– Я, – ответил шёпотом тихий голос.

– Кто вы?

– Смерть.

Он вздрогнул и быстро сел.

– Я не хочу… не может быть, – почему-то снова зашептал мужчина.

– Не бойся, ты не нужен мне пока, хотя нет, нужен. Очень, – был ответ. – А хожу я всегда рядом. Просто молчу. Молчу и смотрю на вас. Сажусь рядом, когда вы пишете книги, когда совершаете в надежде скрыть. Вершите судьбы, попавшие в руки, берёте грязные деньги или, – она усмехнулась, – когда мните о себе чёрт-те что. Когда хвалитесь, будто знаете, чего хотите в жизни. Когда с гордостью произносите: «Я сделал себя сам!». Хотя желаете получить одно и то же – денег и счастья. Именно в такой последовательности, иногда с вариациями. Первое многим удаётся. Второе никому. Не поверишь, иногда мне страшно. От того, что происходит, что вы делаете с собой. И кто вас назвал разумными? А когда сатанеете от успеха… О-ох, – голос тяжело вздохнул. – Мне-то легче – я всего лишь жду своего часа. В моем существовании всё неизменно. Кроме одного. А сейчас вот заговорила. Тебе повезло. Поговорить со мной суждено не каждому.

– Господи, избави, за что же мне это? – силясь вспомнить хоть какую-то молитву, в ужасе залепетал Сергей.

– За что такая награда, хочешь сказать? Или наказание? – шепот выдавал сарказм. – Проси, проси. Даже апостол Павел трижды обращался к Богу с молитвой, чтобы ангел сатанин не препятствовал ему в проповеди и был устранён. Павел не был услышан. Суд Божий об этом предмете иной, чем думалось ему. А кто ты? Впрочем, говори. Я хочу развеяться, наговориться с тобой. Молчание мне до смерти надоело, – голос снова усмехнулся, уловив зловещий каламбур. – Ведь музыка, что я слушаю, не дописана до конца. Вот мука моя. Но я узнала, подсмотрела, ты поможешь мне.

– О чём мне говорить с тобой? И как можно помогать смерти? – выдавил Сергей. – Я боюсь тебя. Даже если ты на самом деле здесь, что мне с того? Уходи, прошу… уйди.

– Увы, увы, – шепот стал громче. – Есть неисполнимые желания. Попробуй другое.

– Я не знаю… и не хочу. Любой, окажись на моём месте, не знал бы, что можно с тобой обсуждать. Даже слушать себя мне страшно. Что уж говорить о тебе.

– Может, я знаю то, чего не знаешь ты? – вкрадчивый голос уже только слегка походил на шепот.

– Наверное, так и есть. Если хочешь сказать мне об этом, говори и уходи, – чувствуя свою беспомощность, прошептал Сергей.

– Помнишь того смертника, приговорённого?

– Конечно.

– Он ведь убил стольких людей, но умер не в первый раз, когда такое случилось. А лишь на седьмой или на девятый, уже и не припомню, – с сожалением произнесла она. – Как думаешь, отчего я не забираю таких сразу?

– Не знаю, – всё ещё растерянно, не готовый к диалогу с такой собеседницей, выдавил Сергей.

– Значит, убить человека – не самое страшное. А если так, раз ему отпущено время для прощения, смерть не положена. Да не каждый воспользуется им.

– Что же ему положено? И что может быть страшнее убийства?

– Приучились же убийства связывать со мной! – в голосе послышалось возмущение. – Как говорится в одном фильме – «вжик… и ты на небесах». – Впрочем, далеко не все. Мне же приятнее, когда прихожу к естественной кончине. Никаких тебе неожиданностей. Ковыляю, так сказать, вдоль очереди. Некоторым помогаю продвинуться вперёд, хе-хе. А другие сами просят, хватают и хватают. Раз чуть косу не вырвали. Да ты и сам видел.

– Ничего я не видел!

– Да? Ну так всё впереди… Ведь ковыляю-то не одна. Целый хвост бесов… даже вперёд выскакивают. Оттого человек и видит их перед самой смертью. Тьфу, передо мной. Закон природы, – она вздохнула, – увидеть тех, кто ждёт тебя там. – Голос на мгновение умолк. – Не все выдерживают, между прочим. Так что случайная смерть в некотором роде терпимее, – она снова вздохнула.

– А что, – изо всех сил стараясь подавить страх, спросил Сергей, – те ждут всех? И только они?

– Всех. Не одни, конечно. Но надежды мало. Ведь там можно надеяться только на остывшую жизнь, убитую вами. А холод – помощник в сохранения тела, а не души. – Она замолчала.

