— Пустяки — не аргументы, — продолжал Мокеев поддразнивать приятеля. — Там даже не столкновения, а так — касания. Даже выбитого стекла еще не было...

— Стекла-то — ладно. А покойника мы дождемся. Как аргумента... Слушай, Николай, а ведь кроме шуток, а? Непонятно и стыдно, если из-за двух паршивых кустов появится в сводке лишний покойник.

— Про эти яблони мы лет десять долбим. Начали еще до твоего появления на гаишном горизонте, Володя.

— Тогда я тем более не могу понять, где же смысловая сторона... почему зампред так уперся в эти кусты?

— А ты бы со старыми кадрами посоветовался.

— Вот видишь, пришел же...

Мокеев повернулся к старшине Ростиславу Яковлевичу — тот восемнадцать лет крутил милицейскую баранку:

— Яклич, ну-ка просвети молодого, необученного, в чем россыпь проблемы.

Яклич снял фуражку, покрутил в руках — тоже старая привычка, будто на митинге слово держит.

— Да как сказать, Николай Васильевич, дело известное...

— Яклич, не рви ты душу лейтенанту Володе — парень извелся весь...

— Одно скажу: Иван тут Трофимович замешан.

— Какой Иван Трофимович? — спросил лейтенант Володя недоуменно.

Ростислав Яковлевич не ответил, только посмотрел на Мокеева. Мокеев насмешливо сказал:

— Ну, лейтенант Володя, если ты не помнишь Ивана Трофимовича, то я уже не знаю... где твоя смысловая сторона. Напрягись, лейтенант, соберись с памятью. Иван Трофимович!

— Ну да! Неужели... сам?

— Видишь, пошарил в памяти и нашел. Да, сам.

— А при чем тут он? — снова спросил лейтенант Володя. Он ужасно бывал недогадлив, когда застанут его врасплох или огорошат вот так, как сейчас.

— Твое счастье, Володя, что ты в ГАИ попал. В угрозыске ты бы неделю не продержался с такой реакцией. Лет двадцать назад случился в городе воскресник, и на том воскреснике Иван Трофимович посадил яблоню, первую в городе. Теперь их, как говорится, несколько штук, и все на месте, кроме этой, первой. Она в цвету перекрывает видимость на перекрестке, и кто-то когда-то поплатится за эту россыпь белизны...

— Здоровьем или жизнью?

— Смотри накаркаешь...

Возникла пауза. Мокеев с интересом рассматривал расстроенное лицо лейтенанта Володи, старшина Ростислав Яковлевич крутил в руках форменную фуражку, смущенный своим знанием городских тонкостей, а помощник Олег, усмехаясь, читал Тургенева — Олег учился на заочном отделении, свободную минуту на дежурстве он отдавал знакомству с классикой.

Подал голос городской телефон.

— Дежурный ГАИ старший лейтенант Мокеев слушает!

Некоторое время Мокеев слушал, одна бровь его поднялась, подергалась, выражение иронии скользнуло по лицу и пропало.

— Нет, этого мы не можем сделать. Если считаете нужным — сообщайте нам, мы разберемся, а таких сведений не даем. Нет, дорогой товарищ, давайте без самодеятельности!

...Так что же, товарищ лейтенант, будем делать с плодовыми деревьями — украшением города?..

— Кусты, — буркнул лейтенант Володя и вышел.

— Расстроили человека, — сказал Яклич и надел фуражку.

В дверь коротко стукнули, и вошел сержант с пятьдесят третьей машины, а за ним еще двое — один ничего, другой какой-то влажный: глаза блестят, лицо потное, справа, у виска, Мокеев заметил слипшуюся прядь волос, подозрительно черную.

— Прибыли! — объявил сержант. — «Жигули» у парадного подъезда, хозяин вот он, собственной персоной.

Хозяин держался прямо, но дышал в сторону.

— Ростислав Яковлевич, вызови-ка «скорую», гражданин голову, кажется, разбил! — четко сказал Мокеев, и все его слышали.

— Не надо «скорой», товарищ дежурный, — сказал хозяин «Жигулей». — Дешево отделались, пустяками обошлось.

— Отставить «скорую», старшина! — сказал Мокеев. — Пошли посмотрим, что там за пустяки у парадного подъезда...

