Эндре хотел было затопить печку, но побоялся, что дым, который повалит из трубы, может выдать его. Он включил радио, убавив громкость до минимума, и погрузился в свои невеселые мысли, одновременно прислушиваясь к голосу диктора, сообщающего о событиях, происходящих в мире. Потом он открыл дверь из комнаты в ванную, а в ванной форточку, улегся на диван, закурил и задумался. Собственное положение казалось ему безнадежным. С одной стороны, он радовался любви, которую так неожиданно подарила ему судьба, а с другой — сознавал, что эта же самая любовь сковывает его способность к действию. Если бы он не полюбил Марику, если бы не почувствовал себя в какой-то степени ответственным за нее, он бы мог на все махнуть рукой... и уехать... Но сейчас...

«Нет, без Марики я никуда не поеду, — думал он. — Я хочу быть всегда рядом с ней. — И тут же задал себе вопрос: — Неужели это она удерживает меня здесь? — Сам же на него и ответил: — Да, она, Марика. Жока скоро выйдет замуж. Мои невзгоды вряд ли отравят ее счастье... Ну а отец?.. Отец... В том, что со мной случилось, есть доля и его вины...»

Вечером того же дня Эндре перенес телевизор в спальню, окно которой было закрыто жалюзи, и включил его. Посмотрев новости, он вдруг почувствовал, как в душе у него растет беспокойство, а в голову приходят разные невеселые мысли. В специальном выпуске новостей сообщалось о размерах наводнения. Репортеры показывали, как работали на плотине студенты и солдаты. На какое-то мгновение Эндре даже почудилось, что он видит на экране солдат своего взвода: Анти Штольца, рыжеволосого Поллака, Керестеша и других. Он, правда, не был уверен, что это именно они, однако увиденное на экране сделало свое дело; его охватило неведомое ему до сих пор волнение.

Он выключил телевизор и нервно заходил взад-вперед по комнате, считая про себя собственные шаги, но покоя так и не обрел. Ему вдруг захотелось вышибить входную дверь и бежать куда глаза глядят, но только вперед, все время вперед, лишь бы отделаться поскорее от этой одолевавшей его безнадежности. Затем, чтобы хоть немного успокоиться, он лег, закрыл глаза и начал считать, но вскоре сбился, потому что перед его мысленным взором стали возникать обрывки картин из далекого прошлого: он видел себя мальчишкой, который дрожал от одного голоса рассерженного отца. А вот дядюшка Кальман, который строго вопрошал: «Кем ты станешь, сынок, когда вырастешь?» «Я буду танкистом...» — гордо отвечал он. И тут же возникла совсем недавняя картина и зазвучали мужественные слова присяги: «Я, Эндре Варьяш, сын трудового народа, торжественно клянусь защищать свою родину — Венгерскую Народную Республику от внешних и внутренних врагов...»

Он явственно слышал собственный голос, видел полковое знамя, видел стоящих на трибуне командиров, руководителей города, видел отца с гривой седых волос... А небо было такое голубое и безоблачное, словно стеклышко, и слова военной присяги, возносясь к небу, как бы отражались от его купола и возвращались на землю...

«..Если же я нарушу эту торжественную присягу, законы Венгерской Народной Республики или же военные законы и тем самым причиню ущерб трудовому народу, пусть меня постигнет, суровая кара...»

Затем перед мысленным взором Эндре с необыкновенной быстротой промелькнули другие картины: английские полицейские избивают лондонских студентов, они держат их за ноги и волокут по асфальту... А вот негры из Алабамы вступают в схватку с острозубыми полицейскими овчарками... Трупы вьетнамских студентов развешаны по деревьям — война во Вьетнаме продолжается...

Весь день Эндре мучили головные боли, а когда вернулась Марика, он бросился к ней, забыв обо всем на свете. Они обнялись и почти ни о чем не говорили, а лишь загадочно улыбались друг другу...

Но чуть позже, когда Марика стелила постель, Эндре, глядя на нее, спросил:

— Ты что молчишь, уж не обидел ли я тебя?

Марика расправила простыню и, не оборачиваясь, ответила:

— Я с детских лет стараюсь жить так, чтобы меня никто не обижал.

— Значит, я все-таки чем-то тебя обидел?

— Что ты имеешь в виду?

