И вот уже его звучный голос донесся из прихожей, затем хлопнула входная дверь, и послышался шум отъезжающего автомобиля. Огонь в камине догорел и погас. Комната, казалось, стала меньше и холоднее. Часы на каминной полке с равнодушной точностью пробили без четверти час.

Не в силах двинуться с места, опустив перед собой руки, я стояла, окруженная свободно ниспадавшими складками бархатного халата, в торжественной позе, единственной, достойной этого высшего момента испытания, и не отрываясь смотрела на дверь, через которую вышел Стефан. Центр моего существа, где не так давно находился мой сын, сейчас заполняла ноющая пустота. Она разрослась до пределов куда больших, нежели материнская утроба, и подступила к самому моему горлу. Ничто и никогда на этом свете не сможет заполнить эту пустоту!

За эти несколько мгновений я стала на много лет старше. До этих пор, несмотря на все, что мне довелось пережить, я оставалась романтичной юной женщиной. Теперь же, после того как Стефан вышел через эту дверь, все мои девичьи грезы испарились.

Когда вернулась Вера Кирилловна и застала меня все в той же позе, с тем же застывшим печальным взглядом, она, должно быть, поняла, что говорить больше было не о чем.

— Жаль, что вашему кузену пришлось так рано уйти, — заметила она, раздвигая шторы и открывая вид на пустынную, продуваемую ветром улицу. — Такой щедрый и благородный молодой человек. Настоящий князь. Какая мерзкая погода! Боюсь, зима нынче будет холодная.

В дверях появился дворецкий и объявил, что кушать подано.

Вера Кирилловна вздохнула. Величественно подняв голову, с неподражаемым самообладанием, она пригласила меня пройти в столовую.

ЭПИЛОГ

Третьего декабря 1920 года, двух месяцев от роду, Питер Алексей Хольвег был крещен в русском соборе на улице Дарю. Крестной матерью его была графиня Лилина, а крестным отцом — князь Ломатов-Московский, Л-М.

Я не могла отказать миссис Уильямсон в удовольствии устроить по этому поводу праздничный прием в ее доме в Нейи и продемонстрировать придворные манеры, освоенные ею под руководством Веры Кирилловны, немало изумленным императорским высочествам, присутствовавшим на крестинах. В их числе были трое сыновей покойной великой княгини Марии Павловны — Борис, Кирилл и Андрей Владимировичи, последний из которых был женат теперь на своей прежней любовнице, знаменитой балерине Кшесинской, любимице императорской России.

Стол для приема готовил не кто иной, как поляк Анатоль, бывший шеф-повар Силомирских, позорно бежавший, когда в наш особняк ворвалась революционная толпа. Вера Кирилловна обнаружила его, когда принялась распоряжаться на кухне отеля „Ритц“, и теперь, пристыженный, он дал себя уговорить порадовать нас своим кулинарным искусством.

Что касается десерта, тут все заботы с радостью взяла на себя Зинаида Михайловна, которая к этому времени открыла в Пасси русскую чайную, где всеми делами стал распоряжаться ее Коленька. Однако, несмотря на свою широкую популярность, их заведение едва позволяло своим владельцам сводить концы с концами, поскольку Зинаиде Михайловне совесть не позволяла много брать с посетителей, а у Коленьки, которого никак не отягощали угрызения совести, деньги в карманах долго не задерживались.

По окончании приема нас с Алексеем и Питера Алексея, уснувшего у няни на руках, отвезли в „паккарде“ миссис Уильямсон домой, на нашу новую квартиру, выходившую окнами на сад Трокадеро. Большая и старомодная, с высокими потолками, о которых я мечтала, она была довольно скромно, но красиво обставлена мебелью в стиле ампир, купленной по бросовым ценам на распродажах, найденных Верой Кирилловной. Появился теперь у нас и кабинетный рояль „Стейнвей“, купленный на деньги, вырученные от продажи моей последней драгоценности.

