— Это не имеет значения, — голос Варьяшне звучал как-то приглушенно, — главное, никогда не забывай, что речь идет о твоем отце.

— К сожалению, не забываю.

Мать вздрогнула:

— Жока, мне не нравится, каким тоном ты говоришь об отце. Я не потерплю этого. Вероятно, у него накопилось много злости и горечи и потому он иногда груб с вами...

Жока вскинула голову и спросила:

— А разве с тобой нет?

Мать поправила ее:

— С нами. Может быть, у него была или есть любовница, но и в этом случае не забывай: к нему нельзя подходить с теми же мерками, что к обыкновенным людям.

Жока от удивления широко раскрыла чуть раскосые глаза, скорчила гримасу и тихо рассмеялась:

— Не сердись, мама, но ты говоришь глупости. Существуют единые для всех людей мерки. Где это сказано, чтобы писателю все дозволялось? Он что, божество?

— Он необыкновенный человек.

— То-то и оно, что необыкновенный, — кивнула Жока, и в голосе ее прозвучала насмешка. — Он настолько необыкновенен, что за глаза обзывает Демеши дураком, а когда говорит с ним по телефону, надевает на лицо елейную улыбку и лебезит...

— Ну довольно! — дорвалась на крик мать.

Она чувствовала себя измученной, усталой, а сознание ее сверлила мысль: «Что же будет, если дети отдалятся от отца? Семья окончательно развалится. А у меня уже нет сил мирить и соединять всех, у меня даже нет сил, чтобы жить...»

У садовой калитки позвонили, Жока встала.

— Не сердись, я люблю тебя, — сказала она матери и выбежала в сад.

Варьяш принял Демеши с таким радушием, будто тот был по меньшей мере членом правительства.

— Заходи, дорогой Яношка, заходи, — говорил он, идя навстречу гостю. Он с чувством пожал Демеши руку и обнял его: — Ну, что скажешь о моей дочери? Правда, выросла? Не узнаешь ее? Прямо взрослая дама. Ну, пойдемте в дом... Когда ты ее видел в последний раз?

— Кажется, когда она была еще в пеленках, — ответил Демеши, и взгляд его потеплел. Потом он шутливо добавил: — Жаль, что я немолод.

Они вошли в кабинет Варьяша. Но что произошло там — об этом Жока не знает и по сей день.

Обо всем этом она и рассказала Эндре,

— Когда мы ехали домой, я пыталась дознаться, что же произошло в то пасхальное воскресенье, однако Демеши на все мои вопросы отвечал уклончиво.

— А мама ничего не говорила?

— Только то, что Демеши — ее лучший друг и что когда-то они были в очень хороших отношениях. Спрашивала я и у отца, но он отмалчивается. Ты сильно ударил Демеши?

— Сильно.

Они помолчали. По улице промчался мотоцикл и наделал столько шума, что стекла задрожали в окнах.

— Завтра же извинюсь перед ним.

Жока продолжала гладить плюшевого медвежонка.

— Ты знаешь, что Демеши осудили вместе с дядей Кальманом?

Эндре встал, устало потянулся:

— Я знаю только то, что появилось несколько его книг, но, к сожалению, ни одну из них не читал. Ну ладно, спи... — Он поцеловал сестру и вышел из комнаты.

Ковач сидел у радиоприемника, прислонившись спиной к кафельной печи. Забыв обо всем на свете, он слушал концерт для фортепьяно Моцарта, Он чувствовал, как приятная истома охватывает все тело, как волшебная музыка поднимает его и несет на своих легких крыльях куда-то вдаль. Вдруг в мелодию рояля вплелись какие-то посторонние звуки, они стремительно нарастали, заглушая музыку.

Ева резким движением выключила радиоприемник и раздраженно сказала:

— Я к вам обращаюсь, господин генерал. Надеюсь, вы все-таки соизволите ответить на мои вопросы.

Ковач недовольно взглянул на жену и подумал: «Опять она играет какую-то роль, опять играет... Стоит только кому-нибудь прийти, как она обязательно начинает выступать».

— Некогда слова сказать, что ли? — Ева нервно теребила край розового свитера, ее черные глаза метали в сторону мужа гневные молнии.

Ковач поправил очки и подавил короткий зевок.

— Так о чем ты спрашивала? — ответил он вопросом на вопрос, размышляя над тем, когда это она успела купить свитер.

