"Сухопарый же народ! Но что слышно об их приготовлениях? Смотри: не пугнула бы вас Ганза, да не Проклял бы папеж римский!"

Снова хохот: "Да! Вступится твоя Ганза, когда у нее в Новгороде столько заложников и залогу? Эти бусурманы за гривну продадут нам всех своих крыжовников! Вот папеж так опасен. Ах! он окаянный: пишет, слышь ты, грамоту, где называет нас идолопоклонниками и уверяет, что мы жидовской да махметовой веры!"

— Ах, он обливанец!

"Ксенз бритый!"

— Крыжовник краснолапый!

"Ну, — сказал Гудочник, стараясь возобновить прежний разговор, — из всего и выходит, что вам надобно только Москве спеси посбить, а Шемяка-то какая славная для этого дубина! Вы говорите, он легкомыслен, доверчив: тем лучше, — из него что хочешь, то и делай. Он храбр, он добр, он разгульлив. Хе! подраться ли, попить ли… что твой новгородец! Мне что: ведь не детей с ним крестить; мне только отдай он Суздаль моим князьям".

— А что, Иван Феофилович, скажешь ты про своих князей, ась?

"Об них сам я ничего не скажу и другим сказать ничего не дам", — отвечал Гудочник угрюмо.

— Э! ты уж и сердишься! Я только хотел домолвить, что… хм! ребята, кажется, добрые…

"Обещают снять все пошлины с хмеля, когда будут владеть Суздалем", — сказал один собеседник.

— Вот и видно, что ты браги сам не любишь: все как бы хмелину с рук сбыть да пустить в продажу! — примолвил другой.

"Что много толковать! — сказала Марфа. — Решено: Новгород помогает Шемяке. Похлопочите-ка вы завтра, как вече-то вам уладить".

— О! за этим дело не станет… Что ты, Осип Терентьевич, все задумываешься?

"Признаюсь вам, куда не любится мне это, как говорят о войне с Москвою. Так вот сердце и вещует недоброе — уж не нажить нам добра от наших ссор с Великими князьями!"

— Мне кажется, скоро новгородские мужи станут учиться бодрости у слабых жен, — сказала Марфа с негодованием. — Вещеванью сердца верить — все равно что у кукушки о годах спрашивать.

"Ты знаешь, Марфа Ивановна, трусил ли я когда-нибудь. Но после того, как видел я погибель бесстрашного Айфала Никитича; видел, что если нет благословения-Божия, то никакая храбрость и сила не помогают; с тех пор, как этот Железный Кулак погиб в бою с булгарами, а я просидел после того в полону три года, в тяжком рабстве…

— Давно ли было это? — спросила насмешливо Марфа.

"Да, теперь вот о Семенове дне будет лет двадцать семь… Нет! более…"

— И ты все еще не опомнишься от испуга, Осип Терентьич?

"Ох! нет, нет!"

— Пора одуматься! Да и кто тебе говорит, что благословения Божия нет на войну с Москвою? Не за то ли и Айфал твой погиб, что продавал Новгород Москве? Такие дела не благословляет Господь, когда предает человек свою родину либо робеет и трусит. Он всегда благословлял нас, когда мы крепко и правдиво становились за Святую Софию; благословлял, когда отцы наши посадили Ярослава на киевском престоле, когда с Мстиславом Удалым возвратили они престол Константину, когда отстояли они Святую Софию от тьмы войск Боголюбского, когда под Орлецом смиряли гордость Василия Димитриевича, когда с Александром гоняли шведов на Неве…

"Не спорю, не спорю, матушка; но если недоумение, налагаемое на душу человека, не есть глас божий, то разве не боишься ты предвещания, какое недавно было вашему владыке? Тут уж нечего нам мудровать, а только молиться: спаси, Создатель, и не дай нам дожить!"

— Какое предвещание? — спросил Гудочник.

"Ты не слыхал, Иван Феофилович, что у великого "князя недавно родился сын Иоанн!"

— Слышал.