– Да вы никак переживаете? – чуть погодя с удивлением выдавил Сергей.

– Приятного мало. Сказала же: холодно. Костра не развести.

– Вам-то что? Знаете заранее, видели миллионы раз…

– Да одинакового раза-то не было. Привыкнуть не могу. Вы ведь ещё те твари, каждый по-своему. А гоготать, как эти… что идут со мной, не способны. Жаль мне вас. Все знаете, извещены, а валите в одну сторону. Скопом, гуртом, будто слепые.

– В какую одну?

– Сытости, сытости, тёпленький мой. А пресыщаясь, требуете ещё. Али не так?

– Что ж плохого?

– Так ведь отнято у кого-то, рвёте зубами у других. Поди, и сам замечал – вроде двое одинаково симпатичны, слова правильные, а зубы разные. У одного клыкастее. Ясно же. Дом побольше оттого, что кто-то спит в сарае… Закон неотменим! Сколько ни убеждай себя, будто трудом праведным… эх-хе-хе…

– Многие заработали!

– Ну, ну. Я-то считала, что с мозгами. Всерьёз так думаешь?

– Если честно, нет.

– Тогда не ошиблась. Успокоил.

– Но можно и понять – просто… условия жизни… все стараются сделать их лучше. И я хочу, чтобы дети мои не голодали, не жили в бараках. И остальные так. Что плохого?

– Да ведь и так не голодают. И живут в тепле, – раздражённо среагировал голос. – Нет, вы хотите, чтоб ели слаще, чем чужие, а имели больше, чем соседские! Да и многое ещё не помешало бы, правда ведь? Хе-хе, – опять ухмыльнулась она.

– Убивать, что ли, лучше? – возмутился Сергей, на секунду забыв о ситуации. Но тут же поправился. – Что ж плохого, если всё лучше и лучше?

– Процесс-то бесконечен. Порочна цель, а значит, и действия. Построить царство изобилия. Безудержного потребления. Убивающего. Хороша же цель рождения! И все доисторические потрясения мира, вселенские катастрофы и шесть дней творения ради неё? Вот это появляющееся из матери существо – чтобы обожраться?! Тогда бы всех ко мне и сразу. Ан нет! Значит, для другого изваяли вас. Н-да… А вот на них, безудержных, те, хвостатые, потирают руки до крови. Ждут не дождутся. Так что бывает и убивать – лучше.

– Нормально. Приехали. И какая же причина заблуждений?

– Одинакова для всех – зависть. Да, да. Та самая подруга ненависти и троюродная сестра… не помню кого. Насмотришься на вас – совсем память отшибает. Видишь что-то лучшее, чем есть у тебя, хочешь большего, а потом узнаёшь, что другие давно ушли вперед, и по новой, по новой. До бесконечности. Не три, а шесть пар обуви, потом пятнадцать. Разумность отодвинута желанием. Душа – телом. И на всё это растрачивается время, такое необходимое для воспоминаний.

– Воспоминаний?

– Воспоминаний о том, что оскорбили, предали когда-то человека, а значит, себя. Что, оттолкнув, заняли его место на пути к своей цели. О том, что объедаетесь салями на глазах голодающих. Что руки давно почернели от мзды, но вы лжёте себе, что трясутся с похмелья. О подлости, изворотливости, объявляя их умением заработать. Обрыдла ваша одинаковость. Вот и думаю, дай поговорю, может, не понимаю чего?

– И для этого выбрали меня?

– Конечно, нет! Я же сказала, ты можешь выполнить мою просьбу! Ведь интересуешься. Роешь, путаешься. Всё-таки верно, что у вас после сорока лицо на затылке и глазами пялитесь назад.

– Да ладно. Кто это сказал?

– Некий Оливейра. А разве, чем занялся сам, не одно и то же?

– Бред.

– А ты пощупай затылок, и согласишься…

Сергей машинально провёл рукой по голове и тут же отдёрнул.

– Вот видишь… а говоришь, бред. Может, помогу чем?

– Вы-то чем поможете? Да и что это, наконец, за просьба? Вы пугаете меня!

– Так для того и существую! Не радовать же! Впрочем, хорошо. О моей просьбе больше ни слова. Скажу сама! А помочь могу чем… Сам же говоришь, видела смертей больше, чем песчинок в море. Видела людей за три секунды до этого. Разве мало? Живёте-то одинаково, а умираете по-разному… ох, я ж говорила тебе уже. Вот отсутствие практики в диспутах! Давай навёрстывать!