— Братец! тебе все это чудится. Неужели злые сны, или… то, что наяву видели мы прошедшею ночью — тебя смущает? Грешно, грешно, брат, за радушие родственное отвечать не ласкою.

"Разве тебя кто ласкал, что ты так убаюкался".

— О если бы ты видел, как сам Великий князь бросился ко мне на шею, как тетка обрадовалась мне…

"А меня Великий твой князь только измучил похвалами своей невесты. Она ему нравится; да мне-то что до того? А тетушка — только что не прибранила меня! Бабий язык, словно нож добрый — так и режет".

— Я слышал, будто ты горячо что-то говорил с тетушкою; но, ради Бога, брат, прошу тебя…

"Отвяжись!" — вскричал Косой и скорыми шагами удалился из палаты.

— Он вечно таков — и что будет из всего этого? Неужели он мыслит что-нибудь вновь затеять? Он и собирался сюда совсем не так, как ездят на веселье родственное. Богом божусь, что я не буду твоим помощником, брат честолюбивый! и лучше стану за Василия Васильевича, нежели за тебя! Пора перестать литься крови христианской, лучше тупить мечи о груди поганых, нежели о груди братий своих. Но — он занят мечтой: советы мои, советы брата Димитрия, кажется, усмирили гнев родителя. А эта старая змея, этот боярин, эти крамольники, которые ссорят нас еще… не уеду без того, пока не кончу всех старых смут и поводов к вражде. Чистая душа говорит открыто… Что мне!

Последние слова проговорил Шемяка почти вслух. "Хвалю тебя, князь Димитрий Юрьевич, — сказал боярин Симеон Ряполовский, подходя тогда к Шемяке. — Такой доброй думы всегда надеялся я от твоего благодушия и высокого разума".

— Боярин! — отвечал Шемяка, — я сам всегда уважал твои честные мысли. Скажи: неужели еще сомневается Великая княгиня в искренности нашего примирения и в слове моего родителя?

"Она так недоверчива от природы, и притом старый человек, и женщина. Молодой князь наш добр, но молод, а люди коварные и смутники везде сыщутся. Ради Бога, не смотри только на пустые речи и уговаривай брата. Мы искренно хотим дружбы и мира".

— Дай Бог! Но не знаешь ли, боярин, что такое было у брата с теткою сегодня?

"Я сам был при том. Так — черная кошка пробежала! Надобно было случиться беде: только, что братец твой подъехал к крыльцу, как ворон — Бог весть откуда взялся — порх в сени и в палату, сел на божницу и закаркал. Княгиня страшно испугалась, но когда бросились ловить проклятую птицу, она кинулась опять в сени и улетела, а в эту минуту князь Василий Юрьевич вошел в двери. Я, признаться, не трус, а таки, нечего — испугался столь недоброй приметы".

— Да, — сказал Шемяка, — примета не добра. Но неужели на вороньем полете могут основаться любовь наша, или нелюбие?

"Княгиня — женщина — и Витовтовна! — сказал тихонько Ряполовский. — А люди хуже воронья всегда сидят подле князей и княгинь, да того и смотрят, чтобы у добрых людей глаз выклюнуть. Вы запоздались приездом в Москву, брат твой остановился Бог знает где, вооруженная толпа наполняет двор его. Не от грома загорается пожар, а от серной спички. Да и эти проклятые колдуны, с которыми советуется княгиня, эти люди злее колдунов, которые окружают князя и княгиню… Первое слово княгини было: "Насилу пожаловал, батюшка, князь Василий Юрьевич! Ждем, не дождемся — что за немилость! А родитель твой, видно, и совсем не пожалует на веселье к племяннику — благодарны на дружбе, да на родстве…"

— О бабы! — вскричал Шемяка, с досадою, — от вас сыр-бор горит!

"Моего родителя послали вы угощать в Дмитрове, тетушка!" — сказал твой братец, вспыхнув гневом, но скрывая досаду. Тут слово за слово — и княгиня, и князь наговорили таки друг другу добрым порядком. Я и другие бояре спешили прекратить ссору, позвали поскорее Великого князя. К счастию, княгине было некогда, но она уходя говорила: "Постой, постой — я ему выпою все добрым порядком, вымою ему голову, так, что и в бане никто ему этак не мывал!" Вот все что было — тем ссора и кончилась!"

