Радостный шум раздался при сем известии в толпе народной. "Непотач Крыжовникам! — кричали разные голоса. — Знай наших! Спасибо воеводам!"

"Уведайте, люди новогородекие, о другом важном деле: притек к нам в Новгород князь углицкий, Димитрий Юрьевич, и бьет челом господину государю Новугороду, и всем пяти Концам его, и преосвященному архиепископу Евфимию, Великого Новаграда и Плескова Владыке, посадникам, тысяцким, боярам и житейным людям. А просит он, князь, себе помочи; то, как вы рассудите, люди новгородские: давать, или не давать?"

— Начинай, ребята! — сказал посадник Славянского Конца — и громкий крик: "Помогать! Давать! Новгород искони не отказывал добрым людям!" — раздался с этой стороны.

"Славянщина загорланила, — говорили в другой стороне. — Ну! не уступать, гончарцы!" И еще громче Крик: "Долой, долой, не надо, не надо! Новгород не хочет!" — раздался с сей стороны от Гончарного Конца,

— Что там: о чем посадник говорит? — спрашивал старик, теснимый в толпе.

"А Бог весть! О немцах что-то мне послышалось — да не теснись ты, рябая харя!"

— Молчи, долговязый!

"Чего молчи: разве я не новгородец?"

Жаркий спор восстал между тем подле посадника.

— С чего взяли говорить о помочи князю углицкому? — кричал один толстый старик. — То ли время теперь, когда нам не знать куда оборотиться: се литва, се немцы, се шведы! Помогать пожалуй, да только как?

"Разумеется: мечами!"

— Мечами? Воевать с Великим князем?

"Кто его называет Великим князем? Для Новгорода он просто: московский князь Василий Васильевич, недоброхот новгородский".

— А князь углицкий просто князь Димитрий Юрьевич, одного гнезда яичко, из которого вороги на нас выводятся!

"Если Бог пособит ему сесть на московском княжении, он обещает нам великие льготы и милости".

— Вам — так; да вы-то еще не весь Новгород!

"А в вашей чести разве целый Новгород помещается?"

— Держись за свою покрепче.

"Люди новогородские! как нам не заступиться за бедствующего князя, когда безбожная родня его, притеснитель наш, князь московский, зло неслыханное сотворилз вырезал очи родному брату его; уморил другого брата его; захватил его невесту; отнял у него удел; пожег и попленил его волости; держал его самого в темнице…"

— По мне кусайся они между собой, как хотят — что нам вступаться!

"Экое зло сотворилось! Ужели Бог попускает такие дела без наказания!"

— Неправда, люди добрые, неправда! У князя Василия Васильевича Юрьевичи отнимали отцовское наследие, вопреки законам Божеским и человеческим; искали его смерти, садили его в темницу, возмущали Москву, и Бог наказал старого Юрия смертию, а Димитрий Юрьевич ехал в Москву, с тем, чтобы зажечь ее, да грабить, извести Василия и род его. Василий простил ему, посадил его на княжество, на Коломну; но Димитрий бежал, передался к проклятым татарам и теперь возмущает нас! Правда: Василию, брату его, вышибли очи, да это случилось в бою-'в тут разве разбирают, во что бьют? "Нет! ему ножом в темнице вырезали очи",

— Вздоришь: попала стрела…

"Разве две стрелы, потому что у него обоих глаз теперь нет. Подумайте-ка! каково ему теперь не видеть света Божьего?"

— Ну, что же? Садись он, да пой Лазаря!

"Тут думать о пользах Новгорода надобно, а не о княжеских глазах! Ты как полагаешь, сосед?"

— Я ворожу пальцами — надобно помочь, аль не надобно?

"Тебе стыдно молчать, Яков Петрович!"

— Да, куда уж тут нам соваться: и без нас толков не оберешься!

"Мы все глядим на то, что перед глазами торчит, а не подумаем как бы на будущее. Дмитрий добр и храбр, Василий зол и труслив; Дмитрий все обещает, Василий только и посылает к нам за данью, да за пошлинами".