"Вот в тот самый час как он родился, в Клопском монастыре некий блаженный муж, именем Михаил Юро-дец… да ты его знаешь!.. (Гудочник наклонил голову в знак согласия) ударил в колокол и начал клепать сильно. Сбежался народ, испугался и повел блаженного ж владыке Евфимию. Пока вели блаженного мужа, он вопил нелепым образом, глаголя велегласно: "Горе Новуграду! Гибель Новуграду! Преходит Новгород!" Приведенну же ему ко владыке Евфимию и не престающу кричать, вот что сказал он: "Знайте, новгородцы, что в сей день родился в Москве у великого князя сын, "менем Тимофей, а сущее имя ему: Иоанн. Сей победит грады и народы, прославится до конец земли, спасет православие и Новгородом преобладает: гордыню вашу упразднит, в свою волю приведет вас, самовластие ваше разрушит, самовольные обычаи ваши изменит и за ваше непокорство и сопротивие многу беду и посечение, и плен над вами имать сотворити, а богатство ваше н села восприимет…"

— Только? — спросил Гудочник, когда все замолчали после сего рассказа.

"Нет, не только! — сказала Марфа. — Если, в самом деле, богу угодно разрушить силу и славу Новгорода, то да совершится сие на костях наших и на пепле домов наших! Я постыжду вас — я первая пойду умирать, и вот у меня четыре сына: пока Иоанн вырастет на гибель Новгорода, они также вырастут на защиту отчизны, и Марфа обречет их на погибель. Победа и слава в руце божией; но честь и жизнь в воле человека, а мертвые не стыдятся!"

— Мертвые срама не идут! — воскликнули все, воспламененные речами Марфы. — Так, так, жена доблестная! ты стыдишь нас…

"Оно так, да не так…" — проворчал Осип Терентьевич.

— Стыдись, новгородец! — воскликнул Гудочник. — Смотри на меня: я пережил родину свою, но не пережил мысли положить за память ее свою голову, и пока жив буду я, один суздалец — Суздаль не погиб!.. Постой: мне еще пришла мысль вот какая: кажется, Михаил Юродивый родня, по женскому поколению, Великому князю московскому?

Замечание Гудочника поразило самого Осипа Терентьевича. Новгородская кровь разыгралась, и, при удвоенных чарах, забыто было и поедвещание и опасение. Гости пошли, весело напевая:

Гудочник увернулся от них и возвратился к Марфе. "Бегу на пир к Марку Памфильевичу, — сказал он, — и воротился только спросить тебя о Владыке… Что ты загрустилась, Марфа Ивановна?"

— Могу ли не грустить, слыша, что говорят новгородские сановники! Как не сбыться предвещанию об Иоанне!… Ох! если бы я могла передать им хоть мою, бабью душу!..

"Все Бог исправит, и от камения воззовет глас спасения. Скажи мне о Владыке".

— Я сладил с ним, — отвечал один из новгородцев, — и теперь остался нарочно здесь, сказать тебе, что Владыка завтра благословит Новгород — только не воевать Москву, но подать помощь бедствующему князю, и быть примирителем князей враждующего рода Димитрия Донского, да отвратятся бедствия от земель русских!

"Ну, в словах не велико дело, только бы благословил. Прощайте!"

Пока у роскошной хитрой Марфы пировали почетные сановники, молодежь боярская почетная и лучшие воители гуляли у Марка Памфильева, купеческого старосты. Туда отправился Гудочник, и здесь было совсем противоположное зрелище: Шемяка находился тут первым гостем и, разогретый удалью, вином, надеждою, пленял своим разговором, молодецкою поступью, обещанием восстановить славу Новгорода битвами. О политике не думали, выгод не рассчитывали. Хозяин, первый враг московский, через тридцать лет потом погибший в тюрьме московской вместе с Марфою, не жалел вина и ласковых слов, и шумная беседа оживлялась громкими песнями.

На другой день, ранним утром, зазвонили на вечах по всем Концам новгородским. Народ сбегался на них толпами, и после благовеста поздней обедни ударили в звонкий вечевой колокол перед соборным храмом Святой Софии. По всему городу раздался и зазвенел серебряный его голос, и на призыв его устремились к Святой Софии с концовых веч. Народ наполнил всю Софийскую площадь и шумел, будто рой пчел, встревоженных в улье. Явились посадники. Прежде всего возвестили они о победе, какую Бог даровал Новгороду над ливонскими крестоносцами: воеводы новгородские разбили гордого мейстера, так что он едва мог убежать сам.