— Хитер, — с удовольствием сказал он и по-новому, приметливо, оглядел начальника лаборатории – соединил внешность с акцентом, получилось нечто совсем иностранное.

— Игрушки, игрушки, — басил в ухо Фомичев. — Пока что игрушки. Принципиально нового ничего нет.

Вторая модель и в самом деле была игрушечной. Маленький автомобильчик бежал по треку. Наперерез ему можно было запустить мышку, и она настигала его и прилеплялась, как бы он ни увертывался.

Хрущев посмотрел на Устинова.

— Мы довольны, — кивнул Устинов. — Открытия, может, и нет, а нам и не важно. На испытаниях в воздухе показывает неплохие результаты.

— Правильно, тогда не будем считать это наукой, — согласился Фомичев. — Советская наука движется открытиями.

— А что скажет начальник лаборатории? — вдруг обратился Хрущев к Картосу.

— Так я же не ученый. — Картос повел плечом с улыбкой безучастного зрителя.

— Вот те на, — сказал Хрущев. — А мне-то говорили, что вы ученый, да еще крупный.

— Нет, я инженер.

— Вот видите, — поддакнул Фомичев. — Это всего лишь инженерные разработки.

Хрущев исподлобья глянул на Картоса.

— Чего ж вы себя так… умаляете?

— Я инженерию высоко ставлю, — сказал Картос. — Господь Бог был инженером.

Хрущев хмыкнул.

— Это в каком же смысле?

— Ученый всего лишь открывает то, что есть в природе. А инженер, Никита Сергеевич, изобретает то, чего в природе нет и быть не может. Например, утюг.

— А Бог тут при чем?

— Господь Бог был первым изобретателем. Он создал воду, сушу, тьму и свет, растения всякие. — Картос вопросительно взглянул на Хрущева, тот кивнул. — Чем до этого занимался Господь, не имеет значения. История начинается с изобретения. Может, до этого его опыты были неудачными. Неизвестно. Все начинается с механизма, который заработал.

Он говорил о сотворении мира так, как если бы речь шла о машинах. Натужно выпучившись, Хрущев молчал. Все замерли, глядя на него.

— Господь, значит, первый инженер? — Хрущев заговорщицки толкнул Картоса локтем. — Я вижу, ты себе выбрал неплохую компанию.

Все засмеялись облегченно-громко.

Плотный, весь выпуклый, подвижный, Хрущев изображал хитрого мужичка, приехавшего к господам, которые хотели ему что-то всучить. Мятый серый костюм сидел на нем мешковато, воротничок тесен, какие-то бумаги торчали из кармана. Он разглядывал Картоса как диковинку, прикидывая, стоит ли ее брать. Акцент Андреа забавлял Хрущева, особенно насмешило, когда Картос привел такую пословицу – не будем рубить суку, на которой сидим.

От общего хохота Картос покраснел. Хрущев приобнял его, как бы защищая.

— Не обижайся на них, они-то сидеть умеют только в креслах, уж их-то они рубить не будут.

После этой реплики никто уже не оттирал, не отталкивал Картоса, даже министр не перебивал его объяснений. Картос показал бортовую машину. Горели цветные лампочки, внутри еле слышно гудело. Хрущев попросил открыть крышку, заглянул в переплетение проводов, каких-то фитюлек, трубочек. Ничего в ней не вертелось, не лязгало. Что он ожидал увидеть в этой разверстой полости? Он даже несколько загрустил от непостижимости этих машин…

Министр спросил Картоса, какова эта машина в сравнении с американской. Вопрос был наводящий – Степин прекрасно все знал, и все знали, что он знает.

— Американских аналогов нет, так что и сравнивать не с чем, — отвечал Картос.

— Как нет?

— Они еще до этого не дошли.

— Отстают, значит?

— Мы создаем оригинальные конструкции. Мы впереди идем.

Хрущев недоверчиво пожевал губами.

— А качество?.. Надо ведь и по качеству обогнать америкашек, а то наши-то умельцы могут такого напортачить…

И тут же, помахивая рукой, рассказал, как, приехав из Англии, привез электробритву “Филипс”, отличная машинка, вызвал знатоков с Харьковского, показал: такое сможете? Они разобрали, поковырялись – сможем, дескать, даже лучше сделаем!.. “Вот это я вам и запрещаю – категорически!” – сказал им Хрущев.

Смеялись долго, хотя многие знали эту историю.