Все вышли на крыльцо. Сверху сыпал снег — пушистый, холодный. Нет, не миновать гололеда к вечеру! «Жигули» стояли понурившись — машина словно чувствовала себя виноватой здесь, у дверей ГАИ. Лобовое стекло, сплошь молочно-белое, в трещинах, выдвинулось из рамы, крыша вмялась внутрь кузова и нависла спереди козырьком, левая фара превратилась в аккуратный эллипс, багажник перекосило, и крышка не открывалась.

Мокеев взглянул на спидометр: машина прошла... сто пятьдесят километров.

— Н-да, хозяин, не много ты проехал за пять с лишним тысяч... — сказал Мокеев, искренне расстраиваясь за порченое добро.

— Н-ничего, — сказал хозяин, — дело-то пустое, рублей на пятьдесят ремонта, ерунда.

Мокеев коротко взглянул на хозяина, поморщился. Держался хозяин преувеличенно прямо, то и дело расправлял плечи, но познабливало его от пережитого, передергивало, и тут уж он ничего не мог с собой поделать — психика!

— Ну, хозяин, крупно живешь! — сказал Мокеев, открыл дверцу, попробовал тормоза — исправны, — Что делать теперь, а?

— Поправим, — выдохнул хозяин,, и по тому, как он сказал одно это слово, Мокеев решил, что выпили они с дружком порядочно, никак не меньше бутылки на нос. Хозяин старался говорить покороче и на выдохе — так ему было легче. Длинных фраз он избегал, чтоб не запутаться.

— Сначала давайте протокольчик составим, — сказал Мокеев, — чтобы разговоров не было. А потом уж насчет ремонта похлопочем.

Мокеев пошел обратно в дежурку. И пока шел, думал, что легко, видать, деньги достаются хозяину, если после бутылки водки он садится в машину покататься но молодому льду на мостовых.

Ко всему прочему у хозяина еще и прав не оказалось. Мокеев отправил хозяина на экспертизу, чтобы официально засвидетельствовать опьянение, а дружка, с которым тот катался, посадил за стол:

— Вот бумага, ручка, пишите.

— Чего писать? Я ж просто пассажир.

— Опишите все, как было. Куда ехали, где перевернулись, сколько выпили, где, когда — обо всем.

Дружок загоревал:

— Да чего там выпили — разговелись только!.. Он говорит: «Пойдем — покатаю на «Жигулях» на новых...»

— Вот и опишите, нам все интересно.

В дверь постучали. Олег, помощник, сказал, не отрываясь от Тургенева:

— Да!

Но не громко, видать, сказал, потому что постучали снова.

Олег отложил книжку.

— Ну кто там у нас такой робкий! — И распахнул дверь. За дверью стоял старый знакомый, у которого арестовали мопед. И женщина рядом. Мать, конечно. Сколько в глазах этой женщины было тревоги, недоумения, смутного вопроса.

— Что случилось, товарищ... милиционер? — не спросила, а выдохнула она, обращаясь к Мокееву прямо из коридора.

Нужно было дать ей успокоиться и «пропитаться» атмосферой. Поэтому Мокеев извинился:

— Минуточку, пожалуйста, подождите. Вот здесь, за столом. Садитесь, пожалуйста. Сейчас я товарищам дам задания, потом мы с вами поговорим. — Он усадил женщину за стел. Заглянул через плечо дружка, который скрипел пером, старался: — Как дела?

— Да вот, сочиняю.

— Ну-ну, правду только сочиняй, чтоб не запутаться.

— Так чего там! Выпили-то по капельке...

— Укажи, сколько капелек...

Вернулся хозяин «Жигулей» после экспертизы. Ростислав Яковлевич, который хозяина сопровождал, незаметно кивнул Мокееву: «Порядок!» Они давно дежурили вместе, и давно разработана была беззвучная система сигналов: вошел, кивнул, — значит, хозяин опьянение признал, протокол подписан врачом, теперь осталось взять у хозяина письменное объяснение. Чтобы они с дружком не сговаривались в деталях, Мокеев провел хозяина в соседнюю комнату, за свободный стол:

— Сюда, пожалуйста. Вот бумага, опишите все, как было: откуда ехали, куда, с какой скоростью, где перевернулись, где, с кем и сколько пили перед поездкой — словом, все. И подробно. Административная комиссия будет разбираться, ей нужны серьезные и честные сведения.

— Понятно, — сказал хозяин. — Мне скрывать нечего...

— Ну-ну! — подбодрил Мокеев и вышел к родительнице. Женщина встала ему навстречу — он не стал ее снова усаживать. «Разговор официальный, можно и стоя», — решил Мокеев.