Звенит звонок, и за столом, покрытым зеленым сукном, рассаживаются председатель и члены товарищеского суда. Справа занимает место секретарь товарищеского суда.
Суд начинается.
Осташев медленно и четко зачитывает обвинение.
«…Салимов самый настоящий тунеядец. Этот тридцатилетний человек превратился в растленного паразита. Пьянка и еще раз пьянка — вот круг его интересов.
Но не на свои средства пьянствует он. Уклоняясь от общественно полезного труда, Салимов ворует деньги у своих родственников. Он идет на все, чтобы жить не трудясь.
Не прошло и двух лет, как этот человек освободился из заключения, где отбывал наказание за кражу. Но сделал ли он для себя какие-либо выводы? Нет, не сделал.
С момента приезда в Казань Салимов не протрезвлялся, он с каждым днем скатывался все ниже и ниже.
…Не так уж много у нас тунеядцев. Но чем чище становятся наши города, тем явственней остатки грязи, которую в повседневной спешке порой не убираешь…»
Далее Осташев на конкретных, проверенных фактах показывает, насколько низко пал Салимов. Стараясь добыть деньги на водку, он крал вещи у родственников, продавал их на рынке.
Дело дошло до того, что, когда Салимову предложили немедленно устроиться на работу, он прикинулся психически больным… Но и эта увертка тунеядцу не помогла.
Он пытался юлить, изворачиваться, строить из себя несправедливо обиженного…
«Нет, мы не можем пройти мимо позорных действий паразита, которые граничат с преступлением…»
Присутствующие с презрением глядят на Салимова, внимательно вслушиваясь в слова председательствующего.
Теперь уж и некоторым другим становится не по себе. Действительно, ведь многие, особенно соседи, знали о поступках Салимова. Но, видимо, считали, что это частное дело, что для собственного спокойствия им лучше жить по принципу «моя хата с краю».
И опять в зале звучит голос Осташева:
«Вопрос о тунеядцах волнует общественность…
К нам поступило немало писем от жильцов нашего домоуправления с предложением выселить Салимова из города».
Подробно изложив материалы проверки, председатель товарищеского суда закончил свою информацию.
— Я доложил обстоятельства, которые заставили нас сегодня собраться вместе и обсудить поведение человека, который питает презрение к труду. Обращаюсь ко всем присутствующим с просьбой принять активное участие и выступить по существу рассматриваемого дела.
Впрочем, прежде всего, что скажет сам Салимов?
Молча постояв несколько минут, Салимов поднял голову.
Не отрицая изложенных председателем фактов, он тем не менее заявил, что не понимает, почему его дело рассматривает товарищеский суд.
— Поведение — это мое личное дело, — говорит он.
В ответ из зала доносятся негодующие возгласы.
— Ты ответь, почему не работаешь? — слышится чей-то голос из последнего ряда. И тут же с другого конца зала громко спрашивает женщина:
— А кто дал тебе право пьянствовать?
Зал начинает всерьез волноваться.
Тогда Осташев просит соблюдать тишину и тут же разъясняет, что, согласно установленному порядку, каждый может высказаться по существу рассматриваемого дела.
Заметно раздраженный, Салимов начинает вести себя вызывающе. Он заявляет, что суд не компетентен разбирать его дело, пытаясь тем самым уйти от объяснений.
Но председательствующий и члены товарищеского суда быстро разгадывают тактику тунеядца.
И снова вопрос:
— На какие средства вел разгульный образ жизни?
— Я не воровал, — твердит Салимов, уклоняясь от прямого ответа, — жил на пенсию родителей.
— А почему сам два года не работаешь?
Вопрос явно не по душе Салимову.
Лишь спустя несколько минут он невнятно произносит:
— В этом виноват.
Посоветовавшись с членами суда, Осташев объявляет, что товарищеский суд переходит к заслушиванию свидетелей, а также желающих высказаться.
— Видимо, придется начать с допроса соседей. Им больше всех известно о Салимове. Пусть скажут свое слово. Итак, Тюленев Иван Ефимович, прошу вас, подойдите поближе.
