— Видимо, отказал автомат[2].

— Мало похоже. Скорее всего запутался вытяжной парашютик.

— Возможно, надели неправильно. В прошлом году манекен врезался в землю, потом выяснили, оказалось, что автомат забыли завести…

Раздраженный неуместными примерами и праздными суждениями, командир части приказал «судьям» разойтись и сам, присев над нераскрывшимся парашютом, сосредоточенно занялся исследованием.

Невысокий, сухопарый красноармеец подошел к командиру:

— Разрешите, товарищ командир, лично произвести испытание. Парашют в порядке. Я сам укладывал…

Командир вскочил. Члены испытательной комиссии, переглянувшись, отступили.

— А, Матвеев! — воскликнул командир, узнав укладчика парашютов. — Разрешаю.

Когда дежурный самолет выруливал на старт, покачивая улыбающегося в летнабовской кабине Матвеева, командир рассказал представителям округа о красноармейце Матвееве, которого он впервые узнал при действительно трагических обстоятельствах.

На одном из гражданских аэродромов совершались учебные прыжки. Дело шло к вечеру. Трехместная машина уходила в последний полет. Перед самым взлетом к старту примчалась легковая машина коменданта аэродрома с жизнерадостными молодыми людьми.

— Парашюты вот этим товарищам, — распорядился комендант. — Разрешение на прыжок и все нужные справки у меня.

Молодым людям укрепили основной и запасной парашюты, спросили, хорошо ли они усвоили технику прыжка, и посадили в машину.

На первом кругу в воздухе раскрылся парашют, с которым прыгала девушка-студентка. Когда самолет зашел вторично, от него отделилась маленькая черная фигурка и понеслась к земле так стремительно, что все окаменели от неожиданности. Вот уже до земли осталось двести, сто, пятьдесят метров… Кончено. Теперь, если даже парашют и раскроется, вряд ли он амортизирует динамическую скорость удара.

Пока выясняли причину катастрофы (оказалось, что парашютист не прошел предварительной наземной подготовки), группа парашютистов, не успевших совершить прыжки, возбужденно обсуждала происшествие. Некоторые из них уже решили отказаться от своего намерения. Возникли разговоры о неудачной конструкции парашюта, сомнения в укладке. В этой обстановке крайне важно было доказать безотказность советского парашюта.

На аэродроме оказался случайно красноармеец Матвеев. Осмотрев ранцы и замки, он твердо заявил, что парашюты в порядке и действуют безотказно. В подтверждение своих доводов он выразил готовность немедленно совершить прыжок.

— Короче, — сказал командир.

Несмотря на сгустившиеся сумерки, Матвеев был поднят в воздух и совершил прыжок, раскрыв один за другим оба парашюта.

Рассказ командира заинтересовал представителей округа. Они не спускали глаз с самолета, уже набравшего высоту и ставшего на боевой курс.

Над блестящим алюминиевым фюзеляжем чуть поднялась маленькая фигурка и, постояв немного на фоне белых, плотных облаков, исчезла в пространстве. Самолет вошел в вираж, а мы все, кто наблюдал прыжок Матвеева, не могли отыскать в воздухе ни его маленькой фигурки, ни знакомого очертания парашюта. Несколько секунд мы следили сосредоточенно и безмолвно, потом у всех вырвалось одно восторженное слово:

— Летит!

Стремительный миниатюрный комочек казался метнувшимся из-за облаков, падавшим той восхитительной фигурой затяжного прыжка, которая в момент приближения к земле напоминает ласточку.

Я начал считать про себя секунды: «Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять…»[3]

За спиной у Матвеева потянулся белый все удлиняющийся рукав, потом он слегка раздулся и вдруг затормозил падение, вспыхнув чудесным геометрически правильным полукругом, освещенным преломленным светом белых облаков.

Командир зашагал от возбуждения.

— Вот вам рядовой красноармеец. Впрочем, это, пожалуй, одна из замечательных особенностей Красной армии, где боевая техника рассчитана на массу, а не на одиночек.