Она присела на край кровати и бессильно опустила руки на колени. Густые пряди волос упали ей на лоб, бросая тень на лицо.

— Ты же сама сказала, что хотела бы жить так... Но, видимо, тебе это не удалось...

— Я, наверное, неточно выразилась. Никто меня не обижает. Я счастлива, что встретила тебя и полюбила..

— А что будет завтра, послезавтра?

— Этого я не знаю, да и не хочу думать о завтрашнем дне.

Эндре низко опустил голову и подумал: «Выходит, не я один боюсь завтрашнего дня. Теперь мы боимся вдвоем, а ведь сегодняшний день без завтрашнего ничего не стоит. И страх за завтрашний день омрачает день сегодняшний...»

— Я люблю тебя... — сказал он, и его худое лицо чуть заметно помрачнело, а в глубоко посаженных глазах вспыхнула боль. — Но очень жалею о том, что все так случилось... Я чувствовал, нет, я знал, что со мной ты не будешь счастлива...

— Не говори так! — оборвала его девушка. — Я ни о чем но жалею, и я счастлива.

Эндре покачал головой:

— Не можешь ты быть счастлива. Не обманывай себя, пожалуйста. Конечно, очень мило с твоей стороны, что ты не хочешь меня расстраивать, но приходится признаться, Мари, что мы потерпели фиаско. — Собственный голос показался Эндре каким-то чужим, незнакомым. «Странно, — подумал он, — что я вдруг прозрел и ясно вижу сейчас то, что ждет нас впереди». Он посмотрел на девушку и добавил: — Да-да, мы потерпели фиаско.

— Но почему?

— Ты сама хорошо все понимаешь, а если не понимаешь, то я попытаюсь объяснить тебе. — Он встал и, подойдя к Марике, сел рядом с ней на кровать. — Я, сам того не желая, оказался втянутым в драку, да еще с сержантом. Правда, я защищался... был вынужден защищаться, ибо в противном случае он бы меня так изуродовал, что даже ты не узнала бы... Кроме того, я еще и трус... Вместо того чтобы сразу вернуться в часть и чистосердечно обо всем рассказать, я струсил, сбежал... Положение, в которое я сам себя поставил, ужасно, и долго так продолжаться не может. Плохо нам обоим: и тебе, и мне. Рано или поздно меня все равно найдут, а у тебя будут большие неприятности. — Он взял руку Марики и поцеловал ее: — Помолчи, не говори пока ничего. Я еще не знаю, как мне поступить.

Оба помолчали. Марика поправила волосы, а затем посмотрела на Эндре:

— Когда я шла домой, то почему-то подумала о том, что у меня будет ребенок. — Заметив испуг в его глазах, она улыбнулась: — Не бойся, это еще не точно. Но если я забеременею, то обязательно оставлю ребенка. Теперь ты веришь, что я люблю тебя?

— Верю, что любишь, но ребенок... Об этом нужно серьезно подумать...

— Я уже думала. Мне, конечно, будет нелегко, но я от своего решения не отступлю. — Эти слова она произнесла так, будто уже была уверена, что носит под сердцем ребенка Эндре. — Обо мне, видимо, начнут судачить. Наверное, мне даже придется уйти из школы, потому что матери моих учеников скажут, что не могут доверить своих детей учительнице, у которой ребенок незаконнорожденный. И все же я поступлю так, как считаю нужным, потому что наша любовь чиста. Знаю я и то, что со временем люди поймут нас, ведь мир состоит не из одних чонгаров.

Эндре молча слушал и думал о том, откуда у Марики такая уверенность в собственных силах, особенно сейчас, когда они находятся далеко не в лучшем положении. «Но почему наше счастье должно зависеть от других людей? — мысленно спрашивал он себя. — Может, потому, что мы боимся? Человек может чувствовать себя счастливым только тогда, когда не знает страха».

— Эндре, а Бегьеш-то, оказывается, в больнице.

— А ты откуда знаешь?

— Ковач сказал. Эндре... — Марика внезапно замолчала. Чувствовалось, что она с трудом подыскивает слова, хочет сказать что-то важное, но не решается. — Ты должен явиться в часть... Пойми меня правильно... Моя совесть подсказывает, что это необходимо. Если ты этого не сделаешь, все будут против тебя, ты даже не сможешь защитить себя, не сумеешь доказать, как все было на самом деле...