– Я не убивал его! Я не убивал! Не убивал!

Он изо всех сил зажал руками уши.

– Папа! Ну что же это такое? Пожалей хотя бы маму! Не меня! Ну к чему все это? Бросаешь дом, семью, едешь, – она растерянно посмотрела вокруг, – в какую-то Тмутаракань. Живёшь в этой избе… – Ксения с полным горечи лицом стояла у калитки и уже с каким-то отчаянием показала на деревенский дом, у крыльца которого стоял пожилой мужчина. Неожиданно глаза её наполнились слезами.

Тот медленно подошёл к ней и обнял. Девушка разрыдалась.

– Папочка, ну что ты выдумал? У нас такая семья. У меня прекрасная карьера… мои передачи в самых высоких рейтингах. Мы можем позволить себе всё. Что же ещё нужно-то… живи. Поедем домой… я, я… ведь только для тебя. Я так хотела, чтобы ты видел мой успех!

Она затихла и что-то запричитала.

– Не то… не то надобно мне было, доченька, – еле слышно прошептал отец. – А сейчас я только плачу…

Знаменитая на всю страну телеведущая в ужасе проснулась. Её отец, порядочнейший мэр одной из Венеций, только что разговаривал с ней.

– Нет, так не пойдёт. Куда тебя понесло? – Шёпот привел его в чувство.

– Я жил! Я просто жил! – снова закричал он. – Ты понимаешь, я просто жил. Как живут на этой земле люди, как тысячи таких же! Неужели в этом есть ты? Ты в их жизни. Почему? Зачем? У тебя есть только один миг! А ты здесь уже столько! Кто звал тебя?

– Ты, как и другие такие же. Каждую минуту обнимал меня, уговаривая остаться, не уходить. Ты даже называл меня ласкою. Мне было приятно, сознаюсь. Никто не удерживал так меня. Никто не был со мной так близок. При жизни. Ты знаешь, однажды я поняла, что меняюсь, становлюсь другой. Только при тебе. Я как-то прогнала тех, что вяжутся за мной всегда, а в твоем случае особенно. Помнишь, я говорила о них. Никогда я не позволяла такого своеволия. Как надоел мне смрадный хвост. Потирая руки, они узнают своих, и ничего нельзя поделать, – сквозь шепот послышались всхлипывания. – Я заплатила им. Но цена стоила того!

Сергей онемел. Вопросы, слова и что-то ещё рвалось наружу. Но он онемел.

– Господи, за что мне это? Знаю… за что. Но почему сейчас? Почему живому? Только не здесь… Потом… потом – всё мне. Моё – мне. За всё, – он опустил голову.

– Знаешь, почему жалко тебя?

– Мне не важно, – ответил Сергей, не поднимая головы.

– Понимаю. А помнишь, райкомовская печать всегда пахла водкой? – неожиданно спросила она. – Ну, включайся… один ваш юморист.

– Господи, при чём здесь это? И сейчас. Пошло… всё пошло и не ко времени…

– А задача вовремя? Быстро и вовремя создать новую семью, покинуть взбесившуюся страну, – так пишет Эдик Скворцов, тоже из ваших.

– Какой Эдик?

– Я о другом… Есть ещё одна печать. «Преждевременная». Вензель. Человек может получить её и жить, не догадываясь. Но иногда она проступает. На запястье. Значит, пора.

Он закрыл лицо руками.

– Оставь меня, – в тоне послышалась мольба.

– Оставлю. – Она вздохнула. – Но вот «не ко времени». А что «ко времени»? И вообще, что такое время? Вы так цените его. Но тратите. Расточаете. На признание, мнимое уважение, на власть. Первые рассыплются, вторая предаст. Впрочем, пустое. Известный факт. На удовольствия. На женщин мужчины. На мужчин женщины. На комплексы. Помнишь? Сначала найти свои «достоинства», а потом непременно требовать их признания другими. Незатейливая философия, не правда ли? Даже забавно. А ведь вам запрещено искать и требовать.

– Кем и когда?

– В раю. В раю, дорогой. Ведь именно «требование» привело вас на землю, и люди познали меня. Теперь только под ручку со мной вы ищете, требуете и убиваете. Неразлучны, так сказать, – собеседница щёлкнула языком.

– Никто в это не верит, – вырвалось у Сергея.

– Увы. Наступает в жизни момент, когда верят все. За минуту до смерти! Я-то знаю. Да поздно.

– В это тоже никто не верит, – уныло произнёс мужчина.

