции было и так очень много беженцев. Христо прожил полтора года в Мадриде, ему здесь понравилось, хотя прошение о предоставлении ему статуса политического беженца шесть раз отклонялось испанскими властями, разумно повторявшими, что он покинул Болгарию не по политическим мотивам. Последнее казалось ему грязной насмешкой, потому что, в его стране не было ни свободы, ни еды, поэтому ему не нужен был другой мотив, чтобы уехать.

— Кроме того, — добавил он, — я говорил, что наш король живет здесь. Но ничего. Они говорят: «Нет, нет, нет».

Его сокровенный план состоял в том, чтобы, как только представится возможность, эмигрировать в Соединенные Штаты, но когда этот момент настал, соотечественники сообщили ему, что испанский Красный Крест платит ежемесячную субсидию каждому беженцу с Востока, а если он даже гипотетически хочет уехать в Америку, ему не дадут этих денег, поэтому он изменил свои планы безболезненно и очень быстро. Вначале дела шли нелегко. Христо делил с четырьмя другими болгарами комнату, грязную и темную, в пансионе, хозяин которой вытягивал из них все, что мог, зная, что постояльцы нуждаются в крыше над головой, например, заставил их отремонтировать дом. Еще Христо работал поденщиком в одном месте, где условия не были особенно хорошими. Потом, когда его земляки наконец решили годик отдохнуть от работы, Христо уехал оттуда и начал новую жизнь.

Теперь у меня свое дело, — признался мне Христо очень таинственно.

Он занимался этим только месяц, а я не могла уяснить для себя, как можно так жить. Я спросила у Христо, кем он работал в Болгарии, а он рассмеялся.

— В Болгарии работают только женщины, — произнес он. — Мужчины занимаются другими вещами.

— Да? — удивилась я. — Что, издеваются над ними?

— Зарабатывают деньги.

Я попросила его объяснить мне эту странность, но потом поняла, что он только применил глагол «работать» в значении какого-то легального заработка, в этой сфере он не видел для себя никаких перспектив. В Болгарии он делал все: перепродавал различные товары из Восточной Германии, даже печатал фальшивые деньги, что было обычным делом в то время, когда он покидал страну. Я не смогла выяснить, чем именно он занимается сегодня, но когда я сказала ему, что здесь все иначе и что десять тысяч песет не спасет от тюрьмы, он ответил мне, что не дурак и что знает, что делает. Я отдала себе отчет в том, что он говорил серьезно. Христо не хотел жить, как его брат, работая по десять часов в день без контракта и социальных гарантий, зарабатывая мало и посылая все своей жене и детям, как если бы он был поляком. Он не был женат и не имел никакого желания это делать. Когда он обосновался в Мадриде, то написал своей невесте три строчки: «Все хорошо, возвращаться не думаю, мы больше не встретимся, прощай».

— Она плакала целыми днями, — сказал Христо, — но дела обстоят именно так.

Меньше всего этот болгарин сожалел о покорности женщин из своей страны, которые не делали ничего такого, чтобы не ослушаться мужчин. В первую ночь, которую мы провели вместе, Христо рассказал мне, что некоторое время после приезда у него была любовница-андалузка в Карабанчеле, одинокая девушка, юная и красивая, умелая в постели, правда, не так, как я, — деталь, которую он рассматривал, как очень важную, — она даже была готова выйти за него, но не давала ему свободно жить.

— Она всегда спрашивала, куда идешь, а потом, теперь не иди, теперь трахаться, трахаться, всегда трахаться, когда я уходил.