— Ты что же, только на оборону работаешь? — вдруг спросил Хрущев, и Картос понял, что он совсем не прост, этот мужичок.

— Кто платит, тому и играем. Наши машины могут, конечно, работать и в обычной промышленности, и на пассажирских самолетах… — Он замолчал.

Пауза была выразительна. Хрущев укоризненно кивнул в сторону Устинова.

— Знаешь, это кто? Это у нас бароны обороны, аппетит у них волчий. Сколько ни давай, все мало.

Министр, опустив голову, улыбнулся в пол, остальные тоже улыбались, но это были не улыбки, а изображение улыбок. Возникла неловкость, как если бы упомянули о семейном скандале при посторонних.

Степин поймал взгляд Картоса, недовольно просигналил бровями – не отвлекайся, не вникай в их безмолвные схватки, иначе все испортишь.

Хрущев подошел к лаборантке, сидевшей за пультом, заговорил с ней, потом поискал кого-то глазами, и тотчас из массы выдвинулся секретарь обкома. Хрущев спросил, бывает ли он здесь.

— Ну а как же, Никита Сергеевич, обязательно!

Линялые глазки Хрущева обратились к Картосу, потом снова к секретарю.

— Значит, общаетесь?

— Конечно.

— Я смотрю, он вообще-то самостоятельный товарищ, а?

— Это вы точно заметили, Никита Сергеевич, но наше дело – помогать. Наука новая, нужная.

Секретаря обкома Картос не знал, первый это или еще какой, говорил секретарь четко, по-военному, с удовольствием, Картоса прямо-таки восхитили чистый его взгляд и твердость, с которой он врал, при этом обращаясь к нему, Картосу, как к давнему знакомому, ни тени смущения не было в нем.

— Помогают? — спросил Хрущев.

Андреа ответил не сразу. Разговоры затихли. Хрущев вынул платок, шумно высморкался.

— Это вопрос особый…

— Давай-давай, не бойся.

— Никита Сергеевич, сперва я вам хочу показать одну вещь, — напряженным голосом сказал Картос. — Пойдемте, пожалуйста.

И он пригласил всех к себе в кабинет.

Хрущев ухватил Андреа за локоть, и они оказались вдвоем впереди остальных. Как бы по неслышной команде сопровождение задержалось, сохраняя дистанцию. Хрущев шагал увесисто, посапывая, на багровом затылке искрился седенький пух. Все понимали, что Картосу выпал шанс, единственный, счастливый, длиной в целый коридор. Он мог намекнуть, мог нажаловаться – без свидетелей – на обком, райком, да мало ли как можно было использовать такую прекрасную возможность…

Между тем Картос молчал, это все видели. В кабинете расселись за длинным столом лицом к стене, на которой висели раскрашенные cхемы и таблицы. Но перед тем как занять свое место, Хрущев прошелся по кабинету, остановился перед своим портретом.

— Этого-то я знаю, а эти кто такие? — Он показал на две фотографии в золоченых рамках.

Главный инженер, товарищ Брук, объяснил:

— Это американский ученый Винер, отец кибернетики, второй – Марк Твен.

Хрущев насупился.

— А Марк Твен тут при чем?

— Сдерживающее начало, — отвечал главный инженер. — В присутствии Марка Твена Андрей Георгиевич переводит раздражение в юмор.

— Моего, значит, портрета недостаточно. — Хрущев смешливо прищурился.

Встав у развешанных планшетов, Картос откашлялся.

— Никита Сергеевич, перед вами проект центра микроэлектроники, то есть города компьютерной техники. Такой центр надо создавать чем раньше, тем лучше, и в этом никто, кроме вас, помочь не может.

У присутствующих вырвался вздох облегчения. Жалоб, значит, не будет.

Объяснения Картоса были лаконичны – он как бы провоцировал вопросы: не рано ли? не спешим ли? будет ли расти потребность в компьютерах? есть ли у американцев такой центр?

— Они ждут, когда мы построим, — сказал Картос.

— Хотят разорить нас, — с вызовом сказал Хрущев.

— Мы их разорим, — сказал Картос, — они вынуждены будут у нас покупать компьютеры. Если мы не упустим время, мы завладеем рынком.

— Можем и тут обогнать Америку! — с торжеством сказал Хрущев. — Ракеты запустили, первый человек в космосе – наш, советский, ядерное оружие мы первые сделали, теперь они спешат за нами. И по ЭВМ мы тоже их обставляем. Догнали и перегнали передовую страну – правильно я понимаю, товарищ Картос?