Протиснувшись между людьми, стоящими в проходах, к сцене почти вплотную подходит среднего роста мужчина лет пятидесяти, с проседью в волосах.
Взглядом окинув зал, Тюленев начинает давать показания:
— Я хорошо знаю Мубарака Салимова. Тридцать с лишним лет он трудился на комбинате, никогда не был тунеядцем. Последнее время я работал с Мубараком в одном цехе, на одном станке. Прямо скажу, золотые руки. И квартиру мы в одном доме получили. Совсем как будто породнились…
Тюленев взглянул на обвиняемого.
— А вот сынок на скамье подсудимых. И ведь не безнадзорен был этот голубчик, а наоборот, все семейные блага получал в избытке. Выходит, сами трудились, а его к труду не приучили. Школу бросил, а тут и в компанию попал нехорошую.
Сейчас Хабир вконец распоясался, покою ни семье, ни соседям не дает, хоть из квартиры беги…
А коли пьяный придет, так и вовсе житья нет.
Мое слово такое: не будешь, Хабир, работать — совсем пропадешь!
Один за другим дают, показания свидетели. В их словах звучит не только гнев, но и желание помочь Салимову, наставить на истинный путь.
— Очнись! — говорит его товарищ Белов. — Ты стал самым настоящим тунеядцем, паразитом, превратился в самовлюбленного эгоиста.
Еще резче высказался рабочий Каналин:
— «Человек сам должен создавать ценности… Только прощелыги хотят жить за счет чужого труда, а поэтому в их воображении идеал жизни — это ничего не делать и хорошо жить», — указывает товарищ Хрущев.
А кто такой Хабир Салимов?
Тунеядец!
Что дает Салимов обществу? Ничего. А присваивает очень многое. Такие люди обкрадывают не только общество, они обкрадывают самих себя.
Мы, рабочие, не хотим, не можем и не будем мириться с трутнями и тунеядцами. Надо выселять их вон из нашего города!
В зале звучат аплодисменты.
— Разрешите и мне сказать, — донесся из зала чей-то хриплый голос. И вот по проходу шагает отец Салимова. Мало кто из присутствующих не знает этого человека. Правда, несколько лет он уже не работает, но и сейчас пенсионера Салимова можно часто встретить на комбинате в кругу рабочих, особенно среди новичков, прибывших сюда из ремесленных и технических училищ.
Недаром руководство завода решило выдать Салимову постоянный пропуск на комбинат.
Салимов лучший производственник.
Салимов лучший общественник.
Салимов лучший товарищ.
А сейчас…
…— Тяжело мне, старому кадровому рабочему, — говорит он хриплым от волнения голосом, — сидеть сегодня здесь. Судят моего сына, и позор ложится не только на него, но и на меня. Хабир утверждает: «Я не вор, не убийца». Это, конечно, так, но он забыл другое, забыл нашу святую заповедь — кто не работает, тот не ест. И в этом виноват прежде всего я, его отец.
Как видите, жизнь сурово наказала меня за беспечность, за слепую любовь к сыну. Порой мы, люди старшего поколения, рассуждаем так: прожили мы тяжелую трудовую жизнь, так пусть хоть наши дети не знают забот.
А ведь это неверно.
Защищать сына я сейчас не могу, он виноват, он опозорил всю нашу трудовую семью.
Несколько секунд Салимов помолчал, потом, словно бы собравшись с силами, закончил:
— И все же я верю, что Хабир способен исправиться, он не потерянный человек, его можно отрезвить и поставить на ноги. Но один я этого сделать не в состоянии.
Я прошу общественность помочь мне в этом, прошу вас, товарищи судьи!..
Выступающих было немало. Каждый старался разобраться в Салимове, выразить возмущение его поступками. Но наряду с суровым осуждением тунеядца в зале шел большой разговор о том, как спасти его, вернуть в трудовую семью. И это было, пожалуй, самой главной темой всех выступлений.
Наконец, высказались все желающие. Осташев опять предоставил слово Хабиру Салимову. Что он скажет? Понял ли он, что люди хотят ему добра?
