Гарроне вернулся к себе, снова накинул крючок, злобно пнул ногой загнувшийся угол коврика и с мрачным видом уселся на стул. Ждать, вечно приходится ждать… Он закурил «Муратти», глубоко затянулся, но не испытал никакого удовольствия: с годами он так привык к «Национали», что уже не воспринимал вкус дорогого табака. Мысль об этом подействовала на него угнетающе, он вдруг понял, что мечта его не сбудется. Неважно, что после назначенного срока не прошло и получаса — у человека могут быть причины и для большего опоздания. Архитектору Гарроне показалось сейчас нереальным, совершенно невыполнимым само предприятие. Он вдруг ощутил себя опустошенным, жалким, как лопнувший воздушный шарик. Он посмотрел на свои голубые носки, которые должны были по идее прикрывать убожество поношенных мокасин, и на потертые брюки с чересчур безукоризненной стрелкой. Потом стал яростно крутить пуговицу на вороте рубахи, всегда небрежно расстегнутом, как у юноши. Почему-то ему вспомнилось, как он мальчишкой, в родительском доме на виа Пейрон, сделав уроки, подолгу стоял у раскрытого окна, следя за полетом ласточек.

Да, жизнь проходит, с тоской подумал он.

Стук в дверь был такой тихий, что, вскочив со стула, Гарроне на секунду застыл, не поверив. Ведь он не слышал шагов в парадном. Он решительно подошел к двери и осторожно ее открыл. Он все еще боялся, что его ждет очередное разочарование. Руки дрожали, и в полутьме он не сразу различил человека, которого так нетерпеливо ждал. Но потом лицо его, испещренное мелкими морщинами, расцвело в улыбке.

Цветок, подумала Анна Карла, проснувшись.

Кажется, ей снились цветочки: фиалки, маргаритки. И еще маленький велосипед. Осталось ощущение беззаботности, легкости от каких-то незначительных радостей: брызг фонтанчика, щебетания птичек. И мотива веселой песенки. Еще что? Ах да, ей пригрезился женский монастырь на холме.

Она взглянула на часы, протянула руку к кнопке и позвонила. Лишь увидев, что завтрак ей принесла Жанин, она вспомнила.

— Они уже убрались?

— Да, синьора. Сегодня рано утром. Синьор Витторио сам с ними расплатился. Он просил вам передать, что вскоре пришлет Эмилио. Если хотите, я ему помогу. Я могла бы делать покупки, пока гуляю с девочкой.

— Спасибо, Жанин, вы моя спасительница.

Жанин просто ангел. Конечно, и у нее есть свои недостатки, но в трудную минуту она вдруг обнаруживает поразительную энергию. А Витторио? Он тоже ангел. Вчера вечером она, вернувшись домой, увидела, что он бледен как полотно. Обед с этими шведами или датчанами, бог их разберет, совершенно его доконал. Но когда она перед сном вместо ободряющих слов сообщила ему о своем решении уволить прислугу, у Витторио достало мужества улыбнуться.

— И хорошо сделала. Вся эта история стала настоящим кошмаром.

Между тем кошмаром двое наглых слуг были лишь для нее. Витторио домашним проблемам вообще не придавал значения.

Кофе был отличный, тосты превосходно поджарены. Жанин даже помнила, что сахарному песку она предпочитает кусковой сахар. Анна Карла отодвинула поднос, взяла с ночного столика нераспечатанную пачку «Муратти», положила пепельницу на простыню и почувствовала себя как на курорте.

Ne pas trafner au lit[3]. Иными словами, спи хоть до полудня, но, уж если проснулся, вставай сразу, не то тебя одолеют мрачные мысли. Это было одним из главных правил сестер-монахинь, у которых она проводила летний отдых. Ерунда! Дело не в том, когда ты проснулся, а в каком настроении. А она сегодня проснулась необыкновенно бодрой.

Анна Карла посмотрела на штору среднего окна, сквозь которую упрямо пробивалось солнце. Жанин по ошибке подняла не то жалюзи, подумала она без всякой досады. Но, потушив в хрустальной пепельнице докуренную до самого фильтра сигарету, нахмурилась. Внимание ее привлек желтый сноп света на обитом розовым бархатом диване в глубине комнаты. Пожалуй, сестры-монахини правы.

