Старт пустовал, — погода была нелетная.

Тем неожиданнее в полуденной тишине прозвучал сигнал боевой тревоги. Тревога — значит вылет независимо от погоды, тумана, любых случайностей.

Штурман Завилович вскочил из-за стола, — ему только что подали диэтический завтрак. Радист Сергеев, получив отпуск на сорок пять суток, укладывал вещи…

Протяжные, длительные гудки сирены звали на старт. Люди в мохнатых унтах, застегивая на ходу меховые комбинезоны, бежали к машинам.

Мобилизационная готовность летной части измеряется минутами.

Стальной рокот моторов уже разносился по полю. К старту, сбавляя газ, примчался на мотоцикле командир части — капитан Скитев. На черте взлета, рассекая туман, метнулась ракета — вылет разрешен.

Приказ получен, — больше Скитеву ничего не нужно.

Через несколько минут над аэродромом снова воцарилась тишина. Кильватерная колонна бомбардировщиков уже шла к далекому озеру, где, по донесению разведки, сосредоточились крупные силы «противника».

Тридцатилетний командир Михаил Скитев, подняв свою часть на высоту пяти тысяч метров, шел сбоку с превышением на сто метров от общего строя, чтобы удобнее наблюдать боевые действия экипажей.

Пара наушников, микрофон соединяют Скитева с экипажем каждого корабля. Скитев отдает приказание, — радист Комендантов, находящийся в соседней кабине, передает приказ по эскадре:

— Курс сто шестьдесят, высота шесть тысяч метров.

Сквозь могучий рокот моторов слышен четкий ответ:

— Есть курс сто шестьдесят, высота шесть тысяч метров.

Приказ передан точно. Теперь командир через целлулоид обтекателя следит за разворотом эскадры и сам вместе с нею ведет самолет по курсу.

Изумительный строй белокрылых машин словно плывет над огромной вуалью, покрывшей пятнистую бурую землю. Вглядывающемуся с этой высоты в задымленные земные ориентиры, кажется, что земля дышит легкой испариной, успокоенная тишиной сентябрьского полудня.

Чуть отвлекаясь от своих наблюдений, Скитев смотрит на приборы: стрелка компаса уже совпадает с курсовой чертой. Самолет идет по заданному направлению.

Скитев переводит взгляд на термометр. Полчаса назад ртутный столбик стоял на плюс тридцать три, сейчас он упал до минус двадцать шесть градусов. Электрический комбинезон греет все меньше. Становится холоднее.

Скитев вспоминает свою первую вылазку на высоту. Зимой 1935 года в открытой боевой машине без кислородного оборудования он впервые забрался на семь тысяч метров. Полуокоченевший он вернулся в свою часть и радостно доложил о своем успехе.

— Рекорд ставите, что ли? — равнодушно спросил командир.

— Никак нет.

— Кому же нужны ваши высотные стремления?

Скитев вышел от командира смущенный.

Любимая работа свела меня с этим замечательным волевым летчиком, объединила в стремлении достичь желанной цели.

В будничных рядовых полетах мы дотянули до восьми тысяч метров, — старенькие машины выше не везли, а других командир не давал. Но мы были настойчивы, перешли в барокамеру и там, в обстановке условного подъема, приучали себя к пребыванию на высоте до двенадцати-четырнадцати тысяч метров.

В 1937 году мы получили, наконец, возможность продолжать свои экспериментальные работы, так необходимые для дела обороны родины.

После нескольких десятков тренировочных полетов в июле 1937 года Михаил Скитев поднял меня на высоту в девять тысяч восемьсот метров, и первый парашютный прыжок из стратосферы принадлежал советской родине. Месяцем позже Скитев поднял меня на высоту в одиннадцать тысяч тридцать семь метров.

Скитеву давно уже ясен был смысл той раздражительности, с которой в 1935 году встретили его рапорт о первом высотном полете. Вражеские наймиты, пробравшиеся в Красную армию, всячески занижали потолок советской авиации, зная, что на большой высоте она обретет новые скорости, неуязвимость, независимость от погоды, то есть все те боевые свойства, которые являются знаменем сталинских летчиков.