— Ни о чем я тебя не спрашивала. Я просто хочу, чтобы ты не увиливал: в конце концов, Питю — твой племянник. Будь добр, пойди и выслушай Марику. — Ева состроила насмешливую гримасу: — Тем более что Моцарт не для твоих ушей.

Ковач потер ладонью колючий подбородок и поднялся.

— Я думал, вы с Марикой обсуждаете свои дела, — оправдывался он, тяжело шагая за изящной, с красивой фигуркой, женой. Черные брюки из синтетической ткани плотно облегали ее крутые бедра, подчеркивая манерную, чуть-чуть подпрыгивающую походку.

Ковач поцеловал руку молодой учительнице, чья по-детски хрупкая, стройная фигурка почти утонула в глубоком кресле. Он внимательно посмотрел на девушку с пепельными волосами и невольно сравнил ее с Евой. Делал он это не впервые: он всех женщин сравнивал со своей женой. Разумеется, при таких сравнениях победительницей до сих пор всегда выходила Ева. Она была не просто хорошенькой женщиной, а по-настоящему соблазнительной и притягивала к себе жадные взоры мужчин. И все-таки скромная Марика почему-то казалась более интересной и обаятельной, чем Ева, хотя в ее поведении, манере держаться не было ничего необычного. Она вела себя непринужденно, говорила безо всякого жеманства, четко выражая свои мысли. «Ничего особенного в ней нет, — решил Ковач, — она вообще какая-то невзрачная, Только глаза и делают ее такой интересной». Он посмотрел в светло-карие глаза девушки. Взгляд Марики был открытым, даже простодушным.

— Мы говорили о Питю, — объяснила она, закуривая сигарету.

— Что натворил этот сорванец? — спросил Ковач, переводя взор с учительницы на Еву.

— Пусть Марика сама расскажет. — Ева нервно забарабанила по столу и подумала: «Пусть она тебе все и расскажет, потому что Питю для тебя дороже, чем я».

Марика мягко улыбалась, а лейтенант недоумевал: почему это на него так действует ее улыбка? Сигарета — вот в чем дело! Рука девушки, в которой она держала дымящуюся сигарету, не соответствовала ее открытому взгляду и милой девичьей улыбке.

— Питю — очень умный мальчик, — начала объяснять Марика, — только... — И она замолчала.

«Наверное, подыскивает подходящие слова, чтобы поточнее выразить мысль, — решил лейтенант. — Но если Питю умный парень, тогда все в порядке».

— Только? — Лейтенант улыбнулся в ответ и взглядом подбодрил девушку: «Ну, говори же наконец! Чего ты боишься?..»

— ...Только этот белоручка слишком избалован, — пришла на помощь учительнице Ева. — Давайте поговорим в открытую, Марика.

— Конечно, конечно. Но это непростой вопрос, и дело тут не в одной избалованности.

С незастроенного участка, находившегося между офицерскими домами, донесся невообразимый шум и визг. А через минуту чистый, как колокольчик, смех перекрыл чьи-то грубые выкрики.

— Это он! — сказала Ева и, подойдя к окну, отдернула штору. — Иди сюда, посмотри на этого принца.

Ковач вместе с Марикой подошли к окну. На заснеженной площадке человек десять — двенадцать мальчиков и девочек громкими криками подбадривали двух боровшихся ребятишек. Ковач сразу узнал Питю, пытавшегося одолеть Шарди, который был года на два постарше. Шарди был коренастый крепыш, а Питю — худой, но необычайно увертливый.

«Хватай его за шею, дуралей, за шею и кидай через себя», — мысленно наставлял мальчика Ковач.

Питю уперся ногой в бедро противника, а затем быстро откачнулся назад, увлекая за собой, коренастого крепыша, который мгновенно потерял равновесие. Казалось, он вот-вот рухнет на падавшего навзничь Питю, однако тот ловко вывернулся и подмял Шарди под себя:

— Великолепно! — радостно воскликнул Ковач. — Ловко он его!

Ева с удивлением посмотрела на мужа.

— Для него это, видите ли, великолепно, — сказала она с укоризной, обращаясь к Марике.

— А что, разве нет? Да ты знаешь, как труден этот бросок через бедро? И где он мог этому научиться?

На заснеженной площадке ребятишки громкими возгласами приветствовали победителя. Ева вернулась к кушетке и села. Муж остался стоять у окна.