— Боярин! будь искренен, скажи: не бабьи ли все это сплетни? И неужели из этого опять завяжутся у нас крамолы и вражда? Еще ли нам мало? Восемь лет свар и несогласия — о Господи, и Боже мой великий!

"Удерживай своего брата, князь Димитрий Юрьевич: он точно пороховое зелье — так и загорается! Сам Великий князь и все мы уговаривали потом княгиню. Отец протопоп обещал отслужить молебен с водосвятием в палате, куда влетел ворон. Верь, повторяю тебе, что и Великий князь и все мы желаем мира".

— Я то же слышал от отца моего; да подле него есть теперь ангел-хранитель, младший брат Димитрий. Вот душа, боярин! Светла, как солнышко в день Светлого Христова праздника, чиста, как родник живой воды.

"За искренность мою я попрошу тебя быть искренним. Скажи мне только одно, князь Димитрий Юрьевич: правда ли, что крамольник боярин Иоанн теперь находится у твоего родителя?"

Такой неожиданный вопрос смутил Шемяку. "Лучше приму грех на душу, нежели возмущу спокойство истиною. И ложь во спасение! — Не знаю, — отвечал он Ряполовскому, — разве этот боярин прятался от меня в мышью норку — я не видал его у моего родителя".

Ряполовский быстро и проницательно посмотрел на Шемяку. "Князь! — сказал он, — отчего же ты смущаешься? Если и ты таишь что-нибудь в душе своей…" Боярин покачал головою.

Шемяка покраснел невольно. Он чувствовал неправоту и внутренно проклинал боярина Иоанна и случайную встречу с ним, вовлекшую в обман и притворство. Но что было ему делать? Рассказывать, оговаривать брата или таить истину? Так одно приближение зла кладет туск на чистую душу, подобно тому, как от приближения дыхания человеческого тускнеет светлое стекло!

— Боярин! — сказал Шемяка, схватив руку Ряполовского, — поверишь ли ты мне, после того, что я тебе скажу: оставьте меня заложником, окружите стражею мой кремлевский двор, и требуйте от отца моего выдачи боярина Иоанна, если он у него. Довольно ли этого? Но будьте только искренни — моему старику, может быть, осталось немного жить — зачем отравляете вы его последние дни огорчениями? Зачем нет от вас дружбы родственной, чистой и прямой? Зачем было тревожить старика, занимая его удельный Дмитров?

— Окаянный боярин, смутник Старков, да Петр, воевода Ростовский, всему были причиною!

— Скажи, — продолжал Шемяка с жаром, — имел ли право отец мой на Великокняжеский престол? Спрашиваю не боярина московского, не слугу московского князя, но Ряполовского, христианина и честного человека?

"Князь! разве не губило уже это Руси?"

— Нет! говори только: имел или не имел — оставим все расчеты в стороне. Человеческая мудрость ничто пред судьбами Божиими… Да или нет?

"Да!" — сказал Ряполовский, пожимая руку Шемяке.

— Без боярина Иоанна владел бы Василий Васильевич Великим княжеством, или нет!

"Нет!" — отвечал Ряполовский твердо.

— Довольно! Оцени же все; будем молиться Богу, да сохранит он нас всех в мире и тишине для благоденствия рода христианского; но не осудим, да не будем сами осуждены.

Шемяка поспешно удалился.

"Неужели и после этого он хитрит?" — сказал сам себе Ряполовский, в задумчивости оставаясь на том месте, где говорил с Шемякою.

Говорят, что для человека есть три радости в жизни: рождение, свадьба и смерть. Прекрасен день рождения, когда улыбка отца и материнская слеза радости встречают невинный, ангельский взор младенца! Прекрасен день, когда юноша ведет к алтарю Божьему милую подругу свою и дает обет на жизнь до гроба, союз неразрывный и за гробом, если (и кто в этом не уверен?) любовь переживает жизнь человека, а не ничтожество удел замогильный! Прекрасен и день кончины, когда сей день есть конец бытия, утомленного счастием мирским, великая суббота века человеческого, всеобъемлющая мысль успокоения; когда взор старца с радостей мира обращается на блаженство неба, и слезь ближних смывают с души его последние пятна земного бытия.