Настойчивость и упрямство привели, наконец, к желанной цели. Скитев это ясно почувствовал.

Высота освоена и настолько прочно, что сейчас Скитев идет с целой боевой частью, для которой нижняя кромка стратосферы стала уже обычным горизонтом боевых полетов.

Для тридцатилетнего командира это было ощущение глубочайшего морального удовлетворения, которое может испытывать только человек, завершивший большой жизненный этап. Полнота этой волнующей гордости за успех любимого дела искупала все неудачи и горечи первых лет. Дело не только в том, что сам он получил реванш в борьбе за свою боевую идею: партия и правительство высоко оценили заслуги Скитева, отметив его высокой наградой.

С потолка боевого полета, на котором теперь шла белокрылая эскадра, Скитеву казалась еще более значительной и осмысленной вся его трудовая жизнь.

Курьер, наборщик, садовник, шофер — до десятка разнообразных профессий перебрал молодой Скитев, пытливо отыскивая в них самого себя.

Взятый по очередному призыву в Красную армию, молодой боец попал в авиационную часть. После года службы он убедился, что тяжелые жизненные поиски окончились и он нашел, наконец, настоящую профессию.

И вот он летчик.

Всего лишь шестью годами измеряется путь Скитева от пилота-экстерна до командира части передового соединения округа.

Скитев с гордостью осматривает эскадру и спрашивает в микрофон:

— Как самочувствие людей?

Самолеты покачивают плоскостями:

— Все в полном порядке!

Не нарушая строя, эскадра плывет в эфире. Вдруг легкий взрыв в воздухе. Справа по борту флагманского корабля вспыхивает белый дымок. Это зенитная артиллерия «противника» нащупала боевую эскадру.

— Курс прежний, семь тысяч пятьсот! — быстро приказывает Скитев.

Корабли словно в гору задирают носы. Стрелка альтиметра плывет по кругу, отмечая новые горизонты боевого строя — 7000… 7100… 7200… 7300…

Легкая вуаль скрывает задымленную землю, вспышки разрывов остаются все ниже, и скоро эскадра уходит от досягаемости «противника». Она идет уже в верхних слоях тропосферы, неуязвимая, под ослепительно чистым голубым небосводом. Взору командира, в радиусе почти на сотню километров, открываются свободные ясные дали, величественные в своей красоте и спокойствии.

В эти минуты стрелка альтиметра стоит на высоте семи тысяч пятисот метров, любопытной исторической высоте, еще недавно считавшейся пределом боевого полета. Десятки завоевателей стратосферы, пытливых и талантливых стратонавтов, погибли от удушья и холода. Но ни один из пилотов, штурманов и радистов боевого соединения, которое ведет капитан Скитев, не испытывает малейшего ограничения в своем дыхании. Люди давно уже перешли на кислород, поглощая его тем больше, чем выше становится потолок полета. Автоматические приборы подают кислород непрерывной струей. Живительный газ поступает через гофрированные шланги настолько обильно, что никто не испытывает даже малейших признаков высотного заболевания.

А еще так недавно воздухоплаватели Кроча-Спинелли и Тиссандье задыхались, едва достигнув семи тысяч метров.

Первоклассная советская техника вооружила наших летчиков безотказной материальной частью, которая делает совершенно свободным и безболезненным полет и боевые действия на высоте до двенадцати тысяч метров.

Пребывание в разреженном пространстве, конечно, сковывает движения людей. Человеческий организм должен быть приспособлен к суровым требованиям стратосферы, в которой каждое лишнее движение вызывает утомление и упадок сил, сонливость и безволие. Именно поэтому сейчас движения людей так экономны. Летчики, штурманы словно впаяны в свои сидения, но ясность боевой задачи увлекает их все вперед, все выше к предельному потолку полета.

Капитан Скитев, неуклюжий в меховом комбинезоне, полулежит в кресле, держа штурвал обеими руками. Сейчас, когда грелки электрического комбинезона сдаются пятидесятиградусному морозу (не забудьте — на земле тридцать три градуса жары), руки Скитева коченеют, как у человека, вылезающего из ледяной проруби… Он держит штурвал, почти не чувствуя его окоченевшими пальцами.