В этом нашем новом и, я надеялась, постоянном доме мы с мужем возобновили супружескую жизнь, правда, без волнующей атмосферы медового месяца. Он был до предела загружен работой, став теперь профессором Французского колледжа и продолжая свои революционные исследования в области атомной физики. Я была занята ребенком и работой в Центре по делам русских беженцев. Алексей по-прежнему помогал мне в учении, а я продолжала аккомпанировать ему, раз в неделю играя вместе с ним на наших вечерах камерной музыки. Он был теперь рад визитам друзей, которые прежде не имели возможности появляться в нашем доме из-за его собственнического отношения ко мне. Для меня они стали просто подарком судьбы. С особым же радушием мы принимали Л-М, своенравного аристократа с объективным взглядом на утраченное всеми нами величие, а также Геннадия Рослова.

Этот великий пианист появился в Париже после того, как в апреле 1921 года Советская Россия ввела свои войска в Грузию. Вместе с ним приехала его очаровательная юная жена-грузинка из княжеской семьи, гостем которой он до этого был в Тифлисе. Геннадий и Алексей быстро подружились, и молодая супружеская чета вошла в круг наших ближайших друзей.

Еще одним браком, заключенным наперекор классовым барьерам — что, возможно, было единственным полезным результатом революции, — была женитьба князя Гавриила, единственного уцелевшего сына великого князя Константина. Князь Гавриил избежал казни, благодаря своей незнатной жене, которая обратилась за помощью к Максиму Горькому. Они тоже стали частыми гостями в доме Хольвегов. Гавриил Константинович по-прежнему относился к наставнику своих братьев с дружеским расположением, не лишенным благоговейного трепета, и рассказывал массу забавных историй, связанных с жизнью Алексея в Павловске.

Мне нравилось видеть своего преуспевающего мужа окруженным всеобщим восхищением и любовью. Он был по праву доволен и горд своими успехами. Для меня же это восполняло недостаток страсти в наших отношениях, который его, судя по всему, ничуть не смущал. Мы и наши друзья, прошедшие сквозь шторм войны и революции, были благодарны судьбе за то, что обрели тихую гавань. И хотя она не открывала перед нами грандиозных романтических перспектив, мы оставались на свободе и, по крайней мере, пока в безопасности.

Первого февраля 1921 года Центр по делам русских беженцев, переименованный в Фонд Силомирского, отмечал первую годовщину своего основания тем, что устроил первый ежегодный благотворительный бал. На балу я объявила, что фонд получил в дар от леди Дороти Хадлоу загородное поместье с дворцом и несколькими постройками. Вскоре после этого в прессе появилось сообщение о помолвке леди Дороти Хадлоу, единственной дочери и наследницы шотландского пэра-католика, семнадцатого герцога Скарсбери, и леди Мод, единственной дочери исключительно состоятельного промышленника из Глазго, с князем Веславским.

Вечером того дня, когда было опубликовано это известие, я ощутила непреодолимое желание поссориться с Алексеем и наговорить ему массу колкостей. Я ушла из дома под тем предлогом, что Вера Кирилловна приболела, и провела ночь у нее. Там я заперлась в спальне и дала волю своему горю и гневу.

У меня в ушах звучали нянины пророческие слова о Стефане: „Он молодой и красивый. Он найдет себе красавицу княжну, да еще, как положено, с хорошим приданым. Он забудет все эти страсти-печали... А что касается тебя, тебе придется привыкнуть управляться со своими страстями...“

Он забыл! Прошло всего несколько месяцев, и он забыл! Он с величайшей легкостью заменил меня шотландской дворянкой, не только безмерно богатой, но и красивой: как же долго я смотрела на ее фотографию в газете! Что ж, у него все вышло к лучшему. А я должна привыкнуть управляться со своими страстями... Это было невыносимо!

Постой-ка, Таня, заговорил во мне голос рассудка. Ведь это ты обманула Стиви, это ты вышла замуж за другого. А когда он приехал, чтобы заявить о своих правах, ты отвергла его. Какое же ты имеешь право скрежетать зубами и стенать?

Замолчи, довольно я тебя слушала, ответила я внутреннему голосу. Ведь я отказалась от Стиви потому, что думала, что мне удастся сохранить его любовь. А без нее я не смогу жить.