В районном комиссариате полиции все шло своим чередом.

— Хорошо, оставьте его мне, — сказал дежурный полицейский, прочитав заявление на гербовой бумаге. Взял карандаш и зачеркнул какое-то слово в первой фразе.

— Что это вы там вычеркнули? — подозрительно спросила толстуха.

— Не беспокойтесь, я ничего не изменил.

Но она по-прежнему смотрела на него мрачно и недоверчиво. Агент Руффо покорно протянул ей лист.

— Видите? Все как было.

— «Здесь проживающая». Совершенно верно, — сердито сказала женщина. — Почему же вы зачеркнули «здесь»?

— Понимаете, вы написали: «Нижеподписавшаяся Бертолоне Тереза…» — терпеливо принялся он объяснять.

— Я и есть Бертолоне Тереза, — с вызовом сказала толстуха.

— Да нет, вот тут дальше: «…Бертолоне Тереза, родившаяся в Вилланова-д'Асти, третьего, одиннадцатого месяца, тысяча девятьсот двадцать восьмого года…»

— А где же я, по-вашему, родилась?

— Дайте мне договорить! — возмутился Руффо. — Родившаяся в Вилланова-д'Асти такого-то и такого-то и «здесь проживающая в Турине на виа Боджино, сорок восемь»! «Здесь»-то зачем? Это же ошибка. Ясно вам?!

Тереза Бертолоне смотрела на него, разинув рот. Потом повернулась к супружеской паре, сидевшей в уголке, словно призывая их в свидетели неслыханного нарушения ее прав. Положила бумагу перед агентом Руффо и ткнула указательным пальцем в зачеркнутое слово.

— В Вилланова я всегда так писала, и никто из карабинеров не возражал. Чем же я вам не угодила?

Руффо начал терять терпение. Он только вычеркнул одно лишнее слово в заявлении посетительницы, а та уже обвиняет его в злоупотреблении властью в противовес неизменной корректности господ карабинеров. Он порылся среди бумаг и печатей, отыскал резинку и старательно восстановил зачеркнутое слово.

— Раз вы так настаиваете, синьора, пожалуйста. И всего вам наилучшего, — с холодной вежливостью сказал он вслед посетительнице, которая даже не попрощалась. Руффо покачал головой, опустил глаза. Супружеская пара, сидевшая в углу, снова стала переругиваться. Полицейский агент Руффо посмотрел на них.

— Ах да, — вспомнил он, — вы все еще ждете.

— Больше часа, — возмутилась Мария. — Чего нас тут держат? Когда же мы сможем уйти?

— Не знаю. Это не от меня зависит, — извиняющимся тоном ответил Руффо. — Вы очевидцы случившегося, свидетели? — спросил он, указав на газету, которой Бенито нервно постукивал по колену.

— Сколько можно повторять?… Мы больше ничего не знаем! — воскликнула Мария. — Пришли по доброй воле и принесли письмо. Никто нас не заставлял. Почему же нас не отпускают домой?

— По-вашему, письмо связано с фактом убийства?

— Да. Из-за этого мы его и принесли. Но мы ведь не…

— Стало быть, вы свидетели, — заключил агент Руффо грустным голосом, словно выражал супругам соболезнование.

— Вот видишь? Говорил я тебе, не встревай ты в это дело, — процедил Бенито сквозь зубы. Снова завязалась перебранка.

Полицейский пожал плечами. В восемь утра, когда он заступил на службу, в комиссариате шла обычная, повседневная работа; правда, сотрудники оперативной группы так и остались здесь с ночи: очевидно, им удобнее вызывать свидетелей сюда. Его коллега — ночной дежурный — рассказал ему, что допрашивали в основном жильцов дома и жителей квартала.

А эти двое пришли позже. Похоже, письмо, которое они отдали в руки полиции, сочли важным. Поэтому и запросили Главное управление, отпускать этих двоих или пока задержать.

Не считая первого неточного сообщения в утренней газете, это было, пожалуй, все, что агент Руффо знал о преступлении на виа Мадзини.