Матвеев приземлился точно в центре аэродрома, горячо встреченный командованием.

Испытания нового парашюта прошли блестяще.

В компактном брезентовом ранце, размером, примерно, пятьдесят на тридцать пять сантиметров, в строгой последовательности и сочетании складок уложено более пятидесяти квадратных метров шелка и свыше ста пятидесяти метров шелкового шнура.

Достаточно одного рывка, чтобы парашют раскрылся, но малейшая неточность укладки может стоить человеческой жизни.

Поэтому точная укладка является основой безопасности прыжка. Самообладание и хладнокровие, своевременность раскрытия — качества сугубо индивидуальные, являющиеся, так сказать, вторичными, но не менее важными условиями безопасности парашютиста. Прыжок с неправильно уложенным парашютом опасен и недопустим в такой же мере, как прыжок безвольного новичка на безотказно действующем парашюте.

В первую пору всей спортивной страсти я особенно горячо интересовался и техникой прыжка (затяжного, из разных фигур высшего пилотажа), и изучением конструктивных особенностей парашюта, и свойствами различной укладки.

Однажды в часть для испытаний прислали новые парашюты. Узнав об этом, я быстро отправился в парашютную комнату, где увидел новые образцы, разостланные на специальных столах. Шелковая ткань лежала безжизненно, словно обмякшая после прыжка.

Я подошел к столу, чтобы разглядеть кройку.

— Товарищ командир, прошу отойти, — предложил мне красноармеец, занимавшийся укладкой парашюта.

— Почему?

— Не полагается. Приказание — допускать при укладке только прыгающих.

— Так, так… А кто будет прыгать?

— Кайтанов.

— Разве он в части?

— Не могу знать.

Я отошел в сторону. Приятно было смотреть на озабоченное молодое лицо, склонившееся над грудой шелка, и думать, что кропотливый, старательный труд производится ради моей же собственной безопасности.

Вытягивая стропы, красноармеец отыскивал швы покроя, быстро укладывал их по какой-то сложной схеме, представляющейся, очевидно, ему по памяти. На десятой минуте огромные шелковые волны исчезли со стола. Изящно уложенную, перехваченную стропами плотную пачку шелка оставалось вложить в ранец.

Я был поражен быстротой, блестящей укладкой.

Утром состоялись полеты. Выпустив нескольких молодых парашютистов, я посадил самолет, чтобы, отдохнув немного, уйти в воздух для совершения экспериментального прыжка.

— Товарищ Кайтанов! — раздалось позади. — Парашюты готовы, разрешите надевать.

Передо мной, держа навесу два парашюта, стоял знакомый укладчик Матвеев. Он чуть отпрянул назад, узнав меня, когда я снял очки и шлем.

Мы познакомились и с той поры стали настоящими друзьями в общем боевом и любимом деле.

Вышло так, что почти все свои пятьсот прыжков я совершил на парашютах, уложенных красноармейцем Матвеевым.

Часто бывает, что моторист, жизнь которого проходит у самолета на земле, вдруг квалифицируется на пилота и со всей страстью, уже в воздухе, совершенствует свою новую профессию.

Случилось так и с Матвеевым. Красноармеец срочной службы, он отлично изучил свою скромную специальность и уложил уже свыше трех тысяч парашютов, когда его одолело желание самому совершить прыжок.

— Вывезите, товарищ Кайтанов, — обратился однажды он смущенно, вопросительно глядя мне в лицо.

— На прыжок?

— Да.

— Наземную подготовку прошли?

— Нет.

— Начните с наземной, посмотрим.

В очередной группе новичков Матвеев занимался старательно, поднимался в воздух на самолете, изучал технику отделения, пока, наконец, не убедился в полной своей готовности. Я проверил — можно было выпускать.

Последние инструкции, посадка в самолет. Перед взлетом говорю:

— Итак, прыжок с крыла, высота семьсот, раскрытие нормальное. Понятно?

— Понятно… — неуверенно ответил Матвеев.

— В чем дело?

— Разрешите затяжной.

— Первый — и затяжной? Никоим образом!