На третий после моего приезда день мороз усилился. Сергей Денисович, вернувшийся немного раньше обычного, столкнулся со мной у подъезда, когда я, посинев от холода, пыталась набрать код замка. Он немедленно забраковал мои тонкие кожаные перчатки.

– Ты что же, в двадцать пять градусов в этом ходишь? Как это я не углядел, сейчас тебе какую-нибудь шерстянку подыщу. И на ноги тоже носки теплые нужны.

– Я закажу по Интернету.

Сергей Денисович отмахнулся.

– «Закажу!» Деловые больно все стали! Зачем, если у меня этого добра достаточно, порыться только надо. Слазишь на антресоли, тебе сподручней.

На антресолях лежало множество совершенно не нужных, на мой взгляд, вещей. Стоя на стремянке, я передавала их Сергею Денисовичу, расчищая путь к шерстяным вещам. Повертев в руках целлулоидную куклу с голубыми глазами, с недоумением спросила:

– Это что, Дениса?

Он сразу погрустнел.

– Сашенькина. Меня жена-покойница барахольщиком называла, никак не могу со старыми вещами расстаться. С квартиры на квартиру переезжаем, а все с собой тащу. Там где-то, чуть дальше, Денискина железная дорога в коробке, заводная.

Осторожно вытянув коробку, я подала ему.

– Эта?

– Она. Это мой друг детства Гриша Плавник им на день рождения подарил – куклу и железную дорогу. Им тогда пять лет исполнилось, мы с их родителями большой праздник устроили. Лариса напекла-нажарила, много гостей позвали – человек тридцать. Я радовался – пусть, думал, у сына с женой неладно, но у меня есть внуки, и плевать на все. А теперь, видишь как – Сашеньки уже в живых нет, а кукла осталась. Нет сил выбросить. Я хотел Сашенькиным детишкам все эти игрушки отправить, но Денис меня высмеял – не сходи, мол, с ума, дед, в Австралии игрушек навалом, зачем им это средневековье? Ага, Наташенька, вон тот мешок, я уже вижу, тащи его вниз.

Мешок был набит шерстяными шарфами, варежками и носками. Невольно морщась от острого запаха нафталина, я перебирала их, потрясенная услышанным. Значит, у Дениса была сестра Сашенька, которая умерла, оставив детей, и дети эти живут в Австралии. Они с Денисом, стало быть, близнецы, раз им в один день исполнилось пять лет, но почему она умерла – такая юная?

Денис и Грэйси не говорили мне об этом, а Сергей Денисович, наверное, думал, что я в курсе. Неловко получилось. И, тем не менее, я не удержалась, спросила:

– А как сейчас малыши, Денис вам рассказывает?

– А что мне рассказывать, я их чаще, чем он, вижу – постоянно с Норой по скайпу общаюсь. Они сами к камере подбегают – большие уже. Тоже парень с девочкой – близнецов рожать ведь по наследству передается. Сейчас поеду – вживую их увижу. Сначала, конечно, в Мельбурн к Дениске, а потом сразу в Хоббарт.

Значит, дети этой Сашеньки в Хоббарте – в одном городе с Ларисой, матерью Дениса. А кто такая Нора? Нет, дальше спрашивать неприлично и неэтично. Выбрав более-менее симпатичные варежки, я спросила:

– Эти можно взять, Сергей Денисович?

Он, видно, витал мыслями где-то далеко, потому что не сразу ответил, переспросил:.

– А? Что ты говоришь, Наташенька? Да-да, конечно, бери все, что хочешь. Это, наверное, Ларискины. И носки теплые тоже себе подбери, а мешок оставь внизу, не клади обратно – может, еще что понадобится. Нет, видишь, как хорошо, что я не разрешил Денису все это выбросить!

В воскресенье днем Сергей Денисович улетел в Мельбурн, а я, проводив его до такси, вернулась домой и, усевшись в большое плетеное кресло, стала думать, с чего начать. К холоду я уже привыкла, с российским менталитетом освоилась – за столом запросто философствую и веду серьезные разговоры. Стало быть, с начала новой недели, то есть завтра, надо браться за работу.

Здание на Изюмской улице я нашла почти сразу, потому что предварительно изучила все карты, предлагаемые Интернетом. Четырнадцать этажей, стены светлые, с розовым обрамлением. Впечатление портила изрисованная дверь второго подъезда – как раз того, который был мне нужен. Здесь жила учительница Анна Григоренко.

Я сделала фотографии здания и его окрестностей во всевозможных ракурсах, обратила внимание на забор, тянувшийся напротив подъезда. Забор огораживал частное владение – деревянный дом с пристройками. К сожалению, из окон дома второй подъезд виден не был, к тому же в четыре часа – в то время, когда было совершено убийство, – уже начинали сгущаться сумерки, и даже с близкого расстояния трудно было бы разглядеть лицо убийцы. Прохаживаясь вдоль забора, я внимательно наблюдала за подъездом.

Примерно после одиннадцати часов дня жизнь на изучаемом мною пространстве полностью замерла. Я гуляла достаточно долго, но не увидела рядом с подъездом ни одного человека. Явись убийца в такое время и пройди он мимо консьержки, а потом обратно, она бы его точно приметила. Однако показаний консьержки в копии дела, переданной нам приятелем Дениса, почему-то не было – значит, следовало восполнить это упущение.

Где-то около часу дня я прервала прогулку вдоль забора, подошла к «своему» подъезду и решительно нажала кнопку «вызов консьержа». Ждала, слушала идущие со щитка домофона гудки, но никто мне так и не ответил. Потеряв терпение, я начала поочередно набирать номера указанных на табличке над дверью квартир. Опять шли гудки – одна квартира, другая, третья, везде молчание. Еще одно открытие – в это время практически все квартиры в подъезде пусты. Лишь в одной из них мне ответил надтреснутый старческий голос:

– Кто там?

– Мне нужно к консьержке, а она почему-то не открывает.

Старичок долго что-то жевал, потом ответил:

– Вечером приходите, сейчас дома никого нет, – и выключил домофон.

Легонько подпрыгивая, чтобы согреться, я вновь начала свою прогулку вдоль забора деревянного дома, который не подавал никаких признаков жизни. Одета я, спасибо Сергею Денисовичу, была достаточно тепло, но лицо постепенно коченело, пришлось укутать его шарфом до самых глаз. При этом в душе моей зародилось и начало крепнуть убеждение, что Москва зимой – не то место, где начинающему детективу следует набираться опыта.

Около половины шестого как-то сразу в подъезды хлынул живой поток – жильцы возвращались домой. Перебрасывались фразами приветствия соседи, звучал смех, пищали домофоны, в окнах вспыхивал свет, из квартир на полную мощь понеслись звуки музыки, где-то заверещал пронзительный женский голос.

Если убийца посторонний, то покидать здание в такое время для него было крайне рискованно – ведь в подъезде он встретил бы множество людей, те могли запомнить, а позже описать незнакомца. Стало быть, преступник ушел до пяти, а в четыре, когда Эдуард звонил в дверь, он еще был в квартире – притаился и ждал, пока мальчик уйдет. Но что, если убийца – сосед и живет в этом же подъезде? Хотя нет, не буду гадать – у меня есть ХОЛМС, который проанализирует все возможные варианты.

Вернувшись домой, я ввела в базу данных программы полученные за день фотографии, диктофонную запись разговора со старичком по домофону и всю остальную информацию о режиме существования жильцов дома, которую вредный ХОЛМС оценил с достоверностью 80%, как субъективную.

– Сам попрыгай там по морозу и получи объективную, если тебе моя не нравится, – зло сказала я компьютеру и отправилась в ванную.

Лежа в горячей воде, я никак не могла согреться и унять дрожь. В детстве мне никогда не приходилось мерзнуть, хотя и зимой на прогулках в детском саду мы достаточно долго играли на воздухе – кидали друг в друга снежками, бегали по сугробам и лепили снеговиков. У меня тогда была шубка – серенькая, пушистая. Засыпая под толстым пуховым одеялом, я подумала, что завтра надену не куртку, а полушубок – на следующий день по рекомендации ХОЛМСа мне предстояло выяснить, насколько легко попасть в подъезд в утренние часы, и побеседовать с консьержкой.

Уже в половине седьмого я была на боевом посту – стояла на крыльце второго подъезда, для вида копалась в сумке, словно что-то искала, и ждала. В тот момент, когда домофон начал пищать характерным для открывающейся двери звуком, я сделала шаг вперед. Пропустила выбегающего паренька, решительным шагом вошла в подъезд и двинулась к лестнице.