Чтобы реконструировать психику симбиотического ребенка, особенно важно учитывать то знаменательное обстоятельство, что, пробуждаясь от постнатальной «нирваны», он начинает пристально следить за лицом матери, когда она кормит его грудью[648]. Ребенок сосредоточивает внимание не на груди, не на объекте, приносящем ему непосредственное удовлетворение его желания, но там, где он находит отражение той части собственного тела, которая в данный момент совершает действие. Вывод отсюда вполне однозначен: ребенок входит в симбиоз в качестве авторефлексирующего существа, которое если и воспринимает, так именно то в Другом, что в нем самом, в ребенке, является воспринимающим. Чем бы ни обусловливалось это восприятие восприятия (до причин его происхождения нам сейчас нет дела, хотя исследования по асимметрии полушарий мозга и дают здесь богатую пищу для размышлений), оно предполагает, что его субъект, раздваиваясь, отчуждается от самого себя. Так закладывается основание для того, чтобы ребенок опознал в матери равносильное ему начало, коль скоро она отчуждает от себя производимый ею продукт.

Многие психоаналитики (начиная с Фрейда) сводят симбиоз к чистому потребительству, к установке ребенка на получение наслаждения[649]. Интенциональность грудного младенца, однако, не столь проста. Вся наша психо-логика имеет отправным пунктом утверждаемое нами во время симбиоза отношение эквивалентности с продуцентом. Творческое воображение возникает как воображаемое творчество. Еще не научившись говорить, грудной младенец с наслаждением производит шум, подражая говорящим взрослым. Симбиоз есть результат авторефлексии потребителя, которая делает его самопотребителем, отдающим себя себе точно так же, как его мать, производительница продукта, отдает себя ему. Неэквивалентные субституции ввергают младенца в растерянность. На третьем месяце жизни он встречает улыбкой[650] лица, обращенные к нему en fase, но испытывает шок, когда видит те же лица в профиль[651], т. е. когда максимум различаемого замещается минимумом.

1.1.3. Для симбиотического ребенка субъектное и объектное эквивалентны и имманентно ему (раз он авторефлексивен, самоотчужден), и трансцендентно (раз он рассматривает мать как равносильное ему явление). Отсюда он в состоянии занимать на первых порах симбиоза две позиции.

Одна из них — интровертированная: он овнутривает субъектно-объектную эквивалентность, он автообъектен, нарцисстичен.

Вторая позиция — экстравертна: он видит в субъектно-объектной эквивалентности свойство мира Другого, матери. «Я», для которого существует только Другое, шизоидно. Такое «я» конституируется лишь постольку, поскольку вбирает в себя Другое.

В процессе симбиотической эволюции ребенок нейтрализует контраст между нарцисстской и шизоидной возможностями, которыми располагает, и делается шизонарциссом.

Каждая из этих трех категорий будет проиллюстрирована в свое время. Пока же мы прибегнем к сильной редукции и рассмотрим (постмодернистский) характер, задерживающийся на симбиотическом отрезке жизни, как нечто целостное, помимо присущих ему внутренних дифференциаций, которые возникают вследствие того, что взрослый симбиотик возвращается к первосубъектности либо нарциссом, либо шизоидом, либо шизонарциссом.

1.2.1. Как нарциссизм, так и шизоидность постмодернистской культуры были ею самой осознаны[652] (в этом плане постмодернизм родственен символизму, прокламировавшему свою истерическую природу: отчуждающий психотип, создавший обе эти культуры, отчуждает в конечном счете и собственную психотипичность и тем самым добывает возможность открыть себя в создаваемом продукте).

Кроме названного выше (C.I.1.0.1) К. Лэша, на нарциссизм нынешней духовной ситуации наводит внимание читателей и целый ряд других психокультурологов. «Авторефлексивный» «нарцисстский» текст объявляется магистральным жанром новейшего повествовательного искусства[653]. Нарцисс-подросток с «океаническим» «я» рассматривается в научной литературе в качестве преобладающего теперь типа социализующейся личности[654]. Некоторые авторы оценивают наступившую «эпоху нарциссизма» сугубо отрицательно. К ним принадлежит, в частности, А. Лоуэн[655]. Знаменательно, однако, что он критикует культуропорождающий нарциссизм не как противостоящий какому-то определенному характеру, который мог бы быть взят за идеал, но как альтернативу всякой «позитивной» психичности[656]. А. Лоуэн готов бежать от нарциссизма в какую угодно сторону, что выдает его непринадлежность к иному, чем таковой, психотипу, его собственный фрустрированный или, быть может, себя маскирующий («вытесненный», как сказал бы Фрейд) нарциссизм.

Возведение постмодернизма к шизоидности было начато в неоднократно цитировавшейся нами книге Ж. Делеза и Ф. Гаттари «Анти-Эдип», где из психоанализа была изгнана эдипальная личность классического фрейдизма, замененная новым героем — внутренне полиморфным (авторы используют для его описания понятие «multiplicité»[657]), состоящим из психических частей, которые не спаяны в целое (не знающим, скажем мы, ничего, кроме Другого-в-себе). Шизофрения перестает быть в постмодернистском контексте психическим расстройством. А. Грюн превозносит ее как самое личностность[658]. Искусство наших дней, окрещенное одними исследователями нарцисстским, подается другими в виде прежде всего шизоидного/шизофренического. Ч. А. Дженкс пишет о современной архитектуре:

Даже если психоанализ последнего времени и не возлагает на нарциссов ответственность за производство современной системы культурных ценностей, он все же признает за этим симбиотическим характером особо сильную творческую потенцию, а в случае шизофрении делает ее подобной «здоровой» креативности — тем самым случаем, когда креативность легче всего поддается изучению[660]. Нарциссизм и шизоидность сплошь и рядом проецируются постмодернизмом в прошлое культуры: так, в одной из работ по истории философии традиция нарцисстского миропонимания протягивается автором от Сократа до Адорно и Маркузе[661] (ясно теперь, почему К. Кларк привела советское тоталитарное искусство к шизофреническому знаменателю). В то время как тоталитаристская антропология в лице А. Гелена преуменьшала возможности, которые находятся в распоряжении грудного младенца (тем самым мазохизм как бы отводил от себя опасность быть вытесненным из развивающейся культуры симбиотиком), постмодернизм сенсационно преувеличивает их, с сомнительной щедростью наделяя новорожденного памятью о пренатальной жизни, собственной историей[662] (тем самым достигается компромисс между вовлеченностью в историю взрослого симбиотика и преисторичностью той стадии его детства, где закладывается его характер).