Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Нет, ты уж, Ваня, поподробнее.

Цыганков начал рассказывать, перескакивая с одного на другое. Говорил, а сам нет-нет да и посматривал на фотокарточку, висевшую над кушеткой. На старом снимке — молодой, во весь рост Кузьма Петрович в военной форме. Тогда у него были темные, чуть опускавшиеся к углам рта усы. А теперь — седая жидкая кисточка. Рядом на фотокарточке — молодая красивая женщина. «Мать Вали, — сразу определил Цыганков, — похожи они: такая же маленькая, по плечо своему невысокому мужу, и глаза такие же круглые и серые. Только прическа гладкая, с ровным пробором посредине: косу, видно, носила».

— Постой, постой, — перебил рассказ Кузьма Петрович. — Сколько ты, говоришь, даешь за смену? Двести двадцать? Валюша, подай-ка с этажерки вон ту серенькую книжку.

Зашелестели страницы, мелькнули какие-то цифровые таблицы. Кузьма Петрович вскинул очки на лоб, сощурился и неожиданно подмигнул:

— А ты, Ваня, часом, не того, не загибаешь? Да нечего краснеть, я верю. Только, судя по этому справочнику, — он постучал согнутым пальцем по книге, — вы, ребята, перекрываете норму взрослого.

— Нам об этом говорили, Кузьма Петрович. Да только норма-то эта довоенная.

Очки снова сползли на переносицу, и Кузьма Петрович, внимательно посмотрев на Цыганкова, откинулся на подушку:

— Да, довоенная. Сейчас такие нормы надо перекрывать вдвое-втрое. Тяжело вам, ребята, такое дело, а иначе нельзя…

Старик о чем-то задумался. Ребята тоже молчали, не решаясь заговорить. Кузьма Петрович встрепенулся:

— Ну, чего смолкли? Теперь твоя очередь, Паша, рассказывать.

— Он слесарь, — начал Иван за друга, зная, как трудно втянуть того в откровенный разговор. — Из Калача. А вчера сбежал оттуда…

— То есть как — сбежал? — Валин отец даже привстал, словно хотел получше рассмотреть беглеца.

— Ну, он в армию хочет, а его не берут. Вот он и приехал в облвоенкомат…

— А за тебя кто-нибудь остался, Павел? Ты даже не подумал об этом? Зря, зря…

Кошелев смущался редко, но сейчас весь залился краской. Вспомнилось: сегодня как раз должны были приступить к ремонту понтонов, понтоны нужны действующей армии. Людей на это выделили в самый обрез.

Тягостное молчание прервал Кузьма Петрович:

— Я вам, ребята, расскажу одну историю из своей жизни, — начал он. — Дело было, если память не изменяет, в декабре 1919 года. Беляки тогда в нашем городе свирепствовали. А мы, красноармейцы, сидели за Волгой и ждали начала наступления, чтобы освободить город. Настроение у всех было боевое: чувствуем, вот-вот будет приказ — вперед. Я в те дни заявление в партию написал: так, мол, и так, накануне решающей схватки прошу принять меня в ленинскую Коммунистическую партию большевиков; обязуюсь жизни не щадить в борьбе с врагом.

И, понимаете, в такой момент, когда вот-вот в бой, вызывает меня командир и говорит: «Сильно поизносились бойцы, а путь вперед — долгий. Назначаю тебя, Кузьма, по ремонту обувки» (я кое-что соображал в этом деле). Я — в амбицию: меня, лихого, как мне казалось, бойца — в сапожники?! Командир мог приказать — и точка. А он убеждает: «Один лишний штык бой не решит. А без обуви далеко не отгонишь врага». Пришлось подчиниться, хотя и не очень хотелось заниматься таким будничным делом. Не успел все перечинить — приказ наступать. Ну, погнали белогвардейцев. А я все вместо винтовки шилом орудую. Как остановка — так бегут ко мне люди: подлатай, Кузьма, сапог; подбей, Кузьма, подметку, а то каши просит. Так до самого Ростова и сапожничал. Отвели нас на отдых. Ребята, которые тоже раньше заявления в партию подали, орлами ходят. Еще бы — герои! А я нос повесил. Комиссар спрашивает: «А ты почему на собрание не идешь? Сегодня твое заявление разбирать будем». — «Не заслужил, — отвечаю, — такой чести». Смеется: «Иди, чудак».

