Шемяка хотел было идти.
— Нет, нет! Не уходи, сын мой, чадо мое! Дай мне на вас наглядеться… Ах! Василий!..
Священник думал исполнить приказ Юрия, но остановился, ибо Юрий, голосом более и более угасавшим, лепетал уже невнятные слова. Язык его коснел; глаза закатывались. От сделанного им усилия говорить с детьми он ослабел совершенно, голова его поникла, глаза помутились, колоколец поднялся выше. Он шевелил еще губами. В горести упали подле него на колени сыновья его и рыдали. Юрий двигал правую руку, силясь, по-видимому, сделать крестное знамение. Священник поднял руку его, положил на грудь, вложил в руку крест и стал кадить ладаном в маленькой серебряной кадильнице. Быстро поднялся тогда Шемяка и смотрел на отца без слез и рыданий. Он приложил руку свою к его груди, пощупал его руки, лоб — все было холодно, и через минуту только короткое дыхание порывисто вылетало из уст Юрия. Священник читал отходную молитву — еще пролетела минута… дыхание Юрия прекратилось…
Тогда и Димитрий Красный перестал рыдать и плакать. Несколько мгновений смотрел он на хладный труп отца, потом стал на колени, обратился к образу и тихо молился. Поднявшись, закрыл он лицо родителя своего святым покровом. Тут взоры его встретились со взорами Шемяки, и братья бросились в объятия друг друга, крепко сжали один другого, слезы их полились снова и смешались. "Ты бледен и едва держишься на ногах, любезный брат!" — сказал Шемяка, чувствуя, что Димитрий Красный шатается.
— Если бы я и совершенно здоров был и тогда только вера помогла бы мне перенести тяжкую нашу потерю. А теперь, когда только забвение самого себя дозволяло мне быть при смертном одре родителя и я едва могу двигаться от слабости… о брат!.. ты оплачешь вскоре и мою кончину!
"Друг и брат! Что говоришь ты? — воскликнул Шемяка. — Нет! Бог милосерд…" Красный лишился чувств и повергся в его объятия. Шемяка осторожно положил его на постель великокняжескую. Тяжело дышал Красный.
Шемяка не слыхал, как настежь растворились двери и раздались стоны и рыдания. Весть о кончине Юрия уже разнеслась по дворцу, и все, собранные во дворце бояре и сановники, вошли в комнату, где лежало тело его, и в другую, перед нею находившеюся. Шемяка опомнился, когда несколько стариков, бояр звенигородских, товарищей юности Юрия, стали на колени подле его тела, заливались слезами и причитали: "Князь добрый! На кого покинул ты нас! Высокий умом, смиренный смыслом, лепый взором, чистый душою, мало глаголавший, много разумевший! Не узрим уже мы тебя! День скорби, день тьмы и мрака! Горе нам, братия! Уснул князь князей! Звезда сияющая склонилась к западу! Господин великий! где честь твоя и слава? Властитель земли Русской! мертв лежишь ты и ничем не владеешь! За багряницу саван, за красные чертоги гроб выменял!.." Так вопили и причитали верные слуги, среди плача и рыдания. Плакали все — друзья и враги, подвластные и непокорные. Кроме умилительного зрелища кончины старшего из князей русских, многие с ужасом в те же время думали о судьбе Руси, об участи Москвы, о том, что теперь будет, когда не стало Юрия, и сыновья его повелевали силами Москвы, враждуя против Василия.
Когда Димитрий Красный пришел в чувства, его взяли под руки и увели в его комнаты. Бояре и все сановники вышли в Большую палату.
Еще раз преклонился перед телом отца своего Шемяка, еще раз поднял он покров с лица Юрия, вглядываясь в доброе, благородное его выражение. Юрий казался спящим; улыбка застыла на устах его, и ни одна примета скорби не мрачила его чела.
В эти минуты ни печаль, ни мир, и ничто не волновало души Шемяки. Но — суета мира уже звала его так, как земля звала тело его отца. С одной стороны явились люди, назначенные опрятать покойника; с другой пришли бояре отца его и сказали, что Шемяка должен немедленно явиться в собрание бояр, где начинаются уже толки и споры, и что Кремль наполнился волнующимся народом. "Не прикажешь ли принять меры предосторожности?" — спрашивали бояре.
— Ничего не прикажу, — отвечал Шемяке,
"Не позволишь ли нам посоветовать с тобою, князь Димитрий Юрьевич?"
— Не нужно, — отвечал он.
Бояре безмолвно отступили.
— Возвратился ли брат Василий?
