В этот момент Ковач вспомнил о том, какой приказ он лично не так давно отдал Бегьешу, и признался:

— Я запретил командиру отделения делать для Варьяша какие бы то ни было поблажки. Может, именно поэтому младший сержант не отпустил его к сестре.

— Вы так упорно защищаете своего младшего командира, будто абсолютно уверены в нем, — заметил Миклош

— Может, я и не прав, но пока еще никто не доказал, что Бегьеш совершил дисциплинарный проступок. А вот Варьяш ведет себя порой довольно странно...

— Но приказы-то он выполняет? — уточнил Миклош.

— Выполняет...

— Тогда в чем же дело? — перебил он лейтенанта.

— Приказы можно выполнять по-разному, — упорствовал командир роты, чувствуя, что зря спорит, ведь Лонтаи скоро станет родственником Варьяша, вот он его и защищает. Однако убежденность в собственной правоте не позволяла ему молчать, и он продолжал: — Варьяш любой приказ выполняет неохотно. Я не раз пытался поговорить с ним по душам, но мне это так и не удалось. По одному взгляду видно, что служба тяготит его. Вполне допускаю, что и с Бегьешем он ведет себя вызывающе, а младшего сержанта это, естественно, оскорбляет.

— У парня действительно предвзятое мнение об армии, он сам мне об этом говорил. — Миклош снял фуражку и положил ее на колени. — Однако он честен, откровенен, в общем, вполне заслуживает того, чтобы на него обратили внимание. По характеру и складу ума он, как мне кажется, принадлежит к числу тех людей, на которых можно повлиять добрым словом и участием...

— Не обижайся, Миклош, — прервал Лонтаи хранивший до того молчание Бакош, — но армия — это не институт благородных девиц. Я не думаю, что нам необходимо копаться в душевных потемках каждого новобранца. Какие, собственно, трудности встречались на жизненном пути у таких парней, как Варьяш, а? Их с малых лет нежили. Семья Варьяша получала и получает от общества столько всяческих благ, как материальных, так и моральных, что их с лихвой хватило бы на добрую дюжину рядовых семей. Вот почему общество вправе ждать от него и ему подобных добросовестного выполнения своего гражданского долга.

— Полагаю, мы не так поняли друг друга, — заметил Миклош. — Уж не думаете ли вы, что я собираюсь защищать рядового Варьяша? Не об этом речь. Я, как и вы, твердо уверен в том, что самая большая ценность в нашем обществе — человек. Если бы такое произошло не с Варьяшем, а с кем-нибудь другим, я рассуждал бы точно так же, как сейчас.

Бакош в знак согласия кивнул.

— Хорошо, я повнимательнее отнесусь к этому делу... — пообещал он.

Инспекторский смотр в части прошел успешно. Председатель комиссии генерал-майор Загони остался доволен его результатами и похвалил полк.

Эндре и его товарищи по отделению были разочарованы лишь тем, что инспектировавшие полк офицеры так и не вошли в помещения, которые солдаты накануне убирали с таким рвением и тщательностью.

После обеда подполковник Миклош Лонтаи выкроил несколько минут, чтобы встретиться с Эндре Варьяшем и поговорить. Он собирался пригласить на беседу и майора Бакоша, но секретарь партбюро полка был занят: он сопровождал генерал-майора. И Миклошу ничего не оставалось, как попросить поприсутствовать на беседе лейтенанта Ковача.

Лейтенант вызвал Варьяша в ротную канцелярию. Лонтаи сразу заметил, что парень похудел, скулы резче обозначились на его продолговатом лице, а темные глаза, казалось, запали еще глубже.

Разговор начался трудно: на все задаваемые вопросы солдат отвечал предельно кратко.

— У вас есть какие-нибудь просьбы? — спросил Миклош у Эндре.

— Хотелось бы поскорее демобилизоваться.

На лице юноши — ни тени улыбки, взгляд умных глаз холоден. И Миклош теперь был склонен поверить Ковачу, что парень действительно крепкий орешек, а поведение его просто раздражает собеседника. Однако он взял себя в руки и оставил без внимания просьбу Эндре о демобилизации.

— Вы были в городском отпуске? — спросил подполковник.

— Не был.

— Чем же вы занимаетесь в свободное время?

— А у меня не бывает свободного времени.

— Как это — не бывает?

— Вот так и не бывает. С тех пор как меня откомандировали в штаб полка, я раньше полуночи ни разу спать не ложился.

— А ваши товарищи?

— И они тоже.

— Но почему?

— Слишком много работы.

— Выходит, у вас плохая организация труда.

— Не мы его организуем. Мы только выполняем приказы и распоряжения командиров.

Лейтенант Ковач с молчаливым удивлением слушал ответы рядового, а затем попросил у подполковника разрешения задать солдату несколько вопросов.

Миклош молча кивнул и закурил. Настроение у него испортилось.

— Вы говорите, что никогда не ложитесь спать раньше полуночи? — спросил ротный у солдата.

Эндре посмотрел на лейтенанта с недоумением: что за странный вопрос задает ротный? Будто не знает, что делается у него в подразделении.

— Так точно, раньше полуночи не ложимся.

— Но ведь каждому солдату положено свободное время, — продолжал командир роты, — и я никак не пойму, почему его нет у вас.

Эндре показалось, что над ним просто-напросто смеются. Он устремил взгляд куда-то в пространство, поверх головы лейтенанта, и молчал.

— Почему вы не отвечаете на вопрос? — спросил Миклош.

— Докладываю: я не могу ответить на этот вопрос.

— Почему?

— Солдатам, если они не нарушают воинскую дисциплину, положены увольнения в город и даже краткосрочные отпуска. Насколько мне известно, с начала нового года ни один человек из нашего отделения ни разу не был в увольнении.

— А почему вы не просились... — робко начал Ковач.

Миклош вдруг почувствовал, что продолжать разговор в этом направлении нельзя, так как он может поставить командира роты в неудобное положение. Он отослал Эндре Варьяша в расположение и сам заговорил с лейтенантом.

— Теперь вы убедились, что это был не разговор двух родственников?

— Убедился...

— Я бы не хотел, чтобы вы поняли меня превратно, — продолжал Лонтаи, — но у меня такое чувство, будто у вас что-то не в порядке. Будь я на вашем месте, я бы обязательно обратил внимание, почему мои подчиненные в течение трех месяцев не ходили в увольнение. Теперь о свободном времени... Вы либо не проверяете, как ваши солдаты его используют, либо у них его действительно нет... Думаю, вам не мешало бы поинтересоваться, что же все-таки происходит в ваших отделениях.

Ковач молча выслушал замечания подполковника и вынужден был признать, что тот совершенно прав. Лейтенанта мучили угрызения совести. Он понял, что совершил серьезную ошибку, сосредоточив все свое внимание на обеспечении курсов офицеров запаса и полностью возложив заботу о подчиненных на старшину Мартша и младшего сержанта Бегьеша. Каждый вечер он спокойно ложился спать, потому что видел: в закрепленных за ним помещениях все блестит чистотой, классы и спальные комнаты натоплены и все вроде бы идет своим путем. На утренних поверках обычно человек десять — пятнадцать офицеров с курсов обращались к нему с просьбой отпустить их в город по тем или иным делам. Может, поэтому он и не обращал внимания, ходят ли в увольнение его солдаты. Он пообещал подполковнику Лонтаи во всем разобраться и доложить о результатах.

Вечером того же дня лейтенант не пошел домой, а собрал подчиненных в большой спальной комнате. Лишь дневальный по роте остался на своем месте. Старшина Мартша, по обыкновению, спокойно улыбался, а младший сержант Бегьеш тупо смотрел прямо перед собой.

— Товарищи, располагайтесь поудобнее, — предложил Ковач, — Представьте, что вы не в казарме, а в одной из клубных комнат. Я бы хотел откровенно поговорить с вами... — От него не ускользнуло, что солдаты недоуменно переглянулись.

Да и было чему удивляться, ведь лейтенант Ковач после первого января впервые зашел к ним в казарму. А раз так, значит, что-то случилось. Так считали солдаты. И большинство из них сразу подумали об Эндре Варьяше, так как именно его после обеда вызывали для беседы к командиру в канцелярию, где сидел незнакомый подполковник, а следовательно, и это неожиданное собрание имеет к нему непосредственное отношение.