— Верь ты этим добрым! Все они хороши и ласковы, пока в загоне; а только что оперятся, так и начнут зубы скалить на наше добро! Господи ты, Владыко! чему и завидовать-то: торжишки стали худы, закамские сборы хоть брось — на расходы не выручишь…

"Ну, что тут много толковать: пусть Димитрий Юрьевич остается у нас наместником; новгородских калачей с него достанет".

— Так, ты думаешь, Москва и даст нам свободно сделать его наместником? А между тем Галич, Углич, Бежецкий Верх, она все возьмет, и от нашего недоброхотства иразгласия усилится вдвое.

"По-моему: не добиваться того, чтобы Димитрия посадить на московский престол, а только пособить ему поворотить свои волости… Да уймите народ: что они вопят без толку — не дадут порядком подумать!"

— Что вы морочите нас, посадник и люди именитые! как будто в самом деле хотите нас спрашивать! Ведь мы знаем, что у вас уже на деле все положено. Говорите прямо. Нечего попусту народ томить — иной ведь не завтракавши с раннего утра!

"Эдак он выехал! Посадник мне не приказ: я сам себе указ. Сегодня он посадник, а завтра я!"

— Да, так ты и глядишь, что тебе быть новгородским воеводой!

"Хотим знать решение Владыки; пусть докончит и скажет, от его воли не отступимся!"

— Да где денег взять? На полатях у Святой Софии гривны нет!

"Куда же деньги девали? Давно ли ларь запереть было нельзя: так был он набит!"

— Держи мошню — было, да сплыло!

"Одно буду говорить; и честь, и польза мовагорода требуют помочь Димитрию Юрьевичу; этим только приобретем мы крепкого с_о_юзника и твердую опору, восставим и древнюю славу, что Новгород никогда не отказывал бедствующим князьям, и тем становился выше их…"

Так шумело новгородское вече, при раздававшихся при том общих и громких восклицаниях, которые противоречили одно другому.

Сильно зазвонили в вечевой колокол — знак молчания. Все умолкло и, при звоне во все колокола, из Софийского собора шли на площадь многие знатные люди. Между ними отличался поступью, ростом и богатством одежды Шемяка. Ему давали широкую дорогу; он прямо дошел к посаднику, окинул собрание веселым взором, поклонился раз — все шапки полетели с голов; поклонился другой — одобрительный говор пролетел по собранию; поклонился в третий — и все слилось в один клик: "Да здравствует князь Димитрий Юрьевич!"

— Молодец, молодец!

"Да, он и не нищим является к нам: у него кожух-то получше нашего. А милости еще просит у нашей голости!"

— Кланяйся, кланяйся пониже — сдадимся мы на твои поклоны!

"Молчите, молчите! Князь хочет говорить!"

— Люди новогородские! — громко сказал Шемяка, — сын друга вашего, Юрия Димитриевича, обиженный злым братом, надеется на вашу помощь. Неужели нет между вами молодцов, удальцов, лихой вольницы, у которой меч просится на разгулье, душа на волю? Ко мне, ко мне! Денег нам не надобно; условий между нами не нужно! Что добуду, то разделю братьям новгородцам, и вот вам святая София, что в душу мою никогда не закрадется ни лесть, ни вражда. Я только теперь молился у гробов праотцев моих и лгать не стану!

"Исполать, исполать, молодцу! Ох! удалая голова! Знат, чт_о_ сказать!"

— Что он говорит? Мне ничего не слышно?

"Говорит, что Москву поставит ниже Новгорода",

— Нет! что каждому, кто с ним пойдет, подкует он коня золотыми подковами. Он обнимает князя Василья Георгиевича — Эх! ничего не слыхать!

"Князь! — говорил Шемяка, крепко обнимая суздальского князя, — ты испытал уже дружбу новогородскую! Я зову тебя с собою; отдам тебе родовое наследие, коли нам Бог поможет! Заверь же новгородских людей, что в словах моих душа говорит, и не помочь мне — будет им стыдно!"

— Стыдно! — воскликнул князь суздальский. — Товарищи! Меня ли вы не знаете? Со мной ли не хаживали вы на ратное дело? — Вам, мои товарищи, говорю — стыдно!

"Стыдно!" — загремело множество голосов.

— Звони в колокол — вече решает; помогать, не жалеть ни живота, ни казны!