— Ты хочешь, чтобы я явился в часть? Но ведь меня арестуют...

— Эндре, если мы действительно любим друг друга, мы должны быть готовы ко всему. Что бы с тобой ни случилось, я всегда буду рядом... Они во всем разберутся... если ты докажешь свою невиновность...

— Каким образом? — В голосе юноши звучало отчаяние. — Как я смогу это доказать?.. У меня нет ни одного свидетеля...

— У Бегьеша тоже нет ни одного свидетеля. Он тоже не сможет доказать, что ты первым напал на него. Его единственный козырь — это то, что ты сбежал. Но если ты явишься в часть, всем сразу станет ясно, что лгал он. Нам с тобой поможет только честность и откровенность, и ничего больше. Но чем дольше ты тянешь время, тем меньше у нас шансов, что тебе поверят. Сегодня, завтра тебе еще поверят, а послезавтра...

— Кто поверит? Мари, пойми же наконец, что мне никто не поверит. Меня не любят... Меня, кроме сестренки, никто никогда не любил...

— Это неправда: я же люблю тебя. Ковач и тот на тебя не сердится... Только...

— Что «только»? — вскинул голову Эндре.

Девушка молчала, печально глядя прямо перед собой.

— Почему ты замолкала? — Он взял ее за руку.

— Ковач сказал, что нельзя верить человеку, который бросил товарищей в беде и где-то отсиживается, боясь ответственности за собственные поступки...

— Он так и сказал?

— Может, не совсем так, но смысл я тебе передала правильно.

— Понятно... — Эндре как-то странно засмеялся, потом встал и принялся нервно ходить по комнате. Его опять охватил страх, и ему уже казалось, что весь мир ополчился против него, что буквально все хотят его гибели.

— Эндре, не мучай себя. Все будет так, как ты захочешь. Иди ляг и поспи...

Не зажигая света, они легли спать. Молча прислушивались к собственному дыханию и тихим вздохам. Затем Марика придвинулась к Эндре, он обнял ее и начал нежно гладить по волосам.

— Кто-то сказал, не помню, кто именно, — почти шепотом заговорил он, — что есть люди, которые с самого рождения отмечены печатью трагедийности. Видимо, я отношусь к числу таких людей.

— Это какой-то глупый мистицизм. Человек родится вовсе не для того, чтобы нести на себе печать трагедийности. Не думай об этом.

— Уже несколько часов подряд я думаю о том, где я, собственно, поскользнулся, где кривая моей жизни пошла резко вниз... Часто я внушал самому себе, что мою жизнь исковеркал отец. Тогда в душе у меня поднималась волна неприязни к нему, и я начинал проклинать его. Однако в минуты озарения, как, например, сейчас, я вижу, что это далеко не так: просто мне было удобно винить отца в собственных ошибках. На деле же меня воспитывал не он один, да и самовоспитанием я немало занимался. Я, словно улитка, жил спрятавшись в своей раковине. Я не позволял приятелям понять себя, да и сам почему-то не стремился сблизиться с ними. Вот и остался один. В то же время я злился, если меня не понимали, а как меня могли понять, когда я изо всех сил противился этому? И вот теперь я один, трусливый, беспомощный...

Марика пошевелилась, подняла голову с подушки и шепотом попросила:

— Эндре, я не желаю тебе плохого. Мне трудно говорить об этом, боюсь, ты неправильно поймешь меня... но людям нужно верить.

— Я не могу им верить.

— Пойми, это необходимо, без веры невозможно жить. Вот и получается...

Оба снова замолчали. Марика чувствовала, что сейчас ей все равно не удастся убедить Эндре, потому что он находится во власти охватившего его отчаяния.

Утром, когда она уходила на работу и стала прощаться, Эндре показался ей особенно печальным.

— Я буду спешить домой, — пообещала она ему.

— Было бы лучше, если бы ты вообще не уходила.

— Нужно. Сегодня мы едем на хутор Илку.

— Это где же такой?

— По ту сторону Кевешда. Я тебе его как-то показывала, когда мы бродили по городу. Не помнишь? Он еще окружен большими тополями.