"Нет еще".
— Итак, да совершится все без него, — отвечал Шемяка. Он взял из-под изголовья отцовского небольшой ящичек, запечатанный великокняжескою печатью, дал знак идти за собою боярам, пришедшим к нему, и пошел в собрание.
Оно было уже умножено вновь пришедшими, ибо весть о кончине Юрия быстро пролетела уже по Москве. Подходя к дверям Большой палаты, Шемяка услышал шум и спор. Он остановился. Следовавшие за ним думали, что он тревожится страхом и опасением, и осмелились снова предложить ему о предосторожностях.
— Умолкните, бессмысленные, не понимающие величия кончины старца и Великого князя вашего! — воскликнул Шемяка и сильно расхлопнул дверь в Большую палату.
С негодованием увидел он, что не скорбь, не уныние, но беспокойство и шумное волнение царствовали в собрании; голоса возвышались; крамола действовала.
Вход Шемяки заставил всех умолкнуть. Мужественно стал он посреди собрания и быстро окинул взором всех присутствовавших. "Кто смеет здесь буйствовать? — сказал Шемяка. — Люди, недостойные своих званий и санов! Еще труп владыки вашего не остыл, и вы, в доме его, дерзаете уже помышлять о чем-либо другом, кроме благоговения в великий час его кончины!"
— Князь Димитрий Юрьевич, — сказал ему один старик боярин. — Мы не буйствуем; но в лице родителя твоего скончался не просто старец, но Великий князь Московский. С ним соединена была судьба русской земли. Народ, дружина, все мы ждем теперь решения сей судьбы. Скажи нам: кто теперь Великий князь?
Смятенный говор прожужжал в собрании. Шемяка снова обвел всех присутствовавших взором. "Не дерзайте решать судьбы Великого княжества! — сказал он. — Здесь видите вы решение оной, изреченное родителем моим; здесь сокрыто последнее его слово!" Он поднял и показал всем ящичек, держа его левою рукою. Взоры всех обратились на таинственный ящичек сей. "Но прежде, нежели мы что-либо узнаем, клянитесь мне все, — сказал Шемяка, — что все вы свято исполните волю отца моего. Я обещал ему повиноваться, и передает ли он Великое княжение брату моему, или отдает его последнему рабу — я, первый, клянусь ему повиноваться и положить живот мой во исполнение последней воли его!" — Он поднял правую руку и воскликнул громко: "Клянусь Богом всесильным, карающим клятвопреступника!"
— Клянемся! — воскликнуло несколько голосов, и несколько рук поднялось по слову Шемяки; большее число безмолвствовало; некоторые дерзнули что-то бормотать.
Грозно оглянулся кругом Шемяка. "Кто смеет противиться? — сказал он, видя, что приверженцы Василия явно хотят восстать против него. — Или снова браням и усобице хотите вы предать Великое княжение? — продолжал Шемяка. — Князь Василий Ярославич, князь Юрий Патрикеевич, вы все, которых призвал сюда отец мой, пленники его, преданные воле его судьбами Бога победодавца! Вы смеете сопротивляться голосу, который из гроба повелевает вами? Смеете ослушаться его, имевшего власть над животом и смертью вашею?"
Грозен был Шемяка в сии минуты и величествен был вид его. Но еще колебалось и волновалось собрание. "Подожди, князь Димитрий Юрьевич, старшего брата, который заступил теперь тебе место отца твоего", — заговорили некоторые. "Князь! Мы не смеем нарушить завета отцов, когда Господь послал по душу твоего родителя", — сказали другие. Шемяка вдруг удержал гнев свой поставил ящичек на стол и тихо, став снова среди собрания, начал говорить:
"Я был бы самый презренный из человеков, если бы осмелился притворствовать в сии горестные мгновения. Знайте же, что мне вовсе не известно, кому передал Великое княжение отец мой. Если он отдает его брату Василию — я буду первый слуга его; если же он отдает его и племяннику Василию… я первый обнажу меч на врагов его! По завету отцов, Великое княжение принадлежало отцу моему и ничто в течение девяти лет не могло нарушить его прав — он скончался Великим князем. Если бы я руководствовался корыстным побуждением, я стал бы теперь за своего брата, но вы видите мои поступки! Воля властителя, старца, первого в роде Мономаховом, когда он предузнавал уже кончину свою, так превышает нашу волю, как небо землю! И какое вы имеете право, вы, рабы его и послушники! решать то, что выше вас? Клянитесь повиноваться его воле, и я мгновенно сорву печать с его завещания!"