Пришел я, сел подальше в уголок. Одного принимают — герой! Трех офицеров в плен взял, с пулеметным расчетом самолично расправился. Другой в штыковой атаке четверых одолел. А у меня какой счет? Столько-то латок, столько-то метров дратвы? Вдруг слышу — и мою фамилию выкликают. Притихли все. Ну, думаю, позвал меня комиссар на посмешище.

И тут встает один боец, здоровенный такой, фамилию его забыл. «Что молчите? — говорит. — Али не помните, каков он под Воропоново был в бою? А что теперь по сапожной части пошел, так что в том плохого?» Снимает он с себя сапоги и показывает собранию: «Вот. Как в Капустином Яру починил их, так я в них до Дону и топал. И сейчас как новенькие. Спасибо тебе, Кузьма Петрович, за работу по совести».

Первый раз в жизни меня тогда по имени-отчеству назвали!..

Кузьма Петрович, улыбаясь воспоминаниям, глядел в потолок.

— И приняли? — спросил Цыганков.

— Да. Разъяснять, что к чему в этой истории, или так понятно?

Кошелев почувствовал на себе взгляд Валиного отца и неожиданно вскочил со стула:

— Дядя Кузьма, я… Сегодняшний день не в счет… Я завтра за него отработаю. Ночь всю буду идти, а дойду…

Он выскочил в дверь, и по лестничным ступенькам рассыпался стук каблуков. В подъезде гулко хлопнула дверь, и все смолкло.

— Что это он… так? — встревоженно спросила Валя, переводя взгляд то на Ваню, то на отца.

— Понял все, вот и припекло парня, — улыбнулся Кузьма Петрович. — Хороший он товарищ, Ваня.

— Сирота он, Кузьма Петрович.

Цыганков вкратце рассказал о Кошелеве, и Валин отец укоризненно покачал головой.

— Что ж ты меня заранее не предупредил. Я бы к нему иначе…

Иван с Валей ушли в другую комнату, а Кузьма Петрович долго ворочался на кушетке.

Позже, прощаясь с Цыганковым, он попросил:

— Ты, конечно, когда-нибудь увидишь Павла. Или лучше напиши ему. А напиши от моего имени вот что. Этот день он пусть забудет, понимаешь? Как бы вычеркнет его из жизни. А еще скажи: чем меньше в жизни вычеркнутых дней, тем жизнь полнее, полезнее, тем больше сделаешь для людей. Вот так. Ну, будь здоров, заходи почаще.

ДОМОЙ

Через несколько дней на заводе началось что-то такое, чего Иван сразу не мог понять. Часть оборудования спешно готовили к эвакуации. Воспитанников ремесленного училища по одному вызывали в отдел кадров и вручали назначения. Вызвали и Цыганкова.

— Калачевский? — спросил, взглянув на парня, усталый пожилой мужчина. — Вот и направляем тебя домой. Получай бумагу — поедешь электромонтером в Калач, в плавмастерские. И немедленно. Собирай пожитки — и в дорогу. Чтобы через двое суток был уже на работе. Сейчас ты там очень нужен — фронт к Калачу подходит.

В училище Иван привык выполнять указания точно и сразу. А в этот раз нарушил правило: сначала побежал к Вале.

Квартира оказалась на замке.

— Валюша на окопах, а отец ушел куда-то, — объясняла соседка. — Цирк-то уехал, а он больной. Как теперь жить будут?

— А когда Валя вернется?

— Наверно, дня через два.

Иван выбежал на улицу. Что же теперь делать? Ждать? А распоряжение начальника? Да и немцы подходят к Калачу, а там мать. Вдруг не успеет? Но разве он может уйти, не повидав Валю?

И вдруг счастливая мысль. Иван быстро достал из мешка тетрадь, вырвал чистый листок и застрочил карандашом.

«Валя! — писал он. — Меня срочно направили на работу в Калач. Дело поручили очень ответственное, сам начальник поручил. Как будет свободное время — обязательно приеду. Пиши мне, Валя. А еще лучше — приезжай. Мать ругаться не будет, даже наоборот».

Он написал адрес и свернул листок треугольником — таким, какие, он видел, приходили на завод с фронта.

Вверх по лестнице он пробирался тихо, так, чтобы не услышала Валина соседка. Осторожно поднял крышку почтового ящика на двери и опустил в него конверт.

Сойдя во двор, он опомнился. Что же он наделал! Ведь ему же ясно сказали, что фронт подходит к Калачу, а он зовет туда Валю! В два прыжка он опять очутился возле Валиной квартиры. Но почтовый ящик был закрыт на ключ, в круглых отверстиях белел конвертик, но его никак не вытащить. Пришлось снова постучать соседке.

5
{"b":"200926","o":1}