— В Доме киноактера. Там показывали новый фильм Феллини. Я звонила тебе несколько раз, однако никто не брал трубку.

Эндре молча закурил, чувствуя, как ему стыдно.

— После фильма я на несколько минут задержалась, и Янош Демеши сказал, что отвезет меня домой: мол, нельзя возвращаться одной так поздно.

— Тот тип был Демеши?

— Ты что, не узнал его? Ведь вы уже встречались.

— Я не узнал его. Правда, от злости я почти ничего не видел. — Лоб Эндре покрылся морщинами, как у старика. «Ну и натворил же я дел! — подумал он. — Какая же я скотина! Позвоню Демеши и попрошу у него прощения».

Жока поправила под головой подушку и взволнованно спросила:

— Что такое? Уж не обидел ли ты его чем-нибудь?

— Надеюсь, с ним ничего не случилось.

— Ты ударил его?

Эндре молча кивнул и посмотрел на свой кулак. Девушка едва заметно вздрогнула:

— Как ты мог!

— Сам не пойму... Ты же знаешь, как я презираю драки.

Жока посмотрела на тень, отбрасываемую фигурой Эндре, на его мощные плечи, вспомнила Демеши и очень пожалела его.

В пасхальное воскресенье в доме Варьяша зазвонил телефон. Отец находился в своем кабинете, где, верный давней привычке, работал с пяти часов утра. Мать мылась в ванной, а тетушка Юли ушла в церковь. Жока убирала свою комнату и одновременно думала о том, какое бы ей надеть сегодня платье. Она договорилась б подружками пойти в Музей изящных искусств. Вместе с ними обещал пойти и Эрне Бодо, поэтому Жока начала готовиться еще со вчерашнего дня. Ей хотелось понравиться этому студенту первого курса философского факультета университета. И когда телефонный звонок отвлек ее от столь серьезных мыслей, Жока разозлилась. Она бросила на кровать маленькую подушечку и подняла трубку.

— Квартира Варьяша, — сказала она.

На другом конце провода послышался немного грустный, бархатистый мужской голос:

— Это ты, Пири?

— Это ее дочь.

— Доброе утро. Меня зовут Янош Демеши. Я хотел бы поговорить с вашим отцом.

— Я сейчас позову его.

Жока положила трубку и заглянула в кабинет. Варьяш, в свитере, сидел за письменным столом и как раз прикуривал сигарету.

— Папа, тебя к телефону.

— Кто?

— Демеши.

— Ты сказала, что я дома?

— Да.

Варьяш сделал несколько затяжек, а потом спокойно проговорил:

— Иди, дочь моя, и скажи этому дураку, что ты ошиблась, что я уже ушел из дома.

Жока недоуменно пожала плечами:

— Я не могу лгать. И потом, я не хочу бегать туда-сюда...

Варьяш решил, что дочь шутит.

— Не упрямься, черт возьми! — Отец повысил голос: — Делай то, что тебе говорят!

— Я не твоя секретарша и лгать не собираюсь. И пожалуйста, не кричи на меня. — Она повернулась и вышла из кабинета, оставив дверь открытой.

Варьяш вспылил:

— Черт бы побрал эту упрямую! Я тысячу раз говорил, что, когда работаю, меня нет дома даже для самого господа бога! — Он встал и чуть вразвалку отправился вслед за дочерью.. — А если ты, паршивка, еще и дерзить мне будешь, я тебя так отшлепаю, что вовек не забудешь.

— Я не паршивка! — выкрикнула Жока. — И не смей меня трогать, а то закричу. — Она показала на трубку: — Демеши наверняка уже услышал твои вопли и не поверит, что тебя нет дома.

Варьяш чуть не задохнулся от злобы. Он погрозил дочери кулаком и, поскольку другого выхода у него не было, подошел к телефону.

А Жока уже смеялась. Она не ушла из гостиной и села в одно из низких кресел.

— Привет, старик! — дружелюбно бросил Варьяш в трубку. — Как дела?

Жоке очень хотелось знать, о чем так долго говорит Демеши, тем более что Варьяш несколько раз прерывал его:

— Ну, старик... — Тут он замолчал и долго слушал, что ему говорил Демеши. — Послушай, Ене, это глупо, — начал вновь Варьяш после паузы. — Просто не стоит об этом и говорить... Не понимаю, зачем тебе эти древности. Ты меня знаешь с детства... Хорошо-хорошо, не возражаю, может быть, ты и прав... Ладно, приезжай как можно раньше, я тебя жду...

