Он, не отрываясь, смотрел в глаза старику.

А тот уже уложил на стол всякую снедь, откупорил бутыль и сел напротив.

- Не богато, но чем рады...

- Да, что ты, и на том...

- Не согласен-то я. Лес - это ... Не воюет он с вами, только вы с ним. Это как море - зайдешь и потонешь, но оно же тебе этого не желало-то. С ним жить надо. А вы-то... да что с вас взять? Вы и с собой-то ужиться не можете.

Старик разлил по стаканам жгучую жидкость красноватого оттенка.

- Это из чего? - поинтересовался парень.

- Ты не знаешь-то такого. Из Лесу.

Парень оглянулся на него.

- Да, не бойся-то ты... пей. Понравится.

Они молча выпили. Деревья истошно скрипели. Парень что-то пробормотал в бреду и снова затих.

- Ты спрашивал... Илья его зовут. Теперь Илья Лоза, наверное, будет. Будет... если выживет. Ведь выживет, Дмитрич?

Дед снова смолчал. Лишь взял бутыль и наполнил стаканы.

- Что это, как не война, а, Дмитрич? Он наступает, отовсюду. Убивает нас по одному и группами.

- А вы не наступали-то? Всю вашу жизнь вы только рубили и рубили, выжигали дотла...

- Но мы разумны. Мы...

- Мы главнее других-то? Это ты сказать хочешь? А кто вам сказал-то это?

Миша промолчал.

- То есть вам-то можно уничтожать и вырождать? Вам позволено... а кем позволено? Вами же самими-то.

- Нет, не о том я... Мы же делаем это во благо! Чтобы жизнь стала лучше, чтобы жить стало и легче, и проще!

- А кому проще-то? Вам проще... да только вы-то - это не весь мир. Весь мир, может, другого хочет? Может, чтобы вас не стало?

- То есть все же война?

- Да не о том я...

Дверь открылась, вошел Егор. Возможно, еще более мрачный, чем погода снаружи.

- Садись, Лохматый. На, пей, а то сляжешь, - сказал Дмитрич.

Он снял свой нелепый плащ и уселся за стол. Было так тихо, уютно... Гроза снаружи, а тут тепло, стол накрыт... Уютно, если забыть что кому-то может и не дожить до утра.

Старик снова наполнил стаканы.

- Нашли, что искали-то?

- Да куда там... - ответил Музыкант. - Мы и не знали толком, что искать.

- Артефакты, мать их, - сквозь зубы прошипел Егор.

- Эх, люди... идете в темную комнату неведомо зачем-то. Суть ваша в этом. Так и с Лесом. Лезете в огонь, как пещерные люди, а потом кличете-то его своим врагом. Не знаете - так не суйтесь. Да что только с вас взять... пока не опечетесь, да и потом-то... Ну, будем.

Уже смеркалось, а дождь все шел. Холодный и пробирающий. Прибиваю листву, которую ветер то и дело обрывал с деревьев. Уже почти голых, а от того еще более угрю­мых и отталкивающих. Лес продолжал негодовать от непогоды.

В хибаре было натоплено и тускло. Тени, причудливых форм и размеров, лежали на стенах. Музыкант и Лохматый сидели за столом. Первый, при свете свеч разбирал и собирал свою Фору, а второй - все так же, как раньше, угрюмо смотрел в окно, хоть там уже пару часов как ничего не разобрать было. Дмитрич склонился над ногой больного, освещая ее масляной лампой, медленно, стараясь не делать ни лишних, ни резких дви­жений, вытягивал шипы.

- К утру видно будет. Будет жить-то или нет, - ответил он на незаданный вопрос.

Нога была уже на половину освобождена, и Лоза, с того конца, стала понемногу сво­рачиваться в клубок. Лохматый поджал губы и сощурил глаза. Миша отложил пистолет в сторону, и стал не спеша разворачивать свой сверток.

- «Погремушка». Нашел на подходе к чаще. Думал, покроет нам расходы на обрат­ную дорогу, да теперь оставлю ее тебе, Дмитрич.

- Да зачем она мне-то? - удивился старик.

- Продашь в Лагере. Зима впереди, деньги пригодятся. Не все же пойдут к хуторам, некоторые останутся. Может самые смелые, может самые глупые...

- Может, самые отчаянные? - усмехнулся Дмитрич.

- Может, - кивнул Музыкант.

