Литературная поэзия VII и первой половины VIII в. обнаруживает большую близость к народной песне, на первых порах действительно продолжая ее традиции. Свидетельство тому — использование сходных сюжетов, мотивов, тем, употребление постоянных образов, сравнений, эпитетов, «общих зачинов» и «общих концовок», одинаковых строк, поэтических формул. Все это является специфической чертой литературной поэзии на первоначальном этапе ее развития.

Становлению художественной формы литературной поэзии способствовали поэтические турниры при дворе и среди чиновников. Нельзя не учесть и процесс взаимопроникновения и взаимовлияния двух этих потоков — народной и литературной лирики. Бессознательное следование традиции сменилось впоследствии уже сознательным подражанием старым образцам и выросло в особый прием хонкадори — «следование песне-прототипу» — получивший широкое распространение в последующей классической поэзии X—XIII вв.

Для понимания всего этого процесса нужно учесть также, что в те времена важное место занимало знание китайской литературы, и в частности поэзии. Как было указано выше, нужно было не только знать китайский язык, но и уметь сочинять на нем стихи. Опыт освоения корейской и особенно китайской поэзии способствовал ускоренному развитию собственно национального поэтического творчества, которое достигло своего первого расцвета в конце VII—VIII в., что столь ярко отразилось в антологии «Манъёсю».

Новые условия и новая среда способствовали появлению в литературной поэзии новых тем и лирических форм: торжественной оды, восхваляющей страну, ее правителей, новые столицы и дворцы; элегии — в подражание китайским поэтам — о заброшенных старых столицах, элегии на смерть членов императорского дома и придворных красавиц, а также целых циклов застольных песен. Обычаи поэтических состязаний на пирах и специально устраиваемые поэтические турниры (их темами главным образом были природа и любовь) способствовали стабилизации образов и приемов, которые были впоследствии канонизированы в классической поэзии X—XIII вв. За определенное вознаграждение придворные стихотворцы сочиняли песни-бессмыслицы. Таким образом, песня в известных кругах превратилась в забаву.

Многое унаследованное от народной песни получало в литературной поэзии новое звучание. То, что там было описанием реального действия, стало здесь художественным приемом. Так, например, обращением в народной песне к ветру, с просьбой чтобы не дул, и к дождю, чтобы не лил и не осыпал цветы вишни, носило характер заклинания и было обусловлено верой в силу обожествляемой природы, страхом перед неурожаем. Когда же поэт в книжной поэзии обращался с той же просьбой к дождю и ветру, это вызвано было желанием как можно дольше любоваться цветущими вишнями и носило уже характер литературного приема. В отдельных произведениях в целом гедонистическая поэзия не избегла влияния буддийского учения о бренности жизни. Получили некоторое отражение и этические принципы конфуцианства: почтение к старости, забота о родителях и т. д. В отдельных произведениях говорится и об эликсире бессмертия, о «волшебном зелье»,

возвращающем молодость, и о жемчуге, дарующем долголетие и счастье, т. е. встречаются идеи и образы, навеянные даосскими представлениями. Однако это влияние не создало ни философской, ни дидактической лирики, здесь можно говорить лишь об отдельных элементах.

В VIII в. литературная поэзия предстала уже как сложившаяся художественная система с богатым арсеналом средств, приемов и образов, во многом унаследованных от народно-песенной традиции.

Самая распространенная краткая форма стиха танка определила особенности поэтики: лаконичность выражения, напряженная образность, а также появление специфической черты японской поэзии — подтекста, основанного на образных ассоциациях и контаминации поэтических текстов. Лаконичности и внутренней смысловой наполненности и многозначности в большой мере способствовала, по-видимому, и древняя вера японского народа в магическую силу слова, породившая различные словесные табу в древней Японии, которые воспитали особое отношение к слову, сдержанность чувств и мыслей, приучили к стремлению проникнуть в подтекст. С этим отчасти связано появление впоследствии в японской литературе и искусстве особой эстетической системы, в основу которой легло представление об «очаровании вещей» (моно-но аварэ), которое таится в каждой веши и может быть раскрыто только искусным поэтическим приемом, а затем представление о «сокровенной сути» (югэн) или сокровенной, скрытой красоте. Многое в эту систему привнес буддизм, но истоки ее, как и специфические приемы японской литературы, видимо, ведут в недра родной почвы.

Великими мастерами поэзии, представленными в «Манъёсю», были Какиномото Хитомаро (конец VII—начало VIII в.), Ямабэ Акахито (первая половина VIII в.), Яманоэ Окура (659—733), Отомо Табито (665—731) и Отомо Якамоти (718—785) — сын Отомо Табито, составитель антологии.

Биография Хитомаро полулегендарна. Известно лишь, что он был придворным поэтом, имел скромное звание и должность. Он прославился как мастер од и элегий (тёка). Глубокая любовь к жизни и родной стране, тонкое чувство прекрасного, идеалы возвышенной любви — характерные черты его поэзии. Знамениты его стихи на смерть жены, его элегия о заброшенной старой столице. Им прославлены дворцы и города, красота рек и гор древней страны Ямато. Глубоким сочувствием проникнуты песни о погибших странниках. Поэзия его богата метафорами и сравнениями, параллелизмами и повторами. Напевность и мелодичность стиха унаследованы от народной песни. Например:

...Но как меркнет в небесах

Солнце на закате дня,

Как скрывается луна

Между облаков,

Будто водоросль морей,

Надломилась вдруг она,

Будто клена алый лист,

Отцвела навек.

(Перевод А. Глускиной)

Славится его короткая песня — танка, воспевающая ночное небо:

Вздымается волна из белых облаков,

Как в дальнем море, средь небесной вышины,

И вижу я —

Скрывается, плывя,

В лесу полночных звезд ладья луны.

(Перевод А. Глускиной)

Сборники Хитомаро, вошедшие в «Манъёсю», включили и обработанные им народные песни. В его стихотворениях получили свое начало национальные черты японской поэзии, с ее краткостью и иносказательностью, природной символикой, определенной философской направленностью, созерцательным духом и т. д.

Мастером пейзажной лирики был Ямабэ Акахито. Он и Хитомаро славились как «два гения японской поэзии». Биография Ямабэ Акахито мало известна. Он был придворным поэтом и состоял в свите императора Сёму, но занимал скромное место и имел невысокое звание. Путешествуя по стране, он воспевал ее в песнях странствий. Знаменита его песня, посвященная горе Фудзи:

...И вот, когда я поднял взор

К далеким небесам,

Она, сверкая белизной,

Предстала в вышине.

И солнца полуденный луч

Вдруг потерял свой блеск,

И ночью яркий свет луны

Сиять нам перестал.

И только плыли облака

В великой тишине,

И, забывая счет времен,

Снег падал с вышины.

Из уст в уста пойдет рассказ

О красоте твоей,

Из уст в уста, из века в век,

Высокая вершина Фудзи!

(Перевод А. Глускиной)

Поэзия Акахито лишена стилистических украшений и в то же время необычайно тонка и поэтична, как например, в этих двух коротких стихотворениях:

Я не могу найти цветов расцветшей сливы,

Что другу показать хотела я:

Здесь выпал снег, —

И я узнать не в силах,

Где сливы цвет, где снега белизна?

В этой бухте Вака,

Лишь нахлынет прилив,

Вмиг скрывается отмель,