Эндре на миг закрыл глаза и мысленно представил себе то, что он видел тогда: длинное белое здание МТС, блестящее зеркало воды, обрамленное великолепными тополями, и прямая как стрела дорога, которая вела на хутор, а вдали, в лощине, защищенной со всех сторон холмами, и сам хуторок.

— А зачем вы туда едете? — полюбопытствовал он.

— Там есть птичник. Так вот птиц надо перевезти в более безопасное место.

— И когда же я тебя увижу?

— Не знаю. Я бы с удовольствием осталась дома, но не могу.

Они поцеловались так, будто расставались надолго. «Неужели так будет всегда? — мысленно спрашивала себя Марика. — Я ухожу, а он тайком наблюдает за мной из-за занавески, а потом весь день ждет моего возвращения...»

У ворот, укрывшись за забором от сильного ветра, Марику ждали девушки.

Погода снова испортилась, над холмами громоздились свинцовые тучи. Разлившаяся во всю ширь река была окутана молочным туманом. Лес в какой-то степени сдерживал порывы ветра, однако завывал он так же неистово.

Девушки двинулись вдоль кладбищенской ограды по узкой скользкой тропинке, которая вела к церкви. Оттуда была хорошо видна плотина и люди, работавшие там.

Марика внимательным взглядом окинула окрестности и почувствовала, как в груди больно сжалось сердце. Разбушевавшуюся реку сдерживали только две узенькие полоски земли, и если одна из них не выдержит, то и городу, и сельхозкооперативу придется туго: водная стихия сметет все на своем пути.

Внезапно Марика остановилась и закричала:

— Девочки! Девочки, а мост-то?

Все мгновенно замерли и посмотрели в сторону моста, однако самого моста уже не обнаружили. От него остались только опоры да обломки настила.

— Вода снесла, — пояснила Кати. — Я думала, ты знаешь... Еще ночью.

Печальное зрелище расстроило девушек, и дальше они шли молча, стараясь не поскользнуться на тропе.

На центральной площади творилось что-то невообразимое: здесь собралось множество народа. Лейтенант Ковач едва успевал отдавать распоряжения: он направлял на наиболее опасные участки свежие отряды и группы, давая небольшую передышку тем, кто выбивался из сил. Вокруг него толпились офицеры и сержанты, которые о чем-то говорили, но Марика не слышала, о чем именно, так как ветер относил все слова в сторону.

Собственно, она и так знала, о чем они могли говорить. Уровень воды достиг в этот час критической отметки, и, если ее не удастся сдержать, все их усилия пойдут насмарку. Однако городские власти и военное командование все же надеялись на успех, так как и жители города, и солдаты, не щадя сил, боролись с разбушевавшейся стихией.

На площадке перед церковью стояли командир полка и несколько старших офицеров. Солдаты отдыхали, укрывшись от ветра за церковной оградой. Они пили горячий чай и шутили с девушками, которые тоже дожидались распоряжений.

Среди солдат Марика заметила группу патрульных с красными повязками на рукавах, а в их числе Анти Штольца. Она окликнула его. Услышав свое имя, он остановился и обернулся, сказал что-то товарищам и быстрым шагом направился к девушке.

Не успела Марика и рта раскрыть, как он забросал ее вопросами:

— Где Эндре? Что вы о нем знаете? Да говорите же!..

— Я... я ничего не знаю... — Девушка даже остолбенела от такого натиска. — А вы что знаете?

Юноша покачал головой и сказал:

— Его во что бы то ни стало нужно найти... пока не поздно...

Старший патруля, младший сержант с девичьими чертами лица, жестом показал Анти, что пора идти.

— Если вы его увидите, скажите, пусть не делает глупостей... Уговорите его, Марика... — Юноша еще что-то говорил, но грохот подъехавшего грузовика заглушил его слова.

— Второй взвод, по машинам!

Марика смотрела вслед удалявшимся солдатам и думала, что Анти, возможно, догадывается, где скрывается Эндре, но молчит. Потом подумала и решила: «Нет, ничего он не знает. Это все мое больное воображение. Откуда он может знать?..»

В этот момент и их группа получила задание.

— Десять человек направляются на хутор, — сказал Петер Ковач.