Геза Варьяш положил трубку и встал. Его широкое лицо выражало озабоченность. Он запустил руку в свои густые волосы и тихо, как бы про себя, выругался.

Жока с волнением спросила:

— Случилось что-нибудь, папа?

— Твое какое дело, дура?

В этот момент в комнату быстро вошла Варьяшне, мать Жоки. Ее купальный халат был туго перетянут поясом, на красивом лице отразились признаки беспокойства.

— Гезуш, что за крик ты поднял? Ни минуты не дадут человеку отдохнуть.

— А ты воспитывай свою дочь в духе уважения к старшим, — сказал Варьяш и подошел к широкому окну, — иначе я не знаю, что с ней сделаю.

Жока вскочила с места. При матери она чувствовала себя в полной безопасности, поэтому заговорила с большим жаром:

— Разве я начала кричать? Что я, собственно, сделала? Позвала тебя к телефону. И сразу же стала дурой и паршивкой. Ты писатель, а ругаешься, как извозчик. Учти, я не дура и не паршивка, и не кричи на меня больше, не то я уйду из твоего дома...

— Довольно, — сказала мать, стараясь казаться спокойной, и взглянула на мужа: — Сдерживай себя, Геза, я тебя очень прошу. Или сходи к врачу: нет сил больше терпеть твои срывы...

— Ты тоже хороша! Только и знаешь, что с утра до вечера болтаешь одно и то же.

Варьяшне промолчала. У нее не было ни малейшего желания спорить с мужем. Считая инцидент исчерпанным, она поправила закрученные в пучок волосы и спросила:

— Кто звонил?

— Демеши. — Варьяш закурил сигарету и, стараясь сдерживать свой гнев, продолжал: — Сейчас он заявится сюда, потому что барышня Жока не захотела, видите ли, солгать.

— Да, не захотела, — отрезала Жока. — И если на экзаменах по венгерской литературе мне достанется билет о твоем творчестве, я расскажу, какой ты писатель. Пусть все знают. — Окинув нелюбезным взглядом отца, она удалилась в свою комнату.

Немного погодя последовала за дочерью и мать. Она села на мягкий стул и оперлась рукой о столик. Недавно ей исполнилось сорок пять, но, несмотря на годы и усталость, выглядела она намного моложе. Ее продолговатое, как у Эндре, лицо украшали необычайно большие светло-голубые глаза под красиво изогнутыми бровями. Кожа была матовой и все еще гладкой.

— Доченька, не спорь с отцом, не зли его. Ты же знаешь, как расшатаны у него нервы.

— У меня тоже нервы, и раз от разу они все больше расшатываются, — ответила Жока. — Он говорит со мной, как с каким-нибудь извозчиком. Разве я его трогала?

— Хорошо, хорошо... Отец ведь любит тебя.

— Нужна мне его любовь! Пусть лучше не любит. Меня это совершенно не волнует. Ты знаешь, мамочка, если бы я тебя так не любила, давно бы ушла из дома...

— Не говори глупостей, Жока. Отец не всегда был таким...

Жока села на низкую кровать, сложив руки на коленях.

— Не всегда... — Она задумчиво посмотрела в окно: — Зачем ты его защищаешь? А кто истрепал тебе нервы? Может быть, мы с Эндре? Ты думаешь, я не знаю, отчего ты так часто болеешь? Весь город говорит об этом. Ты напрасно считаешь меня ребенком, напрасно таишься, я-то хорошо знаю, что он изменяет тебе с этой бездарной потаскухой.

— Жока!

— Разве я не права? Ты можешь прощать ему, я же никогда не прощу.

Варьяшне закусила губу. Силы внезапно оставили ее. Она еле сдержалась, чтобы не расплакаться. Она догадывалась, что детям известно о любовных похождениях отца, но надеялась, что это никогда не станет темой их разговоров, тем более что она не собиралась отвращать их от родного отца. К тому же Жока еще очень молода, неделю назад ей исполнилось шестнадцать. Конечно, она уже многое знает об отношениях между мужчиной и женщиной, но не настолько, чтобы, не имея жизненного опыта, осуждать родного отца. И хотя Варьяшне чувствовала, что приближается день, когда они с дочерью вынуждены будут откровенно обо всем поговорить, ей хотелось, чтобы ее собственная горькая судьба не повлияла бы на взгляды детей.

— А сейчас почему ты молчишь? — спросила Жока, дотронувшись до руки матери. — Или думаешь, я до сих пор верю, что меня принес аист? Об отце я, к сожалению, знаю больше, чем ты предполагаешь.