– Так останови бег и оглянись. Хотя что я говорю. Человек оглядывается назад только раз в жизни. Когда неизлечимо болен. Прости за резкость. Или тюрьмой. Останавливают. У него вдруг появляется время. Много времени. Обернуться и подумать. На больничной или двухъярусной койке. В хосписе или за Байкалом, неважно. И всматриваясь в свою жизнь, вдруг понимает, что занимался лишь одним – зарабатывал деньги. Хотя первое слово всегда мутновато. Придавал этому значение. К примеру, как Майкл Дуглас. Киноактёр.

– Ну вы даёте, – промямлил Сергей.

– Однажды ему задали вопрос: «Что дали вам большие деньги?» Тот ответил: «Спокойствие и уверенность».

– А разве не так? – Беглец отнял от лица руки.

– Они обманули его. Ни того, ни другого он не получил. Как и все подобные.

– Кто обманул? Деньги?

– Да ты не в себе! Очнись!

– А как же последняя роль? Финансист. Сам ведь поражался, почему восхищаются сыгранным подлецом.

– Лукавит, награду восхищением он получил по праву!

– Так ведь умирал тогда…

– То-то и оно. Понимаешь, спокойствие и уверенность даёт не наличие, а отсутствие больших денег. Есть люди, которые считают именно так. Но они – вторые. Иногда последние.

– Прямо какая-то оборотная сторона спокойствия!

– Обратная. Сам же так говорил. Но никого не переубедить. И несчастными умирают первые, потому что вторые смерти не боятся. Как твой Толстой. Даже желают… Пардон, забегаю. Хе-хе. Дуглас говорил это больной, на пороге. Уже я с косой заглядывала, а он так и не понял ничего. Второй возможности не дадут. Не признает его твой воин меж крестов.

– Какой ещё воин?

– Тоже впереди. У тебя впереди. Для меня он такая же загадка.

– К чему мне это? Всё равно никто не верит… – Сергей снова опустил голову.

– Неверие, – голос опять перешел в шёпот. – Неверие погубило фарисеев в древней Иудее, и они распяли Христа. Неверие выплеснуло миру самые чудовищные войны. Неверие разрушает семьи, растлевает детей и убивает жизнь. Только оно. И продолжает губить вас. Рядом живут тысячи отринувших зло, но вы не верите даже в это. Что поделать, не дают интервью, не бывают в салонах и на фуршетах – там запах смердящий. Даже я затыкаю нос. А другие… «Все как я», – мысль спасительная. Успокаивает. Но поражённую душу. – Она в который раз вздохнула. – Вот так и копаете ей могилку. Каждый своей совести. Тому, чего не прибавить. Не в вашей власти прибавлять, сколько её ни имей. А тратите на одно. На меня. Приближаете, прямо рветесь! Цените то, что не имеет никакой ценности. Дорожите пустым, чтобы легче нести. Куда? Кому? Лопаты только мелькают. Да мешки. Ты погляди сверху на землю. Вся копошится! – Она кашлянула.

– Но я-то знаю, что есть другие! Тысячи! – воскликнул Сергей.

Ответа не было.

Он был согласен с молчанием призрачной собеседницы. И то, о чём шла речь, давно понял, ещё там. И пытался изменить, но не получалось. Никакими усилиями. Всё, что говорила она, было правдой, которую он старался скрыть от себя. Не думать о ней, а лишь писать, писать и писать. Иначе приходил ужас жизни. Его обличье Сергей помнил хорошо. А сейчас просто ничего не хотел слушать. «Так устроен мир», – спасительная мысль, за которую цеплялись в такие минуты миллионы бегущих, чуточку ободрила, даже успокоила мужчину. Миллионы… Именно поэтому, чтобы не упустить чувство «неодиночества», – а мысль эта среди бушующей и лишь иногда затихающей бури жизни была тем выступом, за который, не замечая крови на ладонях, держались люди всегда, – он закрыл глаза. Закрыл, стараясь прогнать жестокую правду. Прогнать прочь, как и делал это много раз прежде. Как делали и другие, каждый день. И тысячи лет назад и сейчас.

– Смотри не вступи в переписку с автором! – Вера Петровна, приоткрыв дверь, заглянула в кабинет. – Там по телевизору передача…

– Ё-моё… – вырвалось у Сергея. Руки оторвались от клавиатуры.

– Нет-нет. Я здесь. Это сбой. Бывает, – шёпот вернул его в прежнее состояние. – Мы снова в теме. Помнишь сказку о потерянном времени? Из детства.