"Князь…" — сказал Старков, запинаясь.
— Ну, хорошо, хорошо! Смотрите только, чтобы он не заржавел. Отпустите же теперь Чарторийского. Старков! могу, ли я написать несколько слов, или послать кого-нибудь к моему будущему тестю?
"Князь…" — сказал опять Старков, в замешательстве.
— И этого нельзя? Хорошо. Готов ли ты, Чарторийский? Пойдем!
Шемяка вышел в сени. Толпа воинов занимала всю улицу; лошади были уже готовы; сторонясь, когда проходил Шемяка, один из воинов чем-то загремел; быстро взглянул на него Шемяка; воин что-то прятал позади себя; Шемяка сильно повернул его и увидел — железные кандалы!
— Видно, это кушанье не было готово ко вчерашнему ужину? — сказал он, обращаясь к Старкову.
Старков молчал.
— Подай мне их — я положу их с собою! — сказал Шемяка, схватывая кандалы, и скорыми шагами пошел к саням, сказав: — Будет время, когда звон этих кандалов обвинит Василия перед престолом Божиим!
Шемяка сел вместе с Чарторийским. Воины окружили его сани; другие скакали впереди и сзади. Своротили в сторону с Московской большой дороги. Шемяка завернулся в медвежью полсть и спокойно заснул.
— Где мы? — спросил он, проснувшись поутру, у Чарторийского.
"Мы выехали на Рязанскую дорогу".
Опять завернулся Шемяка и не говорил более ни слова. Переменять лошадей останавливались в маленьких селениях, проезжая большие.
— Боярин! — спросил Шемяка у Старкова, когда тот подошел к нему, — скажи: стало быть, приготовлены были здесь для меня лошади, и вы ждали меня?
"Да, князь!"
— А помнишь ли ты, что говорил, встречая меня в Братищах?
"Забыл, князь!" — Старков улыбнулся. Шемяка сам засмеялся.
Быстро привезли Шемяку в Коломну. Сани въехали в тамошний Кремль. Жилищем Шемяки определено было две комнаты в одной из башен Кремля. Ворота заперли и весь Кремль окружили стражею. Старков просил сказать: что ему нужно?
— Ничего! — отвечал Шемяка и не стал более говорить со Старковым. Он был разлучен со всеми спутниками своими. Почти весь первый день, молча, угрюмо, сложа руки, ходил он по небольшой тюрьме своей.
— От Великого князя приехали к тебе бояре, князь, — сказал ему Старков на другой день.
"Я не хочу их видеть, — отвечал Шемяка. — Прошу и тебя, боярин, не являться ко мне, или я ни за что не ручаюсь!"
Старков поспешно ушел. Пристав и несколько прислужников являлись к пленнику с обедом и ужином.
Уже более недели пролетело для Шемяки в тяжком его заключении, когда вечером в один день отворил кто-то дверь в его тюрьму и тихонько задвинул изнутри засовом. Шемяка равнодушно смотрел в окно на далекую Москву-реку и хладнокровно оборотился к пришедшему. Казалось, что Шемяка не обращает никакого внимания ни на один предмет из всего, что его окружало.
Вошедший низко поклонился и тихо стал подходить к Шемяке. Недоверчиво обвел глазами Шемяка и схватился рукою за тяжелый стул, подле него стоявший.
Вошедший понял движение Шемяки и сказал ему: "Неужели ты боишься меня, старика безоружного?"
— Зачем ты пришел сюда? — спросил его Шемяка. — Прошу убираться, а боюсь или не боюсь я тебя, или кого-нибудь — до этого нет тебе дела!
"Ты не узнаешь меня, князь Димитрий Юрьевич? Правда, мельком, и то давно, виделись мы с тобою, и ты мог позабыть меня".
— Кто бы ты ни был — ты раб Василия, ты один из палачей моих — пошел вон: по крайней мере, эта тюрьма мой удел, которым законно владею я, по воле Великого твоего князя. Вон! — воскликнул громче Шемяка, с умножающеюся яростью.
"Умей отличать друга от врага, князь!" — твердо отвечал пришедший, не сходя со своего места.
— Великий князь твой доказал мне хорошо свою дружбу, а с презренным смердом его дружиться я сам не захочу.
"Я не раб московского князя — я жилец целого мира и раб тому, кто, — тут голос незнакомца понизился, — кто враг московскому князю!"
Шемяка изумился и при сумраке внимательно смотрел на старика, стараясь разглядеть его.
— Я принес к тебе вести от брата твоего, от князя Димитрия Васильевича, от княжны Софии Дмитриевны.
"Искуситель! какие имена произносишь ты! — воскликнул Шемяка, закрывая лицо руками. — Зачем пришел ты смущать меня, меня, всеми позабытого? Я приучился было смотреть на свою участь и слова бы не сказал, если бы целый век суждено мне было здесь просидеть. Мое безумие слишком стоило такой награды — моя глупость достойна наказания!"
— Нет! добро никогда не погибнет, и кто сеет его горестью, тот пожнет радостью…
"Молчи, молчи, враг ли ты, изменник, искуситель, или в самом деле, друг мне! Слово добродетель, за этими затворами, в этих стенах, будет насмешкою на людей и укором Богу! Но говори — лги мне о вестях от тех людей, имена которых пробуждают еще душу мою!"
— Они все живы, здоровы, кланяются тебе.
"Живы — и забыли меня…"
— Ах! не забыли, князь добрый! Князь Заозерский и невеста твоя теперь в Угличе!
Как от громового удара вскочил Шемяка со своего места. "В Угличе? — воскликнул он. — Но ты лжешь… Кто ты?"
— По имени Иван, по прозвищу Гудочник, по душе недруг московского князя.
"Да, я узнаю тебя, кажется; не помню только: где мы виделись?"
— Мы виделись с тобою однажды, в страшный час кончины боярина Иоанна Димитриевича, в золотых надворных сенях.
Минувшее пролетело, казалось, перед взорами Шемяки. "Да, правда — помню!" — сказал он.
"Горе излишне мудрствующему, горе князю слабому, окруженному злым советом! От первого погиб боярин Иоанн; от второго родитель твой потерял престол!"
— А горе ли тому, кто добыл его мечом и потом вольно уступил своему врагу?
"Горе, если раздор кипит между родными, и один брат парит соколом, а другой, как рак, пятится в воду".
— Я знаю, что тебя все считают человеком бывалым и оказавшим большие услуги темными делами моему родителю.
"Нет, не темными, князь, — мои дела просветлеют солнцем там, некогда, где и когда светлые мирские дела многих князей и бояр покажутся тьмою кромешною!"
— Чего же хочешь ты от меня?
"Я пришел сказать тебе, что я состою в твоих повелениях". — Гудочник стал на колена и поцеловал руку Шемяке.
— Что же ты можешь для меня сделать?
"Разве недовольно уже и того, что к тебе перепадает через меня весточка от милых тебе людей? Весть от милого, как капля воды на палимый зноем язык, подкрепляет и оживляет нас".
— Но что же, если они живы только, что из этого?
"Они помнят тебя, а кто помнит, пожалеет ли чего-нибудь за твое спасение?"
— Что говоришь ты!
"Неужели в несколько дней дух твой до того ослабел, рука твоя до того разучилась держать меч, а душа таить крепкую думу?"
— Нет! нет!.. — сказал Шемяка, удерживая свое нетерпение, — но человек благовейно должен принимать наказание Божие.
"Князь! эти речи не по твоей голове, эти мысли не по твоему плечу! Что если бы кто теперь принес тебе весть свободы?"
— Свободы, — воскликнул Шемяка, — раздолья воле, разрушения мечу…
"Тише, ради Бога, князь!"
— Говорит о свободе моей и велит шептать — боится тюремных стен! Прочь от меня, соблазнитель! Я не верю тебе, краснобай, не верю ни вестям, ни словам твоим!
"Хорошо — надобно тебя уверить — до тех пор ни слова. Завтра, когда заблаговестят к обедне, смотри в это окошко, прямо на берег Москвы-реки, вглядись, с кем буду я там говорить. Добрая ночь!" — Старик ушел и запер за собою дверь.
Как взволновалась кровь Шемяки, как вскипелись все его мысли! До тех пор, беспрерывно, какое-то бесчувствие владело им после первого порыва, после той минуты, когда он готов был не отдаться живой в руки злодеям своим. Пролетела эта минута, и мысль о безрассудной доверчивости к Василию и ненависть к людям, сменившие его радостное ожидание, его надежды на мир и счастие, подавили его душу. Он не смел даже и роптать на самого себя, не смел осуждать своего поступка: его присоветовали, его одобрили люди столь добродетельные, столь милые ему; они, конечно, терзались после того, узнав судьбу Шемяки и гибель, в какую повергли его. Все это уничтожало, смешивало все помыслы, и Шемяка почитал все сие Божеским испытанием, наказанием, терпеливо решаясь ждать своей участи. А теперь? А! теперь все ожило в его душе: мщение, любовь, ненависть, гордость, оскорбление, позор, нанесенный его роду и званию, даже мысль о том, что он выдал беззащитного брата своего на жертву неутолимому, хитрому Василию! Ему пришло в голову помышление и об опасности, какой подвергались, может быть, Заозерский и дочь его. Он загорел, закипел мыслью свободы, мщения! Он вспоминал потом все, что слыхал о Гудочнике, странном, непонятном человеке; готов был верить, что этот старик оборотнем проходит сквозь двери и затворы темниц, невидимо присутствует во дворцах и увлекает души людей колдовством. Он вспоминал, что таинственный Гудочник всегда оказывал преданность Юрию и роду его; что он был участником и важным действователем во всех умыслах и смятениях до первого завладения Москвы Юрием. Но почему Гудочник ненавиствует московскому князю? Кто этот непостижимый старик? И если он доставит ему свободу, что начать тогда? Куда устремиться? Только бы выйти из темницы, только бы свободно дохнуть в чистом поднебесье — душа встрепенется сильною, крепкою думою…
