— Нет, — неожиданно заупрямился Гайял. — Я умею играть только на своем инструменте.

Он снова заиграл, на сей раз праздничную, замысловатую карнавальную мелодию. Людовик с невероятным мастерством подхватил ее и принялся подыгрывать, а Амет, захваченная музыкой, пустилась в веселый пляс.

Гайял заиграл тарантеллу, зажигательный крестьянский танец, и пляска Амет стала еще более быстрой и неистовой, она взмахивала руками, кружилась, вскидывала и опускала голову в такт музыке. А флейта Людовика заливалась искрометным облигато, мелодия то взрывалась торжествующим крещендо, то звучала еле слышно, нежные аккорды, трели и переливы переплетались с мотивом, который выводил Гайял, украшая его небольшими фиоритурами.

Теперь взгляд Людовика был прикован к кружащейся в танце девушке. И вдруг он затянул свою собственную мелодию, исполненную иступленной страсти, неистовый безудержный ритм, и Гайял, захваченный властью музыки, играл, как не играл никогда прежде, изобретал трели и пассажи, повторяющиеся арпеджио, извлекал из инструмента высокие и пронзительные звуки, громкие, стремительные, чистые.

Но в сравнении с музыкой Людовика его усилия безнадежно меркли. Глаза старика были расширены, пот струями тек по морщинистому лбу, флейта полосовала воздух в трепещущие исступленные клочья.

Амет кружилась в безумной пляске, она утратила прелесть и выглядела скорее абсурдно и пугающе. Музыка превратилась в нечто такое, с чем не под силу было совладать чувствам. Глаза Гайяла застилала розово-серая пелена, он разглядел, как Амет рухнула наземь и забилась в припадке, а Людовик с горящим взором поднялся, подковылял к ее телу и затянул жуткую, берущую за душу песнь, протяжную мелодию, исполненную скорбного и пугающего смысла.

Людовик играл смерть.

Гайял из Сферры развернулся и со всех ног бросился бежать. Людовик, не замечая ничего вокруг, выводил свой кошмарный реквием, и каждая нота словно кинжалом вонзалась в содрогающиеся лопатки девушки. Гайял выскочил в ночь, и холодный воздух, точно колючая снежная крупа, хлестнул его по лицу. Ворвался в сарай, и белый конь приветствовал его негромким ржанием. Оседлать, взнуздать — и прочь, прочь во весь опор по темным улицам древнего Карчесела, мимо зияющих черных провалов окон, высекая искры из залитых звездным светом булыжников мостовой, прочь, подальше от страшной музыки смерти!

Гайял из Сферры галопом гнал коня вверх по склону, навстречу звездному свету, и остановился, чтобы оглянуться, лишь когда очутился наверху. Над каменистой долиной забрезжила робкая заря. Куда исчез Карчесел? Не было никакого города — лишь запустение развалин…

Что там? Далекий отзвук?

Нет. Все было тихо.

И все же…

Нет. Лишь рассыпавшиеся в прах камни на дне долины.

Гайял с застывшим взглядом развернулся и поехал своей дорогой по тропке, ведущей на север.

Стены теснины, через которую бежала тропка, были из неприветливого серого гранита, покрытого голубоватой плесенью, поросшего алым и черным лишайником. Конские копыта глухо цокали по камню, и звук громким эхом отдавался в ушах Гайяла, затуманивал рассудок. После бессонной ночи силы начали иссякать, глаза слипались, но тропинка вела в неизведанное, и пустота в мозгу Гайяла неумолимо гнала его вперед.

В конце концов его одолела такая сонливость, что он чуть было не вывалился из седла. Гайял встряхнулся, решил, что преодолеет еще один поворот, а потом даст себе отдых.

Нависшая скала скрыла от него небо, где солнце уже миновало зенит. Тропка завернула за скалистый уступ, и взгляду его открылся кусок неба цвета индиго. Еще один поворот, пообещал себе Гайял. Теснина расступилась, горы остались за спиной, впереди раскинулась степь. То было царство неярких цветов, размытых нежных полутонов, переходящих один в другой и сливающихся в бледную дымку на горизонте. Он увидел одинокую возвышенность, поросшую темными деревьями, озерцо, поблескивавшее у его подножия. С другой стороны белели смутно различимые развалины. Музей человечества? После минутного колебания Гайял спешился и уснул, предварительно окружив себя оболочкой растяжимого кокона.

Солнце в мрачном величии закатилось за гору, на тундру опустились сумерки. Гайял пробудился, умылся водой из ручейка неподалеку. Он задал корма коню, сам перекусил сушеными плодами и хлебом, потом вскочил в седло и поехал по дороге. Перед ним на север, насколько хватало глаз, простиралась пустынная равнина, позади чернели горы, в лицо дул холодный ветер. Тьма сгущалась, равнина исчезла из виду, точно затопленная земля. Заколебавшись в наступившей мгле, Гайял натянул поводья. Лучше продолжить путь с утра. Кто знает, с кем он может столкнуться, если в темноте собьется с дороги?

Тоскливый звук. Гайял встрепенулся и вскинул глаза к небу. Вздох? Стон? Рыдание?.. Еще один звук, теперь ближе, шелест материи просторного одеяния. Гайял съежился в седле. Из мрака медленно выплыла облаченная в белое тень. Под капюшоном светилось зловещим светом изнуренное лицо с глазами, похожими на пустые провалы в черепе.

Тень тоскливо ухнула и растворилась в вышине. В ушах у Гайяла раздавался лишь свист ветра.

Он судорожно перевел дух и обмяк, всем телом навалившись на луку седла. Он ощущал себя голым, уязвимым. Гайял сполз на землю и окружил себя и коня оболочкой кокона. Разложив тюфяк, он устроился на ночлег, какое-то время лежал, глядя во тьму, потом его сморил сон. Так миновала ночь. Проснулся он еще до рассвета и снова пустился в дорогу. Тропка ленточкой белого песка вилась меж серых зарослей дрока, мили мелькали одна за другой. Путь его лежал мимо поросшей деревьями возвышенности, которую он приметил сверху; теперь ему показалось, что сквозь густую листву проглядывают крыши домов, а морозный воздух припахивает дымком. Вскоре справа и слева от дороги потянулись возделанные поля валерианы, заливняка и луговых яблок. Гайял продолжал ехать вперед, ожидая в любую минуту увидеть людей.

С одной стороны показалась изгородь из камня и черной древесины: из камня было вырублено и высечено подобие четырех шаров, нанизанных на центральную колонну, а куски черной древесины, закрепленные в гнезда и обтесанные в виде аккуратных спиралей, служили ограждением. За изгородью простирался участок бесплодной земли, изрытой и перекопанной вдоль и поперек, покрытой ямами и канавами, сожженной и искореженной, как будто по ней одновременно прошелся огненный смерч и удары исполинского молота. Гайял загляделся, задумавшись, и не заметил, как сзади бесшумно подобрались люди. Конь испуганно всхрапнул, и юноша, обернувшись, увидел всех троих. Они преградили ему дорогу, а один ухватил его скакуна за уздечку.

Все трое — высокие и хорошо сложенные мужчины в облегающих костюмах из темно-коричневой кожи с черной оторочкой. Головы их были покрыты тяжелой малиновой тканью, собранной аккуратными складками, а уши защищены сверху горизонтальным козырьком. У них были продолговатые серьезные лица, чистая кожа цвета слоновой кости с золотистым отливом, золотистые же глаза и черные как смоль волосы. Эти трое определенно не были дикарями: движения их полнились плавной сдержанности, сами они строго и придирчиво оглядывали Гайяла, а их одеяния наводили на мысль о многовековых традициях дисциплины.

Вперед выступил предводитель. Выражение его лица не было ни угрожающим, ни дружелюбным.

— Приветствую тебя, о чужестранец, куда лежит твой путь?

— Приветствую и тебя, — отвечал Гайял осторожно. — Я иду, куда ведет меня звезда… А вы — сапониды?

— Так зовется наш народ, а перед тобой — наш город, Сапонс. — Он с неприкрытым любопытством оглядел Гайяла. — Судя по цвету костюма, ты родом с юга.

— Я — Гайял из Сферры, что на реке Ском в Асколезе.

— Путь неблизкий, — заметил сапонид. — В дороге путника поджидает немало опасностей. Должно быть, причина, побудившая тебя тронуться в путь, весьма серьезна, а зов звезды необычайно силен.

— Странствую, — отвечал Гайял, — чтобы обрести душевное спокойствие, дорога кажется короткой, когда близится к концу.