Он снова завернул артефакт в тряпку и оставил его на столе. Дмитрич вновь на­чал копаться в своей сумке. Оттуда он вытащил ту самую майонезную банку, с которой ходил сегодня по Лесу. Вскоре на столе лежали цветы на тонкой ножке с ярко сизыми огромными бутонами. Старик старательно растолок их, время от времени подмешивая к ним какие-то травы и ягоды. Егор поднялся и стал наблюдать за ним.

Постепенно вся лоза была вытянута. Она свернулась в тугой ком. Черный, лосня­щийся ком с белыми цветами. Дмитрич не стал брать его руками, а аккуратно завернул в какое-то подобие вязаного свитера и отложил в сторону. Затем он взял миску, в которой растолок свои цветы, и старательно намазал ногу ее содержимым.

- Как вы узнали-то обо мне?

- В Лагере иногда говорят, что если очень припечет, то можно обратиться к лекарю, что живет в Лесу. Обратиться, если до дому не дотянуть, или ты просто не знаешь, что делать, - ответил Миша.

- А у вас то или другое, а? - спросил он, обматывая ногу чистым бинтом.

- И то, и другое, - грустно кивнул парень в ответ.

- Скажите им, что не лекарь-то я никакой. Просто в травах толк знаю. Пускай, не тешатся надеждами-то, если что... Все. Утром видно будет. Спать ложитесь, - и старик устало поковылял к постели.

На небе все еще держалась белая мгла. Утро было холодным и серым. Деревья слабо покачивались на ветру из стороны в сторону, словно пытаясь оценить свои потери. Весь лесной полог был устлан красно-желтым ковром. Гроза ушла, оставив после себя лужи и поломанные ветви.

Музыкант и Дмитрич стояли на пороге дома.

- Оклемается, надеюсь. Только придется его у меня оставить-то. Не надо ему сейчас никуда ходить, а вы идите. Нечего вам тут больше делать, - сказал старик.

- Да как же, Дмитрич? Мы его не оставим, как никак, но с нами он пошел.

- А я говорю нечего вам тут больше делать-то, - отрезал старик. - Ступайте в Лагерь. А мы с ним как-то, да перезимуем.

- Перезимуем? - переспросил парень.

- Не скоро он встанет, если вообще пойдет-то. Может, как в себя придет, так дове­ду-то его до ваших, если пожелает.

- Дмитрич...

- Я все сказал. Нечем вы ему не поможете-то, а мне в тягость будете. Ступайте.

Музыкант отвернулся к Лесу, и стал вглядываться вглубь, меж стволов.

- Посмотри на него... холодный, мрачный, неприветливый. Как ты живешь тут? Мор­гнешь некстати, и он уже пожирает тебя с потрохами. Опаснее противника нет. Звери, аномалии... все это лишь его оружие. Он - страшнее всего. Страшнее всех их вместе взятых. Это враг без лица... да, именно, что без лица. С ним не стать друг перед дру­гом, не посмотреть в глаза... Он вроде и тут, но одновременно и нет. Но всегда опасен... всегда держит тебя в напряжении, в ожидании, что вот-вот и будет удар... звери, везде... отовсюду... а может аномалии? Налетит Пыль и ни одной живой души не останется... Нет, назад, к хуторам. Забрать только вещи.

Старик взял парня за плечо и развернул к себе:

- Миша, помни, Лес - это жизнь, новая и непонятная... - старик ушел в дом, но тут же вернулся, неся что-то в руках.

Это была стеклянная банка, в которой лежала Лоза свернувшаяся комом.

- Возьми его, - дед протянул банку.

- Зачем?

- Я не знаю, что это. Но это не растение уж точно. Во всяком случае, больше-то не растение.

Парень взял банку.

- Артефакт ... «Клубок», - он внимательно вращал банку в руках, осматривая его со всех сторон.

- Новая жизнь, парень. Новая и непонятная.

Он бежал, не надеясь продержаться долго и тем более убежать. Слишком мало сил, мало бегал раньше, хотя рано или поздно любого чемпиона по бегу догнали бы. У чело­века не столь много упорства, если он не уверен в своих силах, а бродяга в них уверен не был.

Ноги отяжелели, словно налились свинцом, уже стали оскальзываться в мокрой тра­ве, грязи. Внутри резкой болью отдавалось сердце, каждым ударом как таймером отни­мая одну секунду жизни, одну небольшую часть силы. Легкие горели, будто он нырнул на долгое время, дыхание вырывалось с хрипом, и было уже плевать, что правильнее при беге дышать носом. Рот вопреки забившемуся в угол от страха здравому смыслу отчаянно рвал воздух. Глаза заполнила рябь, как воду